исполнение насилием. Допустим, что признание всеми людьми средством единения между собою любви вместо насилия увеличило бы благо людей, но оно увеличило бы его только тогда, когда все люди признавали бы для себя обязательным закон любви», говорят обыкновенно. «Но что будет со всеми теми, кто откажется от насилия, живя среди людей, не отказавшихся от него? Людей этих лишат всего, будут мучать, люди эти будут рабами людей, живущих насилием».

Так всегда и все одно и то же и не стараясь понимать того, что включено в самом учении любви, говорят защитники насилия.

Не стану говорить о том, что если насилие когда либо защищало жизнь и спокойствие людей, то бесчисленное количество раз оно напротив было причиной величайших бедствий, которые не могли бы быть, если бы люди не допускали насилия. Не буду говорить про все те ужасы, которые с самых древних времен совершались во имя признания необходимости насилия, ни про ужасы древних и средневековых войн, ни про ужасы большой французской революции, про 30000 коммунаров 70 года, про ужасы наполеоновских, франкопрусских, турецких, японских войн, индийских усмирений, теперешних персидских дел, теперь совершающейся резни армян, убийств и казней в России, ни миллиардов непрестанно погибающих от нужды и голода рабочих. Взвесить и решить вопрос о том, больше или меньше было или будет матерьяльных зол от применения в общественной жизни насилия или закона любви, мы никак не можем, потому что не знаем — и не можем знать — того, что бы было, если бы хотя бы и малая часть людей следовала закону любви, а большая [жила бы насилием]. Вопрос этот никак не может быть решен ни опытом, ни рассуждением. Вопрос этот вопрос религиозно-нравственный и потому решается не опытом, а внутренним сознанием, как и все вопросы религиозно-нравственные, решается не соображениями о том, что выгоднее, а тем, что человек признает хорошим и что дурным, что должным и что недолжным.

Ни на чем, как на отношении людей нашего мира к вопросу о применении к жизни закона любви и неразрывно связанному с ним понятию непротивления злу насилием, так не видно полного отсутствия в людях нашего времени не только христианского верования, но хотя какого бы то ни было религиозного верования, и не только какого бы то ни было религиозного верования, но даже и понимания того, в чем состоит религиозное верование.

«Закон любви, исключающий насилие, неисполним, потому что может случиться, что злодей на наших глазах будет убивать беззащитного ребенка», говорят люди.

Люди эти не спрашивают о том, что им делать, когда они видят ведомого на казнь человека, или когда видят обучаемых к убийству людей, или когда видят замариваемых на фабриках нездоровым трудом работников, женщин, детей. Все это они видят и не только не спрашивают, что им при этом делать, но сами участвуют в этих делах, в казнях, солдатских обучениях, войнах, в замаривании рабочих и во многих других таких же делах. Но вот, видите ли, их всех очень занимает и беспокоит вопрос о том, как им поступить с убиваемым на их глазах воображаемым ребенком. До такой степени трогает их судьба этого воображаемого ребенка, что они никак не могут допустить, чтобы одним из необходимых условий любви было бы неупотребление насилия. В сущности же занимает этих людей, желающих оправдать насилие, никак не судьба воображаемого ребенка, а своя судьба, своя вся основанная на насилии жизнь, которая при отрицании насилия не может продолжаться.

Защитить убиваемого ребенка всегда можно, подставив свою грудь под удар убийцы, но мысль эта, естественная для человека, руководимого любовью, не может притти в голову людям, живущим насилием, так как для этих людей нет и не может быть никаких других кроме животных — побуждений к деятельности.

В действительности же вопрос о приложении к жизни требований любви сводится к самому простому умозаключению, умозаключению, всегда признававшемуся и не могущему не признаваться разумными людьми, а именно тому, что любовь, несовместимая с деланием другому чего себе не хочешь, несовместима поэтому и с ранами, лишением свободы, убийствами других людей, которые всегда неизбежно включены в понятие насилия. И потому можно жить насилием, не признавая закона любви религиозным законом любви; можно жить и но закону любви, не признавая необходимости насилия, но признавать божественными и закон власти, т. е. насилия, и таким жо божественным и закон любви, казалось бы, невозможно. А между тем в этом самом вопиющем противоречии живут все люди нашего времени и в особенности люди христианского мира.

X.

Если ты страдаешь от зла существующего устройства мира или возмущаешься им, то знай, что для борьбы с этим порядком есть только одно средство: усиление в людях религиозного сознания.

Понятно, что такое усиление должно произойти прежде всего в тебе самом, и это усиление религиозного сознания в тебе есть могущественнейшее средство усиления его в других.

Чем больше будут верить люди в то, что они могут быть приведены чем-то внешним, действующим само собою, помимо их воли, к изменению и улучшению своей жизни, тем труднее совершится это изменение и улучшение.

«Но это все общие рассуждения. Допустим, что я верю в закон любви», скажут на это. «Что делать мне, Ивану, Петру, Марье, каждому человеку, если он признает справедливость того, что человечество дожило до необходимости вступления на новый путь жизни? Что делать мне, Ивану, Петру, Марье для того, чтобы уничтожилась та дурная жизнь насилия и установилась бы добрая жизнь по любви? Что именно надо делать мне, Ивану, Петру, Марье, для того, чтобы содействовать этому перевороту?»

Вопрос этот, несмотря на то, что он кажется нам столь естественным, так же странен, как странен бы был вопрос человека, губящего свою жизнь пьянством, игрой, распутством, ссорами, который бы спрашивал: что мне делать, чтобы улучшить свою жизнь?

Как ни совестно отвечать на такой наивный вопрос, все-таки отвечу для тех, кому такой ответ может быть нужен.

Ответ на вопрос о том, что надо делать человеку, осуждающему существующее устройство жизни и желающему изменить и улучшить его, ответ простой, естественный и один для каждого, не одержимого суеверием насилия человека, такой:

Первое: перестать самому делать прямое насилие, а также и готовиться к нему. Это первое, второе не принимать участия в каком бы то ни было насилии, делаемом другими людьми, и также в приготовлениях к насилию. Третье не одобрять никакое насилие.

1) Не делать самому прямого насилия значит не хватать никого своими руками, не бить, не убивать, не делать этого для своих личных целей, а также и под предлогом общественной деятельности.

2) Не принимать участия в каком бы то ни было насилии значит не только не быть полицмейстером, губернатором, судьей, стражником, сборщиком податей, царем, министром, солдатом, но и не участвовать в судах просителем, защитником, сторожем, присяжным.

3) Не одобрять никакое насилие значит, кроме того, чтобы не пользоваться для своей выгоды никаким насилием, ни в речах, ни в писаниях, ни в поступках не выражать ни похвалы, ни согласия ни с самым насилием, ни с делами, поддерживающими насилие или основанными на насилии.

Очень может быть, что если человек будет поступать так, откажется от солдатства, от судов, от паспортов, от уплаты податей, от признания властей и будет обличать насильников и их сторонников, подвергнется гонениям. Весьма вероятно, что такого человека по нынешним временам будут мучать: отнимут у него имущество, сошлют, запрут в тюрьму, может быть и убьют. Но может быть и то, что человек и не делающий ничего этого и напротив исполняющий требования властей, пострадает от других причин точно так же, а может быть и еще больше, чем тот, который откажется от повиновения. Так же, как может быть и то, что отказ человека от участия в насилии, основанный на требованиях любви, откроет глаза другим людям и привлечет многих к таким же отказам, так что власти не будут уже в состоянии применить насилие ко всем отказавшимся.

Все это может быть, но может и не быть. И потому ответ на вопрос о том, что делать человеку, признающему истинность и приложимость к жизни закона любви, не может быть основан на предполагаемых последствиях.

Последствия наших поступков не в нашей власти. В нашей власти только самые поступки наши. Поступки же, какие свойственно делать и, главное, какие свойственно не делать человеку, основываются всегда только на вере человека. Верит человек в необходимость насилия, религиозно верит, и такой человек будет совершать насилия не во имя благих последствий, которых он ожидает от насилия, а только потому что верит. Если же верит человек в закон любви, то он точно так же будет исполнять требования любви и воздерживаться от поступков, противных закону любви, независимо от каких бы то ни было соображений о последствиях, а только потому что верит и от того не может поступить иначе.

И потому для осуществления в жизни закона любви и замены им закона насилия, нужно только одно: то, чтобы люди верили в закон любви так же, как они верят теперь в необходимость насилия. Поверь только люди в закон любви хоть приблизительно так же, как они верят теперь в необходимость насилия, и вопрос о том, как поступать людям, отказавшимся от насилия, с людьми, совершающими насилия, перестанет быть вопросом, и жизнь людей без всяких усилий и потрясений сложится в неизвестную нам форму жизни, к которой идет человечество и которая избавит его от тех зол, от которых оно страдает теперь.

Возможно ли это?

XI.

Стоит человеку отвернуться от разрешения внешних вопросов и поставить себе единый истинно свойственный человеку внутренний вопрос: как ему лучше прожить свою жизнь? чтобы все внешние вопросы получили наилучшее разрешение.

Мы не знаем, не можем знать, в чем состоит общее благо, но твердо знаем, что достижение блага возможно только при исполнении того закона добра, который открыт каждому человеку.

Когда бы люди захотели вместо того, чтобы спасать мир, спасать себя; вместо того, чтобы освобождать человечество, себя освобождать, — как много бы они сделали для спасения мира и для освобождения человечества!

Герцен.

Разрешение не одного вопроса общественного устройства, а всех, всех вопросов, волнующих человечество, в одном, в перенесении вопроса из области кажущейся широкой и значительной, но в сущности самой узкой, ничтожной и всегда сомнительной: из области внешней деятельности, (имеющей, будто бы, в виду благо всего человечества, деятельности научной, общественной), в область, кажущуюся узкой, но в сущности самую широкую и глубокую и, главное, несомненную: в область своей личной, не телесной, но духовной жизни, в область религиозную.

Только сделай это для себя каждый человек, спроси себя, настоящего себя, свою