него смотрят и видят, что он не боится. После набега Иван Матвеевич похвалил его и представил к Георгию. Всё это было очень радостно, особенно потому, что при всем этом чувствовалось присутствие и участие милой женщины, и происходило среди удивительной по красоте природы.
В первых числах июня Горохов, схвативший лихорадку и ночью выдержав пароксизм, вышел из своей квартиры в солдатском домике и направился за хинином к фельдшеру, жившему рядом с домом Ивана Матвеевича. Солнце уже вышло из-за гор, и больно было смотреть на освещенные им белые мазанки правой стороны улицы, но зато как всегда, весело и успокоительно было смотреть налево, на удаляющиеся и возвышающиеся, кое где покрытые лесом черные горы, и на матовую цепь снеговых гор, как всегда старавшихся притвориться облаками.
Горохов смотрел на эти горы, дышал во все легкие и радовался тому, что он живет, и живет именно он и на этом прекрасном свете. Радовался он немножко и тому, что он такой молодец, так показал себя вчера хорошо, радовался и тому, что он по отношению Марьи Дмитриевны с ее толстой косой, широкими плечами, высокой грудью и ласковой улыбкой играет роль Иосифа прекрасного, радовался тому, что он честный человек, хороший друг Петрова, не хочет заплатить ему изменой за его доверие и гостеприимство.
* № 103 (рук. 51, гл. XIX).
1848Кроме того что1849 он просил1850 Воронцова о том, чтобы выкупить и выменять его семью, он и сам вел о том же тайные переговоры с горцами.1851 Один горец обещался ему1852 устроить побег его семьи, но, доехав до Дарго,1853 где в ближайшем к Ведено ауле содержалась семья Хаджи-Мурата, увидав, что1854 увезти семью невозможно, под такой строгой стражей она находилась, — вернулся назад и объявил Хаджи-Мурату, что, несмотря на триста червонцев, которые были обещаны ему, он отказывается от этого дела. Вслед за этим Хаджи-Мурат получил через лазутчика известие от самого Шамиля, который1855 приглашал его возвратиться, обещая ему полное прощение, в противном же случае угрожал1856 убийством матери, отдачей в рабство жены и меньших детей и ослеплением старшего любимого сына Хаджи-Мурата от его жены чеченки. Зная Шамиля, Хаджи-Мурат1857 понимал всю опасность положения своей семьи и1858 не ошибался в этом.
№ 104 (рук. № 51, гл. XX).
Бутлер вышел вместе с Хаджи-Муратом на крыльцо, но не успели они сойти еще с ступенек, как на них налетел верховой и взялся за пистолет; но не успел он поднять руку, как Софедин,1859 оставив лошадь, которую он держал, бросился на него, толкнул пистолет, выстрел раздался, и пуля пролетела кверху. Софедин1860 оглянулся на Хаджи-Мурата, желая знать, что делать, убить ли этого человека, но Хаджи-Мурат уже сам был подле верхового.1861 Он весь преобразился, когда увидал верхового; как кошка, бросился к нему и, выхватив кинжал, стоял ожидая. Бутлер1862 и Софедин бросились на верхового и отвели его.
* № 105 (рук. № 51, гл. XXIII).
Хаджи-Мурат, несмотря на свою короткую ногу, вскочил и, хромая, быстро ходя, как тигр в клетке, стал взад и вперед бегать по комнате.1863 Когда Хаджи-Мурат решал сделать какое-либо дело, он не мог быть спокоен, пока не делал его. Теперь это дело — важнее всех других дел, состояло в том, чтобы во что бы то ни стало выручить семью. И он или умрет или сделает это. Но как? Оставаться здесь, выкупить1864 семью и заслужить1865 славу, быть генералом, покорить русскому царю Кавказ, уничтожить Шамиля. «Старик обещал много», думал он, вспоминая про просьбы у Воронцова и лестные слова старого князя. Но старику нельзя верить. Это такая же лисица, как и Шамиль. А, главное, время не терпит. Пока я буду ждать, он погубит семью.
Оставалось одно: вернуться в горы, поднять аварцев,1866 восстать на Шамиля1867 и силой вырвать у него семью, но сколько нужно было, чтобы это удалось. Прежде двадцать раз будут перебиты его семейные, ослеплен его1868 Юсуф.
1869«Пойти поговорить с мюридами», — подумал Хаджи-Мурат, но они не могли понять, они были только покорные рабы. Что велит Хаджи-Мурат, то они будут делать. Один рыжий1870 Гомчаго имел свои мысли, и Хаджи-Мурат знал их вперед.1871 Гомчаго или молчал или говорил: «Твоя воля», — но Хаджи-Мурат знал, что1872 Гомчаго одного желал;1873 побить, порезать сколько можно русских собак и бежать в горы.1874 Поверить Шамилю и отдаться ему. Но ведь он обманет. Но если бы он и не обманул, то покориться лицемеру, обманщику,1875 жестоко обидевшему его, хвалившемуся перед ним и теперь1876 угрожавшему ему позором его семьи.
Но оставаться одному Хаджи-Мурату было слишком тяжело, и он пошел1877 к своим мюридам. Они жили через комнату. Как только он отворил дверь,1878 он услыхал песню про Хамзата, которую пел Сафедин. Хаджи-Мурат остановился1879 и стал слушать.1880 Песня эта была1881 ему знакомая. В песне описывалось, как Хамзат угнал табун белых коней, но русские нагнали его и он с своими джигитами зарезал коней и сделал из них завал и отбивался от русских до тех пор, пока все были убиты.1882
В комнате, где жили нукеры Хаджи-Мурата,1883 не было света, только молодой месяц в первой четверти1884 светил в окна. Стол и два стула стояли в стороне, но все четыре нукера сидели и лежали на кошмах на полу.1885 Сафедин сидел, скрестив ноги.1886 Гомчаго оглянулся на Хаджи-Мурата и, узнав его,1887 опять лег,1888 Курбан и Балта спали. Сафедин, увидав хозяина, вскочил и стал надевать бешмет, ожидая приказаний, Хаджи-Мурат1889 бросил тяжелый от золота бешмет на кошму, с которой встал Сафедин, и положил рядом1890 те семьдесят золотых, которые он получил нынче.1891
— Зашей и эти, — сказал он.
— Хорошо, — сказал Сафедин, сгребая золотые в руку и тотчас же выйдя на свет месяца, достав из-под кинжала ножичек, стал1892 пороть подкладку ниже пояса.1893 Гомчаго приподнялся и сидел, скрестив ноги.
— А ты, Гомчаго, — сказал Хаджи-Мурат, — заряди ружья1894 и пистолеты. Завтра поедем далеко.1895
— Порох есть, пули есть. Будет готово,1896 — сказал он радостным голосом, и Гомчаго издал странный звук, выражавший удовольствие.
* № 106 (рук. № 51, гл. XXIV).
Но Бутлер, сделав всё, что мог, все-таки несколько успокоился и теперь больше, чем когда-нибудь, отдался прелести воинственной кавказской жизни. Это было одно, но большое утешение. Кстати Богданович, давно уже не ходивший в засаду, намеревался идти нынче в горы, и Бутлер вызвался идти с ним.
Перед вечером в воротах крепости послышались песенники с тулумбасом и ложечниками. Пели почти плясовую: «Мы давно похода ждали, со восторгом ожидали», и показалась пехота и артиллерия. Это было войско, которое Барятинский стягивал в Куринское, с тем, чтобы выйти навстречу тому отряду, с которым он прямо через всю считавшуюся недоступной Чечню намеревался пройти в Куринское.
Тут были две роты1897 Кабардинского полка, и роты эти по установившемуся кавказскому обычаю были приняты, как гости, ротами, стоящими в Куринском. Солдаты разобрались по казармам и угащивались не только ужином — кашей, говядиной, но и водкой, и офицеры разместились по офицерам. Как и водилось всегда, началась попойка, и Иван Матвеевич напился так, что сел верхом на стул, выхватил шашку и рубил воображаемых врагов и хохотал и обнимался1898 и плясал под любимую свою песню: «Сени, мои сени». Бутлер был тут же. Он старался видеть и в этом военную поэзию, но в глубине души ему это не нравилось, и жалко было Ивана Матвеевича, но остановить его не было никакой возможности. И Бутлер, чувствуя хмель в голове, потихоньку вышел и пошел домой.
* № 107 (рук. № 51).
К счастью или несчастью Бутлера в те оба раза, когда он ходил в засаду с Богдановичем, он никого не подкараулил и никого не убил. Сидя же в продолжение долгой ночи под деревом, Бутлер много успел обдумать. И эти выходы Богдановича перестали казаться ему хорошими, и он уже больше не участвовал в них.
Вообще вся поэзия воинственной [жизни] начинала всё менее и менее прельщать его. То, что прежде было ново, стало привычным и уже не так прельщало, а между тем привычка к пьянству, которая окружала его, начинала всё больше и больше отталкивать его. Долг свой он уплатил, заняв1899 на огромные проценты деньги, т. е. только отсрочил и отдалил неразрешимое положение. Он старался не думать о нем, и он со дня на день всё больше и больше нравственно слабел. Он теперь уже не был прекрасным Иосифом по отношению к Марье Дмитриевне, а, напротив, стал грубо ухаживать за нею, но встретил решительный, пристыдивший его отпор. Так он жил, ничего не желая, ничего не ожидая1900 и в глубине души презирая себя.1901
Раз вечером, недели две после его проигрыша, он услыхал вечером в воротах крепости1902 песенников с тулумбасом и ложечниками. Пели1903 известную ему песню: «Мы давно похода ждали, со восторгом ожидали».1904 Он вышел посмотреть, кто это. Это было войско, которое Барятинский стягивал в Куринское1905 для нового движения.
* № 108 (рук. № 51).
— Как? Что? — спрашивал Бутлер, не спуская глаз с страшной головы.
— Удрать хотел, — сказал Каменев и отдал голову казаку, который положил ее в мешок. — Вот я и езжу по приказанию главнокомандующего, везде показывая как редкость.
— Да как же было дело? — спрашивал Бутлер, испытывая страшное болезненное чувство жалости к этому убитому милому человеку и омерзения, отвращения и ненависти даже к тем, которые сделали это, к тем, которые, сделав это, гордятся этим, показывают тот ужас, который они сделали. Вид этой головы сразу отрезвил его. Вся поэзия войны сразу уничтожилась, и ему стало физически больно и стыдно.
* № 109 (рук. № 51).
Только что Каменев хотел рассказывать, как из двери выскочила1906 Марья Дмитриевна с остановившимися красными глазами.
— Убирайтесь вы, проклятые, мерзость, гадость, — взвизгивая кричала она. — Уйдите куда-нибудь или я убегу.
— Что же хорошо, мы уйдем, — сказал Иван Матвеевич.
И когда Марья Дмитриевна захлопнула дверь, он покачал головой и чуть улыбнулся.
Она ушла на крыльцо.
* № 110 (рук. № 51, гл. XXV).
Хаджи-Мурат, посоветовавшись с Гомчагой, решил, въехав в кусты, дать отдохнуть коням. Слезши с лошадей и стреножив их, Хаджи-Мурат с своими мюридами сели в кустах, оправили заряды, поели, расстелили бурки, и четверо легли, один стоял и слушал. Ночь была темная, соловьи, заливаясь, мешали слушать. Около полуночи Хаджи-Мурат поднял своих людей и решил ехать дальше, но Гомчага и, главное, Курбан не соглашались с Хаджи-Муратом,1907 говоря, что лошади их не вынесут,1908 не отдохнув. И Хаджи-Мурат остался. Они дремали и поглядывали лошадей
