человека же, считающего эту жизнь всей его жизнью, такая жертва не имеет смысла, а не будучи в силах жертвовать, он не может уничтожить, уменьшить зло жизни. Он вечно будет передвигать зло с одного места на другое, но никогда не будет в силах уничтожить его.
И потому избавление людей от того зла, которое они терпят, есть только одно: распространение среди народов того одного истинного, высшего для нашего времени религиозного учения, смутное сознание которого уже живет в людях.
XII.
До тех пор, пока не будет усвоено человечеством (как всегда усваиваются людьми религиозные учения, одними — меньшинством — сознательно, свободно, другими же — большинством — верою, доверием, внушением) общего всем, разумного, соответствующего возрасту человечества вероучения, до тех пор будут изменяться формы жизни, зло же жизни будет не только оставаться то же, но будет всё увеличиваться и увеличиваться.
И такое вероучение давно существует и уже смутно сознается большинством людей нашего общества. Учение это-то есть всем известное, всеми признаваемое христианское учение в его истинном, освобожденном от извращений и лжетолкований значении. Учение это в своих главных, как метафизических, так и этических основах, признается всеми, не только христианами, но и людьми других вер, так как вполне совпадает со всеми великими религиозными учениями мира в их неизвращенном состоянии, — с браминизмом, конфуцианством, таосизмом, еврейством, магометанством, сведенборгианизмом, спиритуализмом, теософией, даже позитивизмом Конта.
Сущность этого учения в том, что человек есть духовное существо, подобное своему началу — Богу; что назначение человека — исполнение воли этого начала — Бога; что воля Бога в благе людей; что благо людей достигается любовью; любовь же проявляется в делании другим того, что хочешь чтобы тебе делали. В этом всё учение.
Учение это не есть мистическое откровение о сверхъестественных проявлениях божества и его догматах и постановлениях, как утверждают христианские церкви, и не есть также только нравственное учение о согласной, выгодной для всех и разумной общественной жизни, как понимают христианство нерелигиозные люди науки. Учение это есть разумное объяснение смысла человеческой жизни, такое, при котором руководство поведения не предписывается извне, как правило, а само собою вытекает из того смысла, который человек приписывает своей жизни. Учение это, хотя и не признает ничего сверхъестественного, как его перетолковывают в церкви, не есть однако и рассудочное руководство в общественной жизни, как думают нерелигиозные люди науки.
Учение это есть религия, т. е. установление отношения человека к миру и началу его. Учение это дает ответы на вопросы: что такое человек по отношению к бесконечности в пространстве и времени, среди которых он появляется, и в чем назначение его жизни, и потому дает людям, признающим это учение, не ряд правил и заповедей, подтверждаемый сверхъестественными чудесами, как это делает церковь, и не сомнительные и желательные, условные и выгодные в данную минуту для общественной жизни правила поведения, выводимые из опыта и рассуждения, как это делает наука, а дает разумное объяснение смысла жизни каждого человека, из которого сами собою вытекают вечные и во всех условиях одни и те же правила поведения.
Этим отличается истинное христианское учение от церковного христианства с его мистицизмом, чудесами и от того утилитарного, ни на чем не основанного нравственного учения нерелигиозных людей, сами того не замечая берущих из христианского учения, которого они не признают, одни выводы, а не самую сущность.
До тех пор, пока это учение не в извращенном (церковном) виде и не лишенное главной его основы — метафизического начала: отношение человека к Богу, — пока это учение не будет признано в его истинном значении людьми христианского мира и не будет распространено между всеми так же, как теперь распространена церковная вера, до тех пор не изменятся и те формы всякого рода, в особенности правительственного насилия, от которого теперь больше всего страдают люди.
Какие же для этого должны быть приняты меры?
Мы так привыкли к ложной мысли, что улучшение в жизни людей может быть произведено внешними (и большей частью насильственными) средствами, что и изменение внутреннего состояния людей нам кажется, что может быть достигнуто только внешними мерами, воздействующими на других. Но это не так.
И в том великое счастье людей, что это не так. Если бы это было так, и люди могли бы внешними средствами изменять друг друга, то, во-первых, неразумные, легкомысленные люди могли бы, ошибаясь, изменить людей, портя их и лишая их их блага, а, во-вторых, такая деятельность людей для достижения блага жизни внешними средствами могла бы встретить непреодолимые препятствия.
Но это не так: изменение внутреннего, духовного состояния людей всегда находится во власти каждого отдельного человека, и человек, не ошибаясь, всегда знает, в чем истинное благо его самого и всех людей, и ничто не может остановить или задержать его деятельности для достижения этой цели. Достигает же человек этой цели — блага своего и других людей — только внутренним изменением самого себя, уяснением и утверждением в себе разумного, религиозного сознания и своей соответственной этому сознанию жизнью. Как только горящее вещество зажигает другие, так только истинная вера и жизнь одного человека, сообщаясь другим людям, распространяет и утверждает религиозную истину. А только распространение и утверждение религиозной истины улучшает положение людей.
И потому средство избавления от всех тех зол, от которых страдают люди, и в том числе от того ужасного зла, которое совершается правительствами (как все теперешние бедствия в России), как это ни кажется странным, только одно — внутренняя работа каждого человека над самим собою.
«Марфа, Марфа, печешеся о мнозем, единое на потребу».
————
Россия переживает важное, долженствующее иметь громадные последствия время.
Близость и неизбежность надвигающегося переворота особенно живо, как это и всегда бывает, чувствуется теми сословиями общества, которые своим положением избавлены от необходимости поглощающего все их время и силы физического труда и потому имеющими возможность заниматься политическими вопросами. Люди эти — дворяне, купцы, чиновники, врачи, техники, профессора, учителя, художники, студенты, адвокаты, преимущественно горожане, так называемая интеллигенция, — теперь в России руководят происходящим движением и все свои силы направляют на изменение существующего политического строя и на замену его иным, считаемым той или иной партией наиболее целесообразным и обеспечивающим свободу и благо русского народа. Люди эти, постоянно страдая от всякого рода стеснений и насилий правительства, административных ссылок, заточений, запрещений собраний, запрещений книг, газет, стачек, союзов, ограничения прав разных национальностей и вместе с тем живущие совершенно чуждой большинству русского земледельческого народа жизнью, естественно видят в этих стеснениях главное зло и в освобождении от него главное благо русского народа.
Так думают либералы. Так же думают социал-демократы, надеющиеся через народное представительство с помощью государственной власти осуществить соответственно своей теории новое общественное устройство. Так думают и революционеры, предполагая, заменив существующее правительство новым, установить законы, обеспечивающие наибольшие свободу и благо всего народа.
А между тем стоит только на время отрешиться от укоренившейся в нашей интеллигенции мысли о том, что предстоящее России дело есть введение у себя тех самых форм политической жизни, которые введены в Европе и Америке, будто бы обеспечивающих свободу и благо всех граждан, а просто подумать о том, что нравственно дурно в нашей жизни, чтобы совершенно ясно увидать, что то главное зло, от которого не переставая жестоко страдает весь русский народ, зло, которое он живо сознает и о котором не переставая заявляет, не может быть устранено никакими политическими реформами, как оно не устранено до сих пор никакими политическими реформами в Европе и Америке. Зло это, основное зло, от которого страдает русский народ точно так же как народы Европы и Америки, есть лишение большинства народа несомненного, естественного права каждого человека пользоваться частью той земли, на которой он родился. Стоит только понять всю преступность, греховность этого дела, для того чтобы понять, что пока не будет прекращено это постоянное, совершаемое земельными собственниками злодеяние, никакие политические реформы не дадут свободы и блага народу, а что, напротив, только освобождение большинства людей от того земельного рабства, в котором оно находится, может сделать политические реформы не игрушкой и орудием личных целей в руках политиканов, а действительным выражением воли народа.
Вот эту-то мою мысль мне хотелось сообщить в этой статье тем людям, которые в эту важную для России минуту хотят искренно служить не своим личным целям, а истинному благу русского народа.
I.
Иду в вербную субботу по большой дороге в Тулу. Народ обозами едет на базар, с телегами, курами, лошадьми, коровами (некоторых коров везли на телегах — так они худы). Сморщенная старушка ведет худую, облезшую корову. Я знаю старуху и спрашиваю, зачем ведет корову.
— Да без молока, — говорит старуха, — надо бы продать да купить с молоком. Небось, красненькую приложить надо, а у меня всего пятерка. Где возьмешь? За зиму муки на 18 рублей купили, а добытчик один. Живу одна с невесткой, четверо, внучат, сын в дворниках в городе.
— Отчего же сын дома не живет?
— Не при чем жить. Какая наша земля? На квас.
Идет мужик, портки в рудокопной глине, худой, бледный.
— По какому делу в город? — спрашиваю.
— Лошаденку купить; пахать время, а лошади нет. Да дороги, сказывают, лошади.
— А ты зa сколько хочешь купить?
— Да по деньгам.
— За много ль?
— Да 15 рублей сколотил.
— Чего нынче на 15 рублей купишь? На шкуру, — вступается другой мужик. — У кого руду работаешь? — спрашивает он, глядя на растянутые в коленках, выкрашенные красной глиной портки.
— У Комарова, у Ивана Масеича.
— Что ж мало выработал?
— Да ведь исполу работал, ему половину.
— А много ль зарабатывали? — спрашиваю я.
— В неделю рубля два обгонял, а то и меньше. Что станешь делать? Хлеба до Рождества не хватило. Не накупишься.
Немного дальше молодой мужик ведет лошадку ладную, сытую продавать.
— Хороша лошадка, — говорю я.
— Надо бы лучше, да некуда, — отвечал он, думая, что я покупатель. — И пахать и в езде.
— Так зачем же продаешь?
— Да не к чему. Что ж, две земли. Я на одной (лошади) ухожу (землю), а на зиму пустил и сам не рад. Съела скотину на отделку. Да и деньги нужны за ренду платить.
— А вы у кого арендуете?
— Да у Марьи Ивановны; спасибо, отдала. А то бы нам мат-петля.
— Почем берете?
— По 14 рублей дерет. А куда же денешься? Берем.
Едет женщина с мальчиком в картузике. Она меня знает, слезает и предлагает взять мальчика в услужение. Мальчик крошка совсем, с умными, быстрыми глазами.
— Он так только видится мал, а он всё может, — говорит
