так как они до сих пор никогда не участвовали во власти и не развращались этим участием, но и русские люди, как и другие народы, подвергались всем обманам возвеличения власти, клятвы, присяги, престижу величия государства, отечества и также считают своей обязанностью во всем повиноваться правительству.

В последнее же время легкомысленные люди русского общества стараются привести русский народ и к тому конституционному рабству, в котором находятся европейские народы.

Так что главным последствием непринятия заповеди непротивления, кроме бедствия всеобщего вооружения и войн, было еще всё большее и большее лишение свободы людей, исповедующих извращенный закон Христа.

VI. ПЕРВАЯ ВНЕШНЯЯ ПРИЧИНА ПРЕДСТОЯЩЕГО ПЕРЕВОРОТА.

Извращение учения Христа с непризнанием заповеди непротивления привело христианские народы к взаимной вражде и к вытекающим из нее бедствиям и всё усиливающемуся рабству, и люди христианского мира начинают чувствовать тяжесть этого рабства. В этом основная, общая причина предстоящего переворота. Частные же, временные причины, сделавшие то, что переворот этот начинается именно теперь, заключаются, во-первых, в особенно обличившемся в японской войне безумии всё растущего милитаризма народов христианского мира и, во-вторых, во всё увеличивающихся бедственности и недовольстве рабочего народа, происходящих от лишения этого народа его законного и естественного права пользования землей.

Две причины эти общи всем христианским народам, но, по особенным историческим условиям жизни русского народа, они резче, живее других народов чувствуются русским народом, и именно теперь. Бедственность своего положения, вытекающая из повиновения правительству, особенно ясна стала русскому народу, я думаю, не только вследствие той ужасной, нелепой войны, в которую он был вовлечен своим правительством, но и потому, что русский народ всегда иначе относился к власти, чем европейские народы. Русский народ никогда не боролся со властью и, главное, никогда не участвовал в ней, не развращался участием в ней.

Русский народ всегда смотрел на власть не как на благо, к которому свойственно стремиться каждому человеку, как смотрит на власть большинство европейских народов (и как, к сожалению, смотрят уже некоторые испорченные люди русского народа), но смотрел всегда на власть как на зло, от которого человек должен устраняться. Большинство людей русского народа поэтому всегда предпочитало нести телесные бедствия, происходящие от насилия, чем духовную ответственность зa участие в нем. Так что русский народ в своем большинстве подчинялся и подчиняется власти не потому, что не может свергнуть ее, чему хотят научить его революционеры, и не принимает в ней участия не потому, что не может добиться этого участия, чему хотят научить его либералы, а потому, что всегда в своем большинстве предпочитал и предпочитает подчинение насилию, борьбе с ним или участию в нем. От этого установилось и держалось в России всегда деспотическое правление, то есть простое насилие сильного и желающего бороться над слабым или не желающим бороться.

Легенда о призвании варягов, составленная, очевидно, после того, как варяги уже завоевали славян, вполне выражает отношение русских людей к власти даже до христианства. «Мы сами не хотим участвовать в грехах власти. Если вы не считаете это грехом, приходите и властвуйте». Этим же отношением к власти объясняется та покорность русских людей самым жестоким и безумным, часто даже не русским самодержцам.

Так в старину смотрел русский народ на власть и свои отношения к ней. Так в своем большинстве смотрит он на нее и теперь. Правда, что, как и в других государствах, те же обманы внушения, посредством которых христианских людей заставляли незаметно не только подчиняться, но и повиноваться ей в делах, противных христианству, произведены были и над русским народом. Но обманы эти захватили только верхние, испорченные слои народа, большинство же его удержало тот взгляд на власть, при котором человек считает лучшим нести страдания от насилия, чем участвовать в нем.

Причина такого отношения русского народа к власти, я думаю, заключается в том, что в русском народе, больше чем в других народах, удержалось истинное христианство, как учение братства, равенства, смирения и любви, то христианство, которое делает резкое различие между подчинением насилию и повиновением ему. Истинный христианин может подчиняться, даже не может не подчиняться без борьбы всякому насилию, но не может повиноваться ему, то есть признавать его законность.

Как ни старались и ни стараются правительства вообще, и русское в особенности, заменить это истинное христианское отношение к власти православно-государственным учением, требующим повиновения, христианский дух и различение между подчинением и повиновением власти продолжает жить в огромном большинстве русского рабочего народа.

Несогласие правительственного насилия с христианством никогда не переставало чувствоваться большинством русских людей. В особенности же сильно и определенно чувствовалось это противоречие наиболее чуткими христианами, не принадлежавшими к извращенному учению православия, между так называемыми сектантами. Эти разных наименований христиане, все одинаково, не признавали законности власти правительства. Большинство ради страха покорялось признаваемым ими незаконными требованиям правительства, некоторые же, малая часть, разными хитростями обходили эти требования или убегали от них. Когда же введением общей воинской повинности государственное насилие как бы бросило вызов всем истинным христианам, требуя от всякого человека готовности к убийству, многие православные русские люди начали понимать несогласие христианства с властью. Христиане же не православные, самых различных вероисповеданий, стали прямо отказываться от солдатства. И хотя таких отказов было немного (едва ли один на тысячу призываемых), значение их было велико тем, что отказы эти, вызвавшие жестокие казни и гонения правительства, открывали глаза уже не одним сектантам, а всем русским людям на нехристианские требования правительства, и огромное большинство людей, прежде не думавших о противоречии закона божеского и человеческого, увидали это противоречие. И среди большинства русского народа началась та невидимая, глухая, не подлежащая взвешиванию работа освобождения сознания.

Таково было положение русского народа, когда возникла жестокая, не имеющая никаких оправданий японская война.

И вот эта-то война, при развитии грамотности, при всеобщем недовольстве и, главное, при необходимости вызова в первый раз сотен тысяч рассеянных по всей России пожилых, отрываемых от семей и разумного труда людей (запасных), для явно безумного и жестокого дела — война эта была тем толчком, который превратил невидную, глухую, внутреннюю работу в явное сознание незаконности требований правительства.

И сознание это выразилось и выражается теперь в самых разнообразных и значительных явлениях: в сознательных отказах запасных от вступления в войска, в таких же сознательных отказах стрелять и драться, особенно в отказах стрелять в своих при усмирении возмущений, а, главное, в всё учащающихся и учащающихся отказах от присяги и солдатства.

Таковы сознательные проявления незаконности и ненужности повиновения правительству. Бессознательные же проявления этого же самого — это всё то, что творится теперь как революционерами, так и их врагами: таковы бунты моряков в Черном море, Кронштадте, военные бунты в Киеве и других местах, погромы, самоуправства, крестьянские бунты. Престиж власти разрушен, и перед русскими людьми нашего времени, перед огромным большинством их, возник во всем великом значении вопрос о том, должно ли, следует ли повиноваться правительству.

В этом возникшем в русском народе вопросе — одна из причин предстоящего, а может быть и начавшегося великого всемирного переворота.

VII. ВТОРАЯ ВНЕШНЯЯ ПРИЧИНА ПРЕДСТОЯЩЕГО ПЕРЕВОРОТА.

Вторая внешняя причина предстоящего переворота в том, что рабочий народ лишен своего естественного, законного права пользования землей и что это лишение довело народы христианского мира до всё увеличивающейся и увеличивающейся бедственности рабочего народа и всё увеличивающейся озлобленности его против пользующихся его трудами сословий.

Причина эта особенно живо чувствуется в России потому, что только в России большинство рабочего народа живет еще земледельческой жизнью и русские люди только теперь, вследствие увеличения населения и недостатка земли, поставлены в необходимость или оставлять ту привычную им земледельческую жизнь, в которой одной они полагают возможным осуществление христианского общежития, или перестать повиноваться правительству, которое удерживает за частными владельцами отнятую у народа землю.

Обыкновенно думают, что самое жестокое рабство есть рабство личное, когда один человек может сделать над другим всё, что хочет: истязать, изуродовать, убить его и что то, что мы даже не называем рабством — лишение человека возможности пользоваться землей, — есть только некоторое, не совсем справедливое экономическое учреждение.

Но мнение это совершенно несправедливо.

То, что сделал Иосиф с египтянами, что делали все завоеватели над завоеванными народами, что делают теперь люди над людьми, лишая их возможности пользоваться землей, — есть самое ужасное и жестокое порабощение. Раб личный — раб одного, человек же, лишенный права пользоваться землей, — раб всех.

Но не в этом главное бедствие раба земельного. Как ни жесток мог быть хозяин личного раба, он, в виду своей выгоды, чтобы не лишиться раба, не заставлял его не переставая работать, не мучил, не морил его голодом; лишенный же земли раб часто должен через силу работать, мучиться, голодать и никогда ни минуты не может быть вполне обеспеченным, т. е. свободным от произвола людей и преимущественно от произвола недобрых, корыстных людей, во власти которых он находится.

И в этом еще не главное бедствие земельного раба. Главное его бедствие в том, что он не может жить нравственной жизнью. Не живя трудами с земли, не борясь с природой, он должен неизбежно бороться с людьми: силой или хитростью стараться отбирать у них то, что они приобрели от земли и от трудов других людей.

Земельное рабство не есть, как думают даже и те, которые признают лишение людей земли рабством, одна из остающихся форм рабства, а есть коренное, основное рабство, из которого вырастает и выросло всякое рабство и которое несравненно мучительнее личного рабства.

Личное рабство есть только один из частных случаев злоупотребления земельным рабством, так что освобождение людей от личного рабства без освобождения их от земельного рабства есть не освобождение, а только прекращение одного из злоупотреблений рабства и во многих случаях, как это было в России при освобождении крепостных с малым количеством земли, только обман, на время скрывающий от рабов их положение.

Русский народ понимал это всегда при крепостном праве, говоря: «мы ваши, а земля наша», и при освобождении не переставая всем народом требовал и ожидал освобождения земли. Народ поманили, дав ему при освобождении от крепостного права немного земли, и он на время затих, но при увеличившемся населении, при той же земле вопрос возник для него вновь и в самой ясной и определенной форме.

Пока народ был крепостной, он пользовался землею в тех размерах, которые были необходимы ему для существования. О распределении же увеличивающегося населения заботилось правительство и помещики, и народу не чувствительна была основная несправедливость захвата земель частными лицами. Но как скоро снято было крепостное право, уничтожилась забота правительства и помещиков об экономическом, земледельческом хотя не благосостоянии, а возможности существования народа. Количество земли,