добродетели, разрастаются до ужаснейших размеров.
Вследствие этого и доходят коронованные и некоронованные властители народов до тех ужаснейших пределов безумия и порока, до которых доходили Нероны, Карлы, Генрихи, Людовики, Иоанны, Петры, Екатерины, Мараты.
Но не это одно. Если бы властители довольствовались одним личным развратом, пороками, они бы не были так вредны; но праздным, пресыщенным и развращенным людям, каковы бывали и бывают властители, надо жить чем-нибудь, иметь цели, достигать их. Иных же целей у этих людей не может быть, как только цели достижения всё большей и большей славы. Во всех других страстях предел пресыщения наступает очень скоро. Только страсть славолюбия не имеет пределов, и потому почти все властители всегда стремились и стремятся к славе и преимущественно военной, как единственно доступной людям развращенным, не знающим настоящего труда и неспособным в нему. Для войн же, которые затевают властители, нужны деньги, войска и, главное, убийство людей. Вследствие же всего этого положение подвластных становится всё тяжелее и тяжелее.
И наконец тяжесть эта доходит до такой степени, при которой подвластные уже не могут попрежнему продолжать подчиняться власти и стараются изменить свое отношение к ней.
III.
Такова одна причина изменения отношения властителей и подвластных.
Другая, еще более сильная причина этого изменения в том, что подвластные, признавая над собой право власти и привыкнув подчиняться ей, с распространением просвещения и уяснения нравственного сознания начинают видеть и чувствовать не только всё бòльшую и бòльшую материальную зловредность власти, но и то, что подчинение власти становится безнравственным делом.
Возможно было народам за тысячу, пятьсот лет тому назад, повинуясь своим властителям, избивать целые населения чужих народов ради завоевания или ради династических или фанатически-религиозных целей: рубить головы, пытать, четвертовать, запирать в клетки, истреблять или обращать в рабство целые населения. Но в XIX и XX веках подвластные люди, просвещенные христианством или выросшими из него гуманитарными учениями, уже не могут без укора совести повиноваться власти, требующей участия в убийстве людей, защищающих свою свободу, как китайская война, бурская, филиппинская; не могут уже, как прежде, с спокойной совестью чувствовать себя участниками тех насилий и казней, которые совершаются теперь всеми правительствами в своих государствах.
Так что насильническая власть, по мере своего продолжения, с двух концов уничтожает сама себя: уничтожает себя своей всё увеличивающейся развращенностью властителей и вытекающей из нее всё большей и большей тяжестью для подвластных, и своим всё большим и большим отступлением от всё развивающихся и разъясняющихся нравственных требований подвластных. И потому при существовании насильнической власти неизбежно должен наступить момент, когда отношение народа к власти должно измениться. Момент этот может наступить раньше или позже, смотря по степени и по быстроте развращения власти, по степени ее хитрости, по более или менее спокойному или беспокойному темпераменту народа и даже в зависимости от географического положения народа, содействующего или препятствующего общению людей между собою; но рано или поздно момент этот неизбежно наступает и должен наступить для всех народов. Для западных народов, возникших на развалинах Римской империи, момент этот наступил давно. Борьба народа с властью началась еще в Риме, продолжалась и во всех наследовавших Риму государствах, продолжается и теперь. Для восточных народов: Турции, Персии, Индии, Китая момент этот не наступил еще. Для русского же народа он наступил именно теперь.
Русский народ стоит теперь перед страшным выбором: продолжать ли, несмотря на все претерпеваемые от него бедствия, повиноваться, по примеру восточных народов, своему неразумному и развращенному правительству или, как до сих пор поступали все западные народы, признавшие вред существующего правительства, свергнуть его силою и установить новое.
Такой выбор представляется самым естественным людям нерабочих классов русского народа, находящимся в общении с высшими достаточными классами западных народов и считающим благом то военное могущество и успех промышленности, торговли и технических усовершенствований и тот внешний блеск, до которого, при своих измененных управлениях дошли западные народы.
IV.
Большинство русских людей нерабочих классов вполне уверено, что русский народ в момент наступившего теперь для него кризиса не может ничего сделать лучшего, как итти по пути, по которому шли и идут западные народы, то есть бороться с властью, ограничивать ее и передавать ее всё более и более в руки всего народа.
Справедливо ли такое мнение и хороша ли такая деятельность?
Достигли ли западные народы, в продолжение сотен лет шедшие по этому пути, того, к чему они стремились? Избавились ли они на этом пути от тех бедствий, от которых они хотели избавиться?
Западные народы, как и все народы, начали с того, что покорились тем властителям, которые требовали от них подчинения, предпочитая подчинение борьбе с властью. Но власть эта, в лице Карлов Великих, Пятых, Филиппов, Людовиков Генрихов VIII, всё более и более развращаясь, дошла до такой степени, при которой западные народы не могли долее переносить ее. Западные народы возмущались в различное время против своих властителей и боролись с ними. Борьба эта проявлялась различно в различные времена и в различных местах, но выражалась она всегда одним и тем же: междоусобными войнами, грабежами, убийствами, казнями и кончалась тем, что свергалась прежняя власть и устанавливалась новая. Но когда и новая власть становилась так же тяжела для народа, как и сверженная, свергалась и эта и устанавливалась еще новая, которая, по тем же неизменным свойствам власти, становилась так же вредна, как и прежняя. Так, например, во Франции в продолжение семидесяти лет было одиннадцать перемен власти: Бурбоны, Конвент, Директория, Бонапарт, Империя, опять Бурбоны, Республика, Людовик-Филипп, опять Республика, опять Бонапарт, опять Республика. Замена старых властей новыми совершалась и среди других народов, хотя и не с такой быстротой и резкостью, как во Франции. Замены эти большею частью не улучшали положения народов, и потому люди, совершавшие эти замены, не могли не прийти к мысли о том, что бедствия, испытываемые ими, происходят не столько от свойства лиц, пользующихся властью, сколько оттого, что существует власть немногих над многими. И потому люди старались обезвредить власть ограничением ее. И ограничение это в виде выборных сословных палат было введено в различных государствах.
Но люди, ограничивающие произвол власти и составляющие собрания, делаясь обладателями власти, естественно подпадали тому же свойственному власти развращающему влиянию, которому подпадали самодержавные властители. Люди эти, становясь участниками власти, хотя и не единолично, но совокупно или порознь, производили такое же зло и становились так же тяжелы для народа, как и самодержавные властители. Тогда, для того чтобы еще более ограничить произвол власти, среди некоторых народов была уничтожена совершенно монархическая власть и установлено правительство, составленное из людей, избранных от всего народа. Так учредились теперь республики: Франции, Америки, Швейцарии, введены референдум и инициатива, то есть возможность для каждого члена общества вмешиваться и участвовать в законодательстве.
Но все эти меры сделали только то, что граждане этих государств, всё более и более участвуя во власти и отвлекаясь от серьезных занятий, все более и более развращались. Бедствия же, от которых страдают народы, остались совершенно те же как при конституционных монархических, так и при республиканских правительствах, с референдумами и без них.
Оно и не могло быть иначе, так как мысль ограничить власть участием во власти всех людей, подлежащих власти, в самом корне своем ошибочна и представляет внутреннее противоречие.
Если один человек с помощью своих сотрудников управляет всеми, то это несправедливо, и все вероятия за то, что управление этого одного будет вредно для народа. То же самое будет и при власти меньшинства над большинством.
Власть же большинства над меньшинством также не обеспечивает справедливого управления, так как нет никаких оснований полагать, что большинство людей, участвующих в управлении, разумнее того меньшинства, которое уклоняется от участия в управлении.
Распространение же участия в управлении на всех, как это может сделать еще более распространенное право референдума и инициативы, сделает только то, что все будут бороться со всеми.
Власть одного человека над другим, основанная на насилии, в источнике своем есть зло, и потому никакое устройство, удерживающее право насилия человека над человеком, не может сделать того, чтобы зло перестало быть злом.
И потому во всех народах, как бы они ни управлялись, самыми деспотическими или самыми демократическими правительствами, одинаково остаются все главные и основные бедствия народов: те же всё возрастающие огромные бюджеты, те же враждебные отношения с соседями, требующие военных приготовлений и войск, те же подати, те же монополии правительственные и частные, и то же лишение народа права пользования землей, отданной в собственность частным землевладельцам; те же порабощенные народности, та же постоянная угроза войн и те же войны, истребляющие жизни людей и подрывающие их нравственность.
V.
Правда, что представительственные правительства Западной Европы и Америки, как конституционно-монархические, так и республиканские, уничтожили некоторые внешние злоупотребления представителей власти, сделали невозможным, как это было при наследственном монархическом правлении, чтобы обладатели власти были такие изверги, каковы были разные Людовики, Карлы, Генрихи, Иоанны. (Хотя и при представительном правлении не только возможен захват власти людьми ничтожными, хитрыми, безнравственными и ловкими, каковы были первые министры и президенты, но устройство правительства таково, что достигнуть власти могут только такие люди.) Правда, представительство уничтожило такие злоупотребления, как lettres de cachet,41 уничтожило стеснение печати, религиозные гонения и насилия, подвергло обсуждению представителей обложения народа податями, сделало гласными и подлежащими обсуждению действия правительства, сделало и то, что во всех этих государствах с особенной быстротой развились разные технические усовершенствования, дающие большие удобства жизни богатым гражданам и большую военную силу государствам. Так что народы с представительным правлением несомненно стали в промышленности, торговле и военном деле могущественнее народов, управляемых деспотическою властью, и жизнь нерабочих классов этих народов стала несомненно обеспеченнее, удобнее, приятнее, красивее, чем была прежде. Но стала ли лучше жизнь большинства людей этих народов, обеспеченнее, свободнее и, главное, разумнее и нравственнее?
Я думаю, что нет.
При деспотической единоличной власти число людей, подвергающихся развращению власти и живущих чужими трудами, бывает ограничено и состоит из близких друзей и помощников, прислужников, льстецов, властителей и их помощников. Двор властителей составляет единственный фокус заражения развратной жизнью, от которого оно лучами распространяется во все стороны.
При ограничении же власти, то есть при участия многих во власти, число этих фокусов увеличивается, так как каждый участник власти имеет своих друзей, помощников, прислужников, льстецов и свое потомство.
При всеобщем же избирательном праве число этих центров заразы еще более распространяется. Каждый избиратель становится предметом лести и подкупа. Изменяется и самый характер власти: вместо власти, основанной на прямом насилии, является власть денежная, основанная на том же насилии, но не непосредственно, а через сложную передачу.
Так что при представительном правлении вместо одного или
