а этот борется и всё еще жив. Правда, еле жив, но жив». Точно вырвали у него кусок тела, вывернули внутренности, оторвали руку, выкололи глаз, свернули скулу. Но он всё стоит и не сдается,1011 и борется до той последней минуты, до тех пор, пока есть жизнь в нем. «Молодец!» подумал я. И какое-то чувство бодрости, энергии, силы охватило меня. «Так и надо, так и надо». И1012 я вспомнил по этому случаю смерть одного человека на Кавказе1013 и всю историю этого человека, как она мне была известна и как я воображал себе ее.

Вот эта история.

I

1014Я служил в одном из кавказских полков, стоявших на левом фланге в Чечне.

Я заболел лихорадкой, и полковой командир, принимавший во мне участие, прикомандировал меня к линейному батальону, стоявшему в предгории, в здоровой местности, и рекомендовал меня воинскому начальнику укрепления, добрейшему женатому1015 майору Ивану Матвеевичу Петрову. Детей у1016 Ивана Матвеевича не было и1017 он жил душа в душу с своей здоровой, полной, миловидной, всегда веселой, добродушной, хотя и вспыльчивой, Марьей Дмитриевной.1018 Любить Марью Дмитриевну было легко, мне, по крайней мере, тогда казалось. Но для Марьи Дмитриевны, казалось бы, и трудно любить всегда прокуренного табаком, всегда после двенадцати часов пахнущего вином, рябого, курносого крикуна Ивана Матвеевича. Но Марья Дмитриевна, — хотя и любила понравиться молодым, особенно приезжим офицерам, но только понравиться, именно только затем, чтобы показать им, что хороша, но не для них, —Марья Дмитриевна любила всеми силами простой души и здорового тела одного Ивана Матвеевича, считая его самым великодушным, храбрым, глубокомысленным военным, хотя и самым глупым хозяином дома.1019 Оба супруга были очень добры ко мне, и я невольно вспоминал…1020 из «Капитанской дочки», только с той разницей, что Марья Дмитриевна была за одно и….. и……….1021 не по отношениям моим к ней, а по чувствам, которые я к ней испытывал: я был благодарен ей за ее материнское попечение обо мне1022 и вместе с тем не мог не любоваться временами ее зрелой женской1023 бессознательной прелестью и не испытывать к ней какого-то особенного поэтического чувства.

Я начинал уже поправляться, пароксизмы повторялись уже через два и три дня, и я собирался ехать к полку, когда случилось в нашем укреплении необыкновенное событие.

Это было в июне. Часу в девятом я1024 вышел на улицу и направился к домику Ивана Матвеевича. Солнце выходило из за гор, и1025 было больно смотреть на белые мазанки на противуположной стороне улицы.1026 Становилось уже жарко. Только что я стал подходить к домику с садиком, как с противуположной стороны выехали из-за угла и стуча по камням дороги подковами человек десять всадников.

Двое ехали впереди. По их осанке, оружию и одежде видно было, что это были начальники, остальные их конвой.1027 Они проехали дом Ивана Матвеевича и встретились со мной, шагов десять проехав его.

— Где тут воинский начальник? — спросил меня один из них по русски с армянским акцентом.

Я сказал им, что туда иду, и указал им. Они повернули лошадей и вместе со мной подъехали к крылечку. Дорогой я смотрел на них и никак не мог догадаться, что это были за люди.

Один1028 из этих людей, тот, который спросил меня, был, очевидно, офицер из горцев. Он был одет1029 в черную черкеску,1030 с галунами на хозырях и белом бешмете; оружие было1031 с серебряной отделкой. Лошадь под ним была крупная, золотистая, карабахская. Сам он был сухой, горбоносый, черный, тип очень обыкновенный на Кавказе, особенно в Закавказьи.

Другой, ехавший на белой, небольшой и не сытой, но превосходной по ладам лошади был невысокий широкоплечий, сухой человек1032 с папахой, обмотанной чалмой.

Он был одет в белую черкеску, тонко стянутую ремнем без набора,1033 на котором1034 спереди висел большой, золотом отделанный, кинжал. Такой же пистолет был за спиной.1035 Он сидел высоко на седле, с очень1036 согнутыми ногами на коротких стременах, в ноговицах и красных чувяках. Лицо1037 этого человека было1038 самое простое: небольшой нос, маленькая черноватая бородка,1039 довольно толстые, строго сложенные губы, под небольшими усами. Если было что особенного в лице, так это были почти сходящиеся на лбу брови и1040 очень широко расставленные спокойные, красивые глаза. Он был человек во всей силе, и ему можно было дать от тридцати пяти до пятидесяти лет. Он поглядел на1041 меня, потом подозвал ехавшего за ним корноухого, рыжего, с красным лицом,1042 в оборванной черкеске и заломленной назад, курпеем к голове надетой, папахе, чеченца и заговорил с ним не на татарском языке, который я понимал немного, а на знакомом мне по странным гортанным звукам чеченском языке. Только что я подумал, что не1043 тот ли это знаменитый шамилевский наиб Хаджи-Мурат, который, как мы знали, вышел к русским и был в Тифлисе, как горский офицер подтвердил мне мою догадку:

— Скажи воинскому начальнику, что Хаджи-Мурат приехал и мне надо видеть его.

Хотя это было и не мое дело, я побежал в дом с заднего крыльца и застал Марью Дмитриевну в кухне, где она, засучив рукава,1044 размещала по формам какие-то, такие же белые, как и ее руки, комки теста.

— Где Иван Матвеевич?

— Да что случилось? Зачем вам?

— Хаджи-Мурат приехал, спрашивает Ивана Матвеевича.

— Да что, вы с ума сошли?

— Стоят у крыльца.

— Иван Матвеевич в канцелярии. Подите, что ль, кликните. Да не может быть? Да зачем же он сюда? — всё спрашивала Марья Дмитриевна, спуская однако рукава своего платья.

— Да кто ж его знает.

— Ну так идите, зовите Ивана Матвеевича, — сказала Марья Дмитриевна,1045 ощупывая рукой шпильки в своей густой косе и самую косу, и вместе со мною вышла на крыльцо своей молодецкой походкой.

Всадники всё еще стояли, как я их оставил. Офицер поздоровался с Марьей Дмитриевной.

— Этот — Хаджи-Мурат?1046 — спросила1047 она.

— Он самый, — повторил офицер.

Хаджи-Мурат же, вероятно, поняв1048, что говорили о нем, улыбающимися глазами посмотрел на миловидную русскую женщину и покачал головой.1049

II

Канцелярия была недалеко, и я застал Ивана Матвеевича, сердито распекающего писаря. Когда я рассказал ему, в чем дело, он поморщился и крякнул. Ему страшна была ответственность, но послал принести себе шашку, по дороге надел ее и, не переставая курить и ворчать на начальство, подошел к своему дому. У крыльца стояли спешившиеся только конвойные — восемь казаков и четыре горца, и держали в поводу лошадей: горского офицера и Хаджи-Мурата. Очевидно, Марья Дмитриевна без него взяла их в дом. И это не понравилось ему, и он тут же распорядился очистить для приезжих квартиру Лебедева, отставного солдата, и вошел в дом.

Я пошел к себе.

С тех пор я не видал Хаджи-Мурата1050 не смотря на то, что в укреплении только и речи было, что о нем и между офицерами и даже между солдатами.1051 Кроме того, что я боялся быть лишним, придя в это время к Ивану Матвеевичу, меня еще за эти дни опять оттрепала сильнейшая лихорадка, и только на третий день, накануне отъезда Хаджи-Мурата из нашей крепости, мне удалось не только увидать его, но по приглашению Ивана Матвеевича провести с ним вечер и слышать его рассказ через переводчика о своей жизни. Оказалось, что Марья Дмитриевна в виду опасности, которую представляло для Ивана Матвеевича бегство Хаджи-Мурата, и невозможности следить за ним, если бы он жил на другой квартире, решила поместить его у себя. Отдала им две передние комнаты и1052 несмотря на то, что ссорилась с его нукерами, особенно с рыжим, которого она вышвырнула из кухни, за что тот чуть не зарезал ее, она с Хаджи-Муратом вошла в самые дружеские сношения, так что он подарил1053 Ивану Матвеевичу свой золотом отделанный кинжал, который он имел неосторожность похвалить, и еще тонкую белую бурку с серебряными застежками, которую похвалила Марья Дмитриевна. Хотя Марья Дмитриевна и уговаривала его отдарить Хаджи-Мурата золотыми неидущими часами, она все-таки была очень тронута его щедростью, и приятные спокойные отношения установились между ними.

В этот вечер после чая Хаджи-Мурат уселся с ногами, из которых одна у него была короче другой, так что он всегда хромал, на тахту,1054 достал из под другого серебряного кинжала, которым он заменил подаренный Ивану Матвеевичу,1055 булатный ножичек и, приказав нукеру подать себе лучинку, понемногу строгал ее своими загорелыми, сухими, жилистыми руками и рассказывал. Переводчик, сидя на полу на кошме,1056 внимательно глядел в рот Хаджи-Мурата, пока он говорил, и потом переводил дурным русским языком. Зная по татарски, я иногда поправлял и дополнял его. Иван Матвеевич, еще два офицера и я сидели за чайным столом и тут же сидела Марья Дмитриевна, вязавшая чулок, когда не1057 наливала чай. Из за двери видны были денщик и фельдфебель, слушавшие рассказ.

Вся эта история, несмотря на то, что он рассказывал ее очень скромно, была очень удивительна. Сущность ее была в том, что он, аварец бедной семьи, сблизился с аварскими ханами и, когда имам Гамзат, проповедывавший священную войну против неверных, предательски убил его друзей, молодых ханов, он один с братом отомстил им,1058 бросившись на Гамзата в мечети и убил его, а потом поднял всю Аварию и под покровительством русских стал управлять ею. Но, как он говорил, на него наклеветали, что он хочет перейти к Шамилю1059. По всему же видно было, что эта была правда. Он очевидно хотел вести дело и с теми и с другими. Но его схватили1060. Сначала привязали к пушке и караулили. Он не мог бежать, но когда его связанного вели по горной тропинке, он рванулся и с солдатом, который его вел, слетел в кручь. Солдат убился, а он сломал ребра и ногу. Ребра залечили, а нога осталась короткая. Потом, когда он выздоровел, его враг Ахмет-Хан, сторонник русских, убил его братьев. И он ушел к Шамилю и стал его правой рукой. То, что он делал у Шамиля, мы все знали. Он делал чудеса1061 смелости и удали.1062 Не мог отмстить врагу Ахмет-Хану (он умер), схватил в садике его жену.

— Что же он с нею сделал? — спросила Марья Дмитриевна.

— Подержал, пустил, — улыбаясь ответил он. — Жалко стало.1063 Сраму не делал.

Теперь он поссорился с Шамилем и хотел бы погубить его, да у него, у Шамиля, в руках его семья.1064

* № 44 (рук. № 31).

I

1065Во время моей службы на Кавказе почти пятьдесят лет тому назад мне случилось прожить несколько недель в небольшом укреплении левого фланга в Чечне.

Воинским начальником этого укрепления был тогда некто майор Иван Матвеевич Петров, старый кавказец