а можно и лучше, — сказал Махин, подмигивая одним глазом.
— Как лучше?
— А очень просто. Махин взял купон. —
— Поставить единицу перед 2 р. 50, и будет 12 р. 50.
— Да разве бывают такие?
— А как же, а на тысячерублевых билетах. Я один спустил такой.
— Так что ж, валить? — сказал Махин, взяв перо и расправив купон пальцем левой руки.
— Да ведь это нехорошо.
«И точно», подумал Митя, и ему вспомнились опять ругательства отца: мошенник. «Вот и буду мошенник». Он посмотрел в лицо Махину. Махин смотрел на него, спокойно улыбаясь.
— Что же, валить?
— Вали.
Махин старательно вывел единицу.
— Ну, вот теперь пойдем в магазин. Вот тут на углу: фотографические принадлежности. Мне кстати рамка нужна, вот на эту персону.
Он достал фотографическую карточку большеглазой девицы с огромными волосами и великолепным бюстом.
— Какова душка? А?
— Да, да. Как же…
— Очень просто. Пойдем.
Махин оделся, и они вместе вышли.
III.
В входной двери фотографического магазина зазвонил колокольчик. Гимназисты вошли, оглядывая пустой магазин с полками, установленными принадлежностями, и с витринами на прилавках. Из задней двери вышла некрасивая с добрым лицом женщина и, став за прилавком, спросила, что нужно.
— Рамочку хорошенькую, мадам.
— На какую цену? — спросила дама, быстрой ловко перебирая руками в митенках, с опухшими сочленениями пальцев, рамки разных фасонов. — Эти на 50 копеек, а эти подороже. А вот это очень миленький, новый фасон, рубль двадцать.
— Ну, давайте эту. Да нельзя ли уступить? Возьмите рубль.
— У нас не торгуются, — достойно сказала дама.
— Ну, Бог с вами, — сказал Махин, кладя на витрину купон.
— Давайте рамочку и сдачу, да поскорее. Нам в театр не опоздать.
— Еще успеете, — сказала дама и стала близорукими глазами рассматривать купон.
— Мило будет в этой рамочке. А? — сказал Махин, обращаясь к Мите.
— Нет ли у вас других денег? — сказала продавщица.
— То-то и горе, что нету. Мне дал отец, надо же разменять.
— Да неужели нет рубля двадцати?
— Есть 50 копеек. Да что же, вы боитесь, что мы вас обманываем фальшивыми деньгами?
— Нет, я ничего.
— Так давайте назад. Мы разменяем.
— Так сколько вам?
— Да стало-быть, одиннадцать с чем-то.
Продавщица пощелкала на счетах, отперла конторку, достала 10 рублей бумажкой и, пошевелив рукой в мелочи, собрала еще 6 двугривенных и два пятака.
— Потрудитесь завернуть, — сказал Махин, неторопливо взяв деньги.
— Сейчас.
Продавщица завернула и завязала бечевкой.
Митя перевел дыхание только, когда колокольчик входной двери зазвенел за ними, и они вышли на улицу.
— Ну вот тебе 10 рублей, а эти дай мне. Я тебе отдам.
И Махин ушел в театр, а Митя пошел к Грушецкому и рассчитался с ним.
IV.
Через час после ухода гимназистов хозяин магазина пришел домой и стал считать выручку.
— Ах, дура косолапая! Вот дура-то, — закричал он на свою жену, увидав купон и тотчас же заметив подделку. — И зачем брать купоны.
— Да ты сам, Женя, брал при мне, и именно двенадцатирублевые, — сказала жена, сконфуженная, огорченная и готовая плакать. — Я и сама не знаю, как они меня обморочили, — говорила она, — гимназисты. Красивый молодой человек, казался такой комильфотный.
— Комильфотная дура, — продолжал браниться муж, считая кассу. — Я беру купон, так знаю и вижу, что на нем написано. А ты, я чай, только рожу гимназистов рассматривала на старости лет.
Этого не выдержала жена и сама рассердилась.
— Настоящий мужчина! Только других осуждать, а сам проиграешь в карты 54 рубля — это ничего.
— Я — другое дело.
— Не хочу с тобой говорить, — сказала жена и ушла в свою комнату и стала вспоминать, как в ее семье не хотели выдавать ее замуж, считая мужа ее гораздо ниже по положению, и как она одна настояла на этом браке; вспомнила про своего умершего ребенка, равнодушие мужа к этой потере и возненавидела мужа так, что подумала о том, как бы хорошо было, если бы он умер. Но, подумав это, она испугалась своих чувств и поторопилась одеться и уйти. Когда ее муж вернулся в квартиру, жены уже не было. Она, не дожидаясь его, оделась и одна уехала к знакомому учителю французского языка, который звал нынче на вечер.
V.
У учителя французского языка, русского поляка, был парадный чай с сладкими печениями, а потом сели за несколько столов в винт.
Жена продавца фотографических принадлежностей села с хозяином, офицером и старой, глухой дамой в парике, вдовой содержателя музыкального магазина, большой охотницей и мастерицей играть. Карты шли к жене продавца фотографических принадлежностей. Она два раза назначила шлем. Подле нее стояла тарелочка с виноградом и грушей, и на душе у нее было весело.
— Что же Евгений Михайлович не идет? — спросила хозяйка с другого стола. — Мы его пятым записали.
— Верно, увлекся счетами, — сказала жена Евгенья Михайловича, — нынче расчеты за провизию, за дрова.
И вспомнив про сцену с мужем, она нахмурилась, и ее руки в митенках задрожали от злобы на него.
— Да вот легок на помине, — сказал хозяин, обращаясь к входившему Евгенью Михайловичу. — Что запоздали?
— Да разные дела, — отвечал Евгений Михайлович веселым голосом, потирая руки. И, к удивлению жены, он подошел к ней и сказал:
— А знаешь, я купон-то спустил.
— Неужели?
— Да, мужику за дрова.
И Евгений Михайлович рассказал всем с большим негодованием, — в рассказ его включала подробности его жена, — как надули его жену бессовестные гимназисты.
— Ну-с, теперь за дело, — сказал он, усаживаясь за стол, когда пришел его черед, и тасуя карты.
VI.
Действительно, Евгений Михайлович спустил купон за дрова крестьянину Ивану Миронову.
Иван Миронов торговал тем, что покупал на дровяных складах одну сажень дров, развозил ее по городу и выкладывал так, что из сажени выходило 5 четверок, которые он продавал за ту же цену, какую стоила четверть на дровяном дворе. В этот несчастный для Ивана Миронова день он рано утром вывез осьмушку и, скоро продав, наложил другую еще осьмушку и надеялся продать, но провозил до вечера, добиваясь покупателя, но никто не купил. Он всё попадал на опытных городских жителей, которые знали обычные проделки мужиков, продающих дрова, и не верили тому, что он привез, как он уверял, дрова из деревни. Сам он проголодался, иззяб в своем вытертом полушубке и рваном армяке; мороз к вечеру дошел до 20 градусов; лошаденка, которую он не жалел, потому что собирался продать ее драчам (живодерам), совсем стала. Так что Иван Миронов готов был даже с убытком отдать дрова, когда ему встретился ходивший за табаком в магазин и возвращавшийся домой Евгений Михайлович.
— Возьмите, барин, задешево отдам. Лошаденка стала совсем.
— Да ты откуда?
— Мы из деревни. Свои дрова, хорошие, сухие.
— Знаем мы вас. Ну, что возьмешь?
Иван Миронов запросил, стал сбавлять и, наконец, отдал за свою цену.
— Только для вас, барин, что близко везти, — сказал он.
Евгений Михайлович не очень торговался, радуясь мысли, что он спустит купон. Кое-как, сам подтягивая зa оглобли, Иван Миронов ввез дрова во двор и сам разгрузил их в сарай. Дворника не было. Иван Миронов сначала замялся брать купон, по Евгений Михайлович так убедил его и казался таким важным барином, что он согласился взять.
Войдя с заднего крыльца в девичью, Иван Миронов перекрестился, оттаял сосульки с бороды и, заворотив полу кафтана, достал кожаный кошелек и из него 8 рублей 50 копеек и отдал сдачу, а купон, завернув в бумажку, положил в кошелек.
Поблагодарив, как водится, барина, Иван Миронов, разгоняя уж не кнутом, но кнутовищем насилу передвигавшую ноги, объиндевевшую, обреченную на смерть клячонку, порожнем погнал к трактиру.
В трактире Иван Миронов спросил себе на 8 копеек вина и чая и, отогревшись и даже распотевши, в самом веселом расположении духа беседовал с сидевшим у его же стола дворником. Он разговорился с ним, рассказал ему все свои обстоятельства. Рассказал, что он из деревни Васильевского, в 12 верстах от города, что он отделенный от отца и братьев и живет теперь с женой и двумя ребятами, из которых старший только ходил в училище, а еще не помогал ничего. Рассказал, что он здесь стоит на фатере(квартире) и завтра пойдет на конную продаст своего одра и присмотрит, а если и придется — купит лошадку. Рассказал, что у него набралось теперь без рубля четвертная и что у него половина денег в купоне. Он достал купон и показал дворнику. Дворник был безграмотный, но сказал, что он менивал для жильцов такие деньги, что деньги хорошие, но бывают поддельные, и потому советовал для верности отдать здесь у стойки. Иван Миронов отдал половому и велел принести сдачи, но половой не принес сдачу, а пришел лысый, с глянцовитым лицом приказчик с купоном в пухлой руке.
— Деньги ваши не годятся, — сказал он, показывая купон, но не отдавая его.
— Деньги хорошие, мне барин дал.
— То-то что не хорошие, а поддельные.
— А поддельные, так давай их сюда.
— Нет, брат, вашего брата учить надо. Ты с мошенниками подделал.
— Давай деньги, какую ты имеешь полную праву?
— Сидор! кликни-ка полицейского, — обратился буфетчик к половому.
Иван Миронов был выпивши. А выпивши он был неспокоен. Он схватил приказчика за ворот и закричал:
— Давай назад, я пойду к барину. Я знаю, где он.
Приказчик рванулся от Ивана Миронова, и рубаха его затрещала.
— А, ты так. Держи его.
Половой схватил Ивана Миронова, и тут же явился городовой. Выслушав, как начальник, в чем дело, он тотчас же решил его.
— В участок.
Купон городовой положил себе в портмонэ и вместе с лошадью отвел Ивана Миронова в участок.
VII.
Иван Миронов переночевал в участке с пьяными и ворами. Уже около полудня его потребовали к околоточному. Околоточный допросил его и послал с городовым к продавцу фотографических принадлежностей. Иван Миронов запомнил улицу и дом.
Когда городовой вызвал барина и представил ему купон и Ивана Миронова, утверждавшего, что этот самый барин дал ему купон, Евгений Михайлович сделал удивленное и потом строгое лицо.
— Что ты, видно с ума спятил. В первый раз его вижу.
— Барин, грех, умирать будем, — говорил Иван Миронов.
— Что с ним сделалось? Да ты, верно, заспал. Ты кому-нибудь другому продал, — говорил Евгений Михайлович. — Впрочем, постойте, я пойду у жены спрошу, брала ли она вчера дрова.
Евгений Михайлович вышел и тотчас же позвал дворника, красивого, необыкновенно сильного и ловкого щеголя, веселого малого Василья, и сказал ему, что если у
