С кем же война? Кто с кем воюет?
Гаврила. Да бог их знает. И не разберешь. Я хоть и читал в газетах, да не пойму досконально. Сказывают, австрияк на нашего обиделся за то, что он тех, как бишь их, в чем-то уважил…
Миша. Ты-то зачем идешь? Ну, цари поссорились, пускай они и дерутся.
Гаврила. А то как же? За царя, отечество, веру православную.
Миша. Да ведь тебе не хочется идти?
Гаврила. Кому же хочется. Жену, детей побросать. Да и самому разве охота после жисти хорошей.
Миша. Так зачем же ты идешь? Ты скажи, что «не хочу», и не иди. Что же они тебе сделают?
Гаврила (смеется). Что сделают? Силой потащут.
Миша. А кто же тебя потащит?
Гаврила. Да такие же вот, как я, подневольные люди.
Миша. Зачем же они тебя потащат? Ведь они такие же, как ты.
Гаврила. А то начальство. Велят и потащут.
Миша. А если они не захотят?
Гаврила. Нельзя.
Миша. Отчего нельзя?
Гаврила. Оттого… оттого, что такого закона нет.
Гаврила. И чудно вы говорите! С вами заболтаешься. Пойти на последках самовар поставить.
О ПОДАТЯХ
Старшина и Грушка.
(Старшина входит в бедную избу. Никого нет, кроме 7-летней Грушки. Оглядывается.)
Старшина. Али нет никого?
Грушка. Мамка ушла за коровой, а Федька на барском дворе.
Старшина. Ну, так скажи мамке, что старшина, мол, заходил. Скажи, в третий раз поминаю, велел, скажи, беспременно принести к воскресенью подати, а то корову сведу.
Грушка. Как корову сведешь? Ты разве вор? А мы не дадим.
Старшина (улыбается). Вишь, шустрая девчонка какая. Как звать?
Грушка. Грушка.
Старшина. Ай, Грушка, молодец. Так ты слухай, так и скажи матери, что я хоть и не вор, а корову сведу.
Грушка. Зачем же ты корову сведешь, коли ты не вор?
Старшина. А затем, что положено, то плати. За подати сведу.
Грушка. Какие такие подати?
Старшина. Эка девчонка, зелье. Что подати? А такие, что от царя положено, чтобы платил народ.
Грушка. Кому?
Старшина. Известно кому. Царю. А уж там рассудят кому.
Грушка. Разве он бедный? Мы бедные. Царь богатый. Зачем же у нас брать?
Старшина. Он не себе. Он на нас же, дураков, на наши нужды, на начальство, на войску, на ученье. Нам же на пользу.
Грушка. Какая же нам польза, что корову сведешь? Это не польза.
Старшина. Вырастешь, поймешь. Так смотри, скажи мамке.
Грушка. Не стану говорить глупости. Что вам с царем нужно, делайте сами, а что нам нужно, мы сами себе сделаем.
Старшина. И яд же девка будет, дай вырастет.
Митя – 10 лет, Илюша – 9 лет, Соня – 6 лет.
Митя. Я говорю Петру Семенычу, что можно себя так приучить, чтоб не нужно было одеваться. А он говорит: нельзя. А я ему говорю, что мне Михаил Иванович говорил, что мы приучили же лицо так, что не холодно. Так можно и всё тело приучить. Дурак, говорит, твой Михаил Иванович. (Смеется.) А Михаил Иванович[68] мне только вчера говорил: много, говорит, врет ваш П[етр] С[еменыч]. Ну, говорит, дуракам закон не писан. (Смеется.)
Илюша. Я бы ему так и сказал: вы его, а он вас.
Митя. Нет, сурьезно, я так и не знаю, кто из них дурак.
Соня. Оба дураки. Кто кого дураком ругает, тот и дурак.
Илюша. А ты обоих обругала. Стало быть, ты самая дура и есть.
Митя. Нет, мне то не нравится, что друг про дружку так говорят, а в лицо не скажут. Я вырасту большой, так не буду делать. Что думаю, то и буду говорить.
Илюша. И я тоже.
Соня. А я по-своему буду.
Митя. Как по-своему?
Соня. Да так. Когда захочу – скажу, а не захочу – не скажу.
Илюша. Вот и вышла дура.
Соня. А ты сказал, не будешь ругать.
Илюша. Да я не за глаза.[69]
О ДОБРОТЕ
Дети: Маша и Миша, перед домом строят для кукол шалаш.
Миша (с сердцем на Машу). Да не то. Ту палку тащи. Непонятная!
Старуха (выходит на крыльцо, крестится и приговаривает). Спаси ее Христос! Вот душа ангельская. Всех жалеет.
(Дети перестают играть, смотрят на старуху.)
Миша. Ты о ком?
Старуха. Об матушке об вашей. Помнит бога. Нас, бедных, жалеет. Вот и юбку дала, и чайку, и деньжонок. Спаси ее господи, царица небесная. Не так, как тот нехристь. «Много вас, говорит, шляется». И собаки такие же злые. Насилу ушла.
Маша. Это кто же?
Старуха. Да напротив винополки. Ох, недобрый барин. Ну да бог с ним. Спасибо ей, голубушке, наградила, утешила горемычную. И как бы жить нам, кабы таких людей не было. (Плачет.)
Маша (к Мише). Какая она добрая.
Старуха. Вырастете, детки, также не оставляйте бедноту. И вас бог не оставит. (Старуха уходит.)
Миша. Какая она жалкая.
Маша. А я рада, что мама ей дала.
Миша. А я не знаю, отчего не давать, когда есть. Нам не нужно, а ей нужно.
Маша. Ты помнишь, как Иоанн Креститель говорил: у кого две одежды, отдай одну.
Миша. Да, когда вырасту, я всё буду отдавать.
Маша. Всё нельзя.
Миша. Отчего нельзя?
Маша. А сам как же?
Миша. А мне всё равно. Надо быть всегда добрым. И всем хорошо будет.
И Миша бросил играть и пошел в детскую, оторвал от тетради листок и написал что-то в него и положил в карман.
В листке было написано:
«НАДА БУТЬ ДОБРУМ».
О ВОЗНАГРАЖДЕНИИ
Отец и Катя – 9 лет и Федя – 8 лет.
Катя. Папа, [у] нас салазки сломались. Ты не можешь починить?
Отец. Не могу, голубчик. Не умею. Надо Прохору отдать, он вам починит.
Катя. Да мы были на дворне. Он говорит, ему некогда. Он ворота делает.
Отец. Ну, что же делать, подождите.
Федя. А ты, папа, совсем не умеешь?
Отец (улыбаясь). Совсем не умею, дружок.
Федя. Ты и ничего не умеешь?
Отец (смеется). Нет, кое-что умею. А того, что Прохор умеет, того не умею.
Федя. А самовары делать, как Василий, умеешь?
Федя. А лошадей закладывать?
Федя. А я думаю, отчего мы ничего не умеем делать, а они всё для нас делают. Разве это хорошо?
Отец. Каждому свое. Ты вот учись и узнаешь, что кому нужно уметь делать.
Федя. Разве нам не нужно и уметь кушанье готовить и лошадей закладывать?
Федя. Да, я знаю: чтобы быть добрым, чтобы не сердиться, не браниться. Да ведь можно и кушанье готовить, и лошадей закладывать, и быть добрым? Правда, ведь можно?
Отец. Разумеется, можно. Погоди, вырастешь, тогда поймешь.
Федя. А коли я не вырасту?
Отец. Какие ты глупости говоришь.
Катя. Так можно Прохору сказать?
Отец. Можно, можно. Подите к Прохору, скажите, что я велел.
О ПЬЯНСТВЕ
Макарка 12 лет и Марфутка 8 лет выходят из дома на улицу. Марфутка плачет. Павлушка 10 лет стоит на крыльце в соседнем доме.
Павлушка. Куда вас нелегкая несет, ночное дело?
Макарка. Опять закурил.
Павлушка. Дядя Прохор?
Макарка. А то кто ж?
Марфутка. Мамку бьеть…
Макарка. И не пойду. Он и меня исколотит. (Садится у порога.) Тут и ночевать буду. Не пойду.
(Марфутка плачет.)
Павлушка (на Марфутку)[70]. Ну, буде. Ничего. Что же делать? Буде.
Марфутка (сквозь слезы). Кабы я царь была, я бы тех исколотила, кто ему водку дает. Никому бы не велела эту водку держать.
Павлушка.[71] Как не так? Царь сам водкой торгует. Он только другим не велит, чтобы ему убытка не было.
Макарка.[72] Вре.
Павлушка.[73] Вот те и «вре». Поди спроси. За что Акулину в тюрьму посадили? А за то, что не торгуй вином, нам убытка не делай.
Макарка. Разве за это? Сказывали, она что-то против закону.
Павлушка. То и против закону, что вином торговала.
Марфутка. Я бы и ей не велела. Всё это вино. То ничего, а то бьет не судом всех.
Макарка (к Павлушке). Чудно ты говоришь. Спрошу завтра у учителя. Ему нельзя не знать.
Павлушка. Ну и спроси.
На другое утро Прохор, отец Макарки, выспавшись, ушел опохмеляться. Мать Макарки с распухшим, подбитым глазом месила хлебы. Макарка пошел в школу. Ребята еще не собрались. Учитель сидел на крылечке и курил, пропуская ребят в школу.
Макарка (подходя к учителю). А скажите, Евгений Семеныч, правду это мне вчера один человек сказывал, что царь вином торгует, и Акулину в тюрьму посадил за это самое.
Учитель. И ты глупо спрашиваешь, и дурак тот, кто говорил тебе: царь ничем не торгует. На то он царь. А что Акулину подвергли тюремному заключению, так это за то, что она беспатентно торговала вином, следовательно, казне убыток делала.
Макарка. Почему убыток?
Учитель. Потому что на вино наложен акциз. Ведро на заводе стоит…,[74] а в продаже….[75] Вот этот лишек и составляет доход государству. И доход этот самый большой….[76] миллионов.
Макарка. Стало быть, что больше пьют вино, то больше дохода.
Учитель. Известно. Не будь этого дохода, не на что бы было содержать ни войско, ни училища, ни всё то, что для вас всех нужно.
Макарка. Да если это всем нужно, так отчего же прямо бы [не] брать это на нужные дела, а зачем через вино?
Учитель. Как зачем через вино? Затем, что, значит, так положено. Ну, ребята, собрались, рассаживайтесь.
О СМЕРТНОЙ КАЗНИ
М[арья] И[вановна] – жена профессора (шьет).
Федя, ее сын, 9 лет (слушает разговор отца).
Ив[ан] В[асильевич] – военный прокурор.
И[ван] В[асильевич]. Но нельзя же отрицать опыта истории. Мы не только видели это во Франции после революции и в других исторических моментах, но мы видим это теперь у нас, что пресечение, то есть изъятие извращенных и опасных для общества членов, достигает цели.
Петр Петр[ович]. Нет, мы не можем знать этого, знать дальнейших последствий, и это не оправдывает исключительных положений.
И[ван] В[асильевич]. Но мы тоже не имеем права предполагать, что последствия исключительных мер будут дурные и что если бы они и были дурные, чтобы причина их заключалась именно в применении исключительных мер. Это одно, другое же то, что устрашение не может не действовать на людей, потерявших всякое человеческое свойство и превратившихся в зверей. Чем же другим, кроме устрашения, можете вы подействовать на людей, как тот, который спокойно зарезал старуху и трех детей только для того, чтобы украсть 300 рублей?
Петр Петр[ович]. Но ведь я не отрицаю вообще применение смертной казни, я отрицаю исключительно военные суды, так часто применяющиеся. Если бы эти частые смертные казни производили только устрашение, но вместе с устрашением они производят и развращение: приучают людей к равнодушию, к убийству себе подобных.
Ив[ан] В[асильевич]. Опять мы не знаем дальнейших последствий, а зная благотворность…
Петр Петр[ович]. Благотворность?!
Ив[ан] В[асильевич]. Да, благотворность ближайших, не имеем права отрицать ее. Как же может общество не воздавать по делам его такому злодею, как…
Петр Петр[ович]. То есть что общество должно мстить?
Ив[ан] В[асильевич]. Не мстить, а, напротив, заменять личную месть общественным возмездием.
Петр Петр[ович]. Да, но тогда оно должно происходить в раз навсегда определенных законом формах, а не в исключительных положениях.
Ив[ан] В[асильевич]. Возмездие общественное заменяет ту месть
