такое порабощение только от того, что каждый отдельный человек из порабощенных, не исповедуя закона любви, который не допустил бы его до участия в насилии, говорит себе: что же мне одному лишать себя выгоды или подвергаться лишениям, отказываясь от участия в порабощении, «не я, так другой», говорит он и принимает участие в насилии. Делает то же и другой и третий, и кончается тем, что миллиарды денег в руках поработителей и в их же руках войско, составленное из порабощенных.

И вот тут-то при таком устройстве общества, когда с одной стороны в руках поработителей миллиарды денег, миллионы обученных вооруженных войск и инерция, привычка людей повиноваться власти, а с другой стороны кое как набранные гроши, составляющие 0,0001 тех денежных средств, которые в руках противников, и какие-нибудь сотни, пожалуй хоть тысячи неприученных, кое как вооруженных людей; при таком устройстве общества порабощенные, не изменяя того принципа насилия, который был причиной их порабощения, этим самым насилием или, что еще смешнее, речами ораторов в парламентах, находящихся в полной власти правительств, хотят бороться с поработителями и как что-то странное, нелепое, ненужное откидывают то единственное средство, которое так же верно освобождает их, как отворенная дверь освобождает заключенных.

А между тем средство освобождения так просто:

«Вы требуете от нас прямого участия в ваших делах зла и насилия, должны сказать люди, узнавшие это средство и желающие пользоваться им, вы требуете от нас того, чтобы мы отдавали вам часть наших трудов на ваши дела насилия над другими людьми и над нами самими. Очень сожалеем, что не можем исполнить вашего желания, но мы не то что не хотим, но, исповедуя закон любви, не допускающий совершенно насилия, не можем этого делать. Можете силою отнять наше имущество, можете отнять и жизнь нашу, но добровольно участвовать в вашем деле, противном нашему разуму, нашей вере, нашей выгоде, мы не то что не хотим, но никак не можем. О том же, чтобы мы сами согласились быть убийцами всех тех людей, которых вы захотите чтобы мы убивали, не может быть и речи».

Стоит людям стать на такую точку зрения, а люди христианского мира и нашего времени не могут не стать на эту свойственную и чувству и разуму людей точку зрения, и как карточный домик само собой завалится все, казавшееся таким величественным и могущественным — царство насилия.

Да, избавление порабощенных людей нашего времени, не только польского народа, но всех народов, всех порабощенных сословий, никак не в разжигании того или иного польского, индусского, славянского патриотизма или революционного задора и еще менее в придумывании таких новых форм жизни, в которые должны сложиться народы и люди, и еще менее в так называемой парламентской борьбе, т.-е. в упражнении в красноречии, а только в одном: в отрешении от отжитого людьми, уже несвойственного им закона борьбы и насилия и в признании основным законом жизни общего в наше время всем людям закона любви, любви, исключающей возможность участия в каком бы то ни было насилии. И замена этого отжившего закона насилия законом любви так давно проповедуется всеми религиозными учениями мира и особенно тем учением, которое исповедуют христианские народы, так очевидно становится противоречие между сознанием людей христианского мира и жизненными условиями этих народов, что положение, в котором живут эти народы, не может уже продолжаться. В том, что замена эта совершится, и даже в том, что она совершится очень скоро, я вполне уверен. Но кроме этой уверенности у меня есть еще и мечта. Мечта эта в том, что этот огромный переворот в жизни человечества начнется именно среди нас, среди славянских народов, менее других воинственных, более других христианских в истинном смысле христианства и потому более способных к живому сознанию того нового закона любви, который должен заменить отживший.

Почему бы не начаться этому решающему судьбы человечества движению в истерзанной Польше? А не в Польше, то в еще более внутренно истерзанной России? А начнись это движение в одном из славянских народов, и естественно бы было примкнуть к нему и другим, развращенным теперь государственными соблазнами, славянским народам. А захвати это движение славянство, и оно неизбежно заразило бы и все христианские народы.

Таковы мои мечты. Ответ же на ваше письмо я высказал в предшествующем: ответ в том, что освобождение Польши, как и всех порабощенных народов и всех порабощенных людей, в одном: в признании людьми высшим законом жизни закона любви, включающего в себя непротивление и потому не допускающего ни самое насилие, ни какое-либо участие в нем. —

Крекшино, 1909 г. сентябрь 8.

В ЧЕМ ГЛАВНАЯ ЗАДАЧА УЧИТЕЛЯ?

(Из беседы с народными учителями)

Школьное дело такое, что оно может быть не только не полезным, но одним из самых вредных и дурных дел, может быть и самым пустяшным делом, может быть и одним из самых полезных дел, которому могут посвятить свою жизнь люди.

Самым вредным дело это будет тогда, когда учитель будет поддерживать то направление, в котором ведутся школы.

Пустяшным оно будет, когда учитель, не поддерживая существующее направление и не противодействуя ему, ограничится одним внешним, механическим обучением арифметики, грамматики, орфографии.

Полезным и одним из самых хороших дел оно будет тогда, когда учитель по мере сил своих будет внушать детям истинно нравственные, основанные на религиозных христианских началах, убеждения и привычки.

Когда я занимался в своей школе, я поступал так:

Прежде всего я прочитывал ученикам из Евангелия Матфея XXII, стихи 35—40:

«И один из них, искушая его, спросил, говоря: Учитель, какая наибольшая заповедь в законе?

«Иисус сказал ему: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею и всем разумением твоим.

«Сия есть первая и наибольшая заповедь.

«Вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя.

«На сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки».

Прочтя стихи эти, я просил их повторить прочтенное. Лучшие ученики повторяли сущность прочитанного.

— Понятно? — спрашиваю.

— Понятно.

— Стало-быть, закон Христов короткий и понятный. Как думаете, можно по нем жить, жить так, чтобы любить Бога и ближнего?

— Отчего ж, можно, — говорят некоторые.

— Что значит, — спрашиваю, — любить Бога?

Большей частью молчат. Тогда я говорю им то, что сказано в 1-м послании Иоанна о любви к Богу. Читаю гл. IV, 20:

«Кто говорит: я люблю Бога, а брата своего ненавидит, тот лжец; ибо нелюбящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит?»

Так и сказано (читаю гл. IV, 8): «кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь».

— Стало-быть, любить Бога значит стараться быть в любви со всеми.

В этом первая заповедь любви к Богу.

Вторая заповедь — любить ближнего — та же, что и первая, только с той разницей, что она показывает, как надо любить ближнего. Сказано в послании Апостола Иоанна, что Бога никто никогда не видел. Если мы любим друг друга, то Бог в нас пребывает.

Любить Бога может только тот, кто любит ближнего. Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь.

Любить ближнего надо как самого себя, т.-е. не делать другому, чего себе не хочешь, а делать то, чего себе хочешь.

— Понятно ли? — спрашиваю.

Большей частью понимают.

— В этих заповедях, как сказано в Евангелии, весь закон, — продолжаю я. — И кто исполняет их, тому хорошо жить на свете, а кто не исполняет, тому плохо. Будем же стараться исполнять их. Исполнять их сначала кажется очень трудно. Но всякое дело делается с трудом и всякому делу надо учиться. Для того, чтобы научиться исполнять эти заповеди, надо, говорю, помнить четыре вещи: 1) помнить про Бога и про закон Его, помнить и когда один сам с собой и когда с людьми; 2) не злиться на людей, не драться, не ругаться, не осуждать, не думать худого о людях; 3) жалеть тех, кто мучается, не только людей, но и скотов и животных, и не мучать их, а помогать им; 4) ничего не делать такого, что заглушает в нас совесть, т.-е. памятование о Боге и законе Его. Чтобы помнить, говорю, про Бога и закон Его, хорошо почаще молиться. И не только в церкви, не только утром и вечером, но и середь дня, особенно когда что-нибудь трудно или сам ослабел, вспомнить о Боге и сказать про себя молитву: «Господи помоги! Помоги мне, чтоб не ошибиться, не сделать плохого!»

И как только помолишься, так сейчас трудное облегчится, и если хотел сделать дурное, удержишься.

Второе то, чтобы рукам воли не давать и не драться и также и языку не давать воли, не ругаться, особенно дурными словами. Помнить то, что и стыдно и глупо разумному человеку ругаться бессмысленными дурными словами. Мало того, что приучаться надо не ругаться, надо приучаться и за глаза не осуждать людей. А то мы их судим, а они нас судят, и добра от этого никакого, а только нелюбовь друг к дружке.

Третье, говорю, то, чтобы жалеть не только людей, если они от чего-либо мучаются, и сколько можно помогать им, особенно беспомощным детям, старым, убогим, но жалеть и скотину всякую и всякое животное, а не мучать или убивать их для своей забавы. Перестанешь жалеть скотину, зверей, перестанешь жалеть и людей, а перестанешь жалеть людей, огрубеет сердце и разучится любить, а это самое дорогое на свете.

Четвертое, говорю, то, чтобы не заглушать в себе память и разум табаком, водкой. А то часто ребята балуются, чтобы быть похожими на старших, да и привыкнут, а потом и сами не рады. И потому хорошо смолоду заречься от табака, вина, от всего пьяного. Зло в том, что то самое, что дороже всего в человеке: памятование о душе, заглушается этими зельями. Где бы вспомнил, подумал о душе, а накурился, напился и все забыл и делаешь то, чего с свежей головой ни за что бы не сделал.

Когда бывали у меня постарше ребята, то я говорил им еще и о том, чтобы они береглись от всяких дурных шуток с девушками, чтобы помнили, что все девушки им сестры, что только когда женишься, только тогда станет одна из сестер женою и на всю жизнь. Говорил им о том, что от Бога вложен в душу и мальчиков и девочек стыд перед этими делами и что стыд этот надо беречь и не позволять себе ничего такого, от чего стыдно.

Заключаю такие рассуждения обыкновенно тем, что говорю, что во всех делах одно нужно — то, чтобы жить любовно. Сказано, говорю, что Бог есть любовь