к домику с палисадником, в котором, она жила,1185 когда услыхал перед собой мягкий и частый топот многих лошадиных копыт по пыльной дороге,1186 точно скакало несколько человек. Но топот приближался медленно и в конце улицы показалась партия всадников,1187 загородившая всю улицу.
В то время немирные партии горцев врывались в русские укрепления и грабили и убивали, и опасность была везде. И потому первое,1188 что я испытал при виде этих всадников в черкесках, был подъем того военного чувства, которое всегда жилось в то время на Кавказе: страха не столько смерти, сколько того, чтобы не сробеть и сделать то, что нужно. Но всадники ехали тихо и1189 впереди ехал рядом с человеком в белой черкеске офицер русской службы. Черный, горбоносый1190 офицер этот в синей черкеске с изобилием серебра на одежде и на оружии1191 ехал на крупной карабахской лошади1192 и беспокойно оглядывался по сторонам.
Никого, кроме меня, не было на улице, и он подозвал меня.
— Это воинской начальник дом? — спросил он меня,1193 указывая плетью на дом Ивана Матвеевича.
Я сказал, что этот самый. Тогда офицер остановил лошадь и по-кумыцки обратился к своему спутнику, сказав, что здесь они слезут (я понимал по-кумыцки), и потом обратился ко мне.
— Поды скажи воинскому начальнику, Хаджи-Мурат приехал, — сказал мне офицер.
Хаджи-Мурат, не поворачивая головы, покосился на меня своими приятными карими глазами, потом обратился назад, к ехавшему за ним рыжему с красным лицом чеченцу в оборванной черкеске и заломленной назад, курпеем к голове, папахе. Чеченец подъехал и заговорил с ним уже не на кумыцком языке, а по-чеченски, с теми странно гортанными свойственными этому языку звуками.
Хаджи-Мурат был широкий в плечах и очень тонкий в поясе человек средних лет. На нем была белая черкеска с черными хозырями и такая же белая папаха, обмотанная белой же тканью. Из-за белого особенно резко выделялись его блестящие черные глаза и небольшая бородка. Оружие на нем было: только большой, золотом отделанный кинжал и такая же шашка через плечо, на тонком ремне.
Лицо его было самое приятно-обыкновенное. Я никогда не видал его, но мне показалось, что я знаю его давно: небольшой сухой нос, черные брови над карими, несколько выпуклыми глазами, твердо сложенные, нетонкие губы, небольшая,1194 но густая, не зараставшая по всему подбородку подстриженная бородка. В одной руке он держал плеть, другая с поводьями лежала на луке.1195
Хотя это было и не мое дело, я пошел в дом воинского начальника, чтобы объявить ему о приезде. Передний ход был заперт, и я зашел с заднего крыльца через кухню.
Марья Дмитриевна, повязанная платком и раскрасневшаяся, с засученными рукавами над белыми полными руками, стояла у доски и разрезала на кусочки такое же белое, как и ее руки, тесто.
— Хаджи-Мурат приехал, спрашивает Ивана Матвеевича, — сказал я ей, желая удивить ее.
— Да1196 не может быть, — сказала она откидываясь назад и поднимая брови.
— Стоит у крыльца.
1197— Вот-те раз. А Иван Матвеевич в канцелярии. Да зачем же он1198 приехал?
— К вам в гости, сказал я, главное, затем, чтобы видеть ее улыбку. И точно она улыбнулась, и всё стало весело. И заготовленные пирожки, и Хаджи-Мурат, и огонь под плитой, и жаркий воздух кухни — всё стало значительно, радостно, всё запело.
1199— Ну, будет1200 вам врать, — сказала она. — Идите-ка лучше кликните Ивана Матвеевича.
— А им что сказать? Они у крыльца стоят.
— 1201Идите, зовите, а я выйду к ним, — сказала Марья Дмитриевна, опустив рукава и ощупывая рукой шпильки в своей толстой косе и самую косу. — А лихорадка как? — спросила она, все-таки вспомнив обо мне.
— Да ничего, оттрепала.
— Ах вы, бедняга. Смотрите, чтоб больше не было, — сказала она, еще раз улыбнувшись, и вместе со мною вышла на парадное крыльцо и тотчас, как с знакомыми, заговорила с приезжими, а я пошел в канцелярию. Я видел, как Хаджи-Мурат смеющимися глазами смотрел на нее.1202
Канцелярия воинского начальника была недалеко, и я застал Ивана Матвеевича, как всегда курящего и сердито распекающего писаря.
Когда я рассказал ему, что приехал Хаджи-Мурат, он, как всегда, ничему не удивляясь, не удивился и этому,1203 продолжая бранить писаря. Потом скрутил новую папироску, закурил, надел1204 папаху и не переставая курить и ворчать1205 на начальство, которое прислало ему «этого чорта», пошел к своему дому. Я пошел1206 вместе с ним, желая еще посмотреть на Хаджи-Мурата, но Хаджи-Мурата на улице уже не было. У крыльца стояли только спешившись конвойные — восемь казаков и четыре горца и держали в поводу лошадей: горского офицера и белого прекрасного кабардинца Хаджи-Мурата.1207 Иван Матвеевич не пригласил меня к себе, и я пошел к фельдшеру, а потом к себе.
II
Во всё время пребывания1208 Хаджи-Мурата в нашей крепости я не видал его. Кроме того, что я боялся быть лишним, придя в это время к Ивану Матвеевичу, меня еще за эти дни опять оттрепала сильнейшая лихорадка.
К Хаджи-Мурату, как рассказывали, приходили за это время несколько раз лазутчики из гор, и он с ними переговаривался о своем семействе, оставшемся в горах и задержанном Шамилем.
Все в укреплении только и говорили, что про Хаджи-Мурата, стараясь хоть мельком увидать его, и даже из Грозной и Хасав-Юрта приезжали офицеры, только за тем, чтобы взглянуть на него.
Людям, не бывавшим на Кавказе во время нашей войны с Шамилем, трудно себе представить то значение, которое имел в это время Хаджи-Мурат в глазах всех кавказцев. Кроме того, что Хаджи-Мурат был самым могущественным и удалым наибом Шамиля,1209 делавшим чудеса храбрости, вся его история была самая удивительная.
Сущность его истории была вот какая: аварец бедной семьи, он в 30-х годах сблизился с аварским ханом и, когда наследник Кази-Муллы, начавшего священную войну против неверных, Гамзат, предательски убил1210 державшихся русской стороны молодых аварских ханов, он один с братом Османом отомстил Гамзату — бросился на1211 него в мечети и убил его, а потом поднял всю Аварию и, под покровительством русских, получив даже чин русского прапорщика, стал управлять ею.1212 Но враги или завистники его донесли на него, что он хочет перейти к Шамилю, и1213 русские власти арестовали его, привязали к пушке, а потом повели1214 в крепость,1215 к генералу. Но на пути к крепости,1216 выбрав время и место, когда тропинка, по которой его вели, была так узка, что только один солдат держал его,1217 остальные же растянулись по одному, он рванулся и вместе с солдатом1218 бросился под кручь. Солдат убился на смерть, а он сломал ребро и ногу,1219 ребро залечили, а нога осталась короткая.1220 Выздоровев, он не вернулся к русским, а ушел к Шамилю, и с тех пор1221 стал его правой рукой. Он делал чудеса смелости и удали, среди1222 дня врывался в города и укрепления и уводил пленных и лошадей. Так он напал на Темир-Хан-Шуру — чтобы отомстить врагу своему Ахмет-Хану, ворвался в ханство и увел его жену.
Вот этот то человек жил теперь у нас в крепости, и понятно, что все интересовались им и желали видеть его.
III
Накануне отъезда Хаджи-Мурата из нашей крепости мне удалось1223 по приглашению Ивана Матвеевича провести с ним целый вечер. Оказалось, что Марья Дмитриевна в виду опасности, которую представляла для Ивана Матвеевича возможность бегства Хаджи-Мурата, решила поместить его у себя. Она отдала ему две передние комнаты и несмотря на то, что ссорилась с его нукерами, особенно с рыжим, которого она1224 вытолкала из кухни,1225 за что тот чуть не зарезал ее, она с Хаджи-Муратом вошла в самые дружеские сношения.1226 Когда она имела неосторожность похвалить1227 его тонкую, белую бурку, с серебряными застежками,1228 он подарил ей ее. Она же, хотя1229 и уговорила мужа отдарить Хаджи-Мурата золотыми неидущими часами, она все-таки была тронута его щедростью и хвалила его.
Когда я в этот вечер пришел к Ивану Матвеевичу, Хаджи-Мурат молился Богу. Он очень строго исполнял пятикратную молитву с омовениями, и для этого ему было отведено место на крылечке. Когда я проходил мимо, он сидел на бурке, на своих босых ступнях и, закрыв лицо руками, шептал что-то. Потом он встал на бурку, еще что-то проговорил и сел обуваться. Я поспешил пройти, чтобы он не заметил меня, и прошел в гостиную, где собралось несколько офицеров. Одни около Марьи Дмитриевны у чайного стола и другие около стола закусок, водки и чихиря. Когда Хаджи-Мурат1230 мягкими шагами вошел хромая на свою одну короткую ногу, сломанную в то время, как он полетел под кручь с солдатом, все встали и по очереди за руку поздоровались с ним. Он был в шелковом черном бешмете и белой черкеске и в папахе на бритой голове, на туго стянутом поясе был большой кинжал в золотой отделке. Он был очень учтив и спокойно величествен. Иван Матвеевич пригласил его на тахту, но он, поблагодарив, сел на стул к чайному столу. Молчание, воцарившееся при его входе, очевидно, нисколько не смущало его. Он внимательно оглядел все лица и остановил свои глаза на хозяйке. Марья Дмитриевна, как хозяйка, нашла это молчание неловким и обратилась к переводчику, прося его спросить, привык ли он в Тифлисе к русским обычаям.
— Айя! — сказал он, блеснув глазами на Марью Дмитриевну.
— Он говорит, что да, — отвечал переводчик.
— Что же понравилось ему?
— Больше всего ему понравился театр.
— Ну, а на бале у главнокомандующего понравилось ему?
Хаджи-Мурат нахмурился:
— У каждого народа свои обычаи, — сказал он, — у нас женщины так не одеваются.
— Что же, ему не понравилось?
— У нас пословица есть, — сказал он, — собака кормила ишака мясом, а ишак собаку сеном — оба голодные остались, — сказал он и чуть чуть улыбнулся. — Всякому народу свой обычай хорош.
Потому ли, что лицо это было всегда важно и строго, или потому, что улыбка его имела особенную прелесть, но мне лицо его показалось прекрасным.
Разговор дальше не пошел. Офицеры — кто стал пить чай, кто закусывать. Хаджи-Мурат ничего не хотел, чаю не пил, не курил и ничего не ел.
Петраковский, очень бойкий и веселый офицер, подошел к Хаджи-Мурату и1231 стал расспрашивать его об его отношениях к Шамилю. Хаджи-Мурат вдруг разговорился и стал рассказывать1232 подробно1233 о том, как он поссорился с Шамилем и как ни за что не простит ему то, что он хотел осрамить его, и покажет русским, как взять Шамиля и кончить войну.
1234Впечатление1235 почти всех было то, что всё, что он рассказывал1236 про свои отношения к Шамилю и русским, как прежние,
