она ясно, что не всё кончается здесь?

9

Если разделить жизнь Р. Т. З.2 на две половины, то окажется, что первая, полная деятельности, вся занята тем, что они мучают народ, а вторая, ближайшая к смерти, — тем, что они выводят на чистую воду и губят друг друга.

10

Если вы войдете в кухню и увидите, до какого искусства доведен секрет угождать вашим вкусовым ощущениям и заставлять вас есть больше, чем необходимо; если вы подробно исследуете все приправы к мясу и другим кушаньям, которые должны составить приготовляемое для вас пиршество; если увидите, через какие руки проходят все эти яства и сколько принимают различных форм, прежде чем стать изысканными блюдами и достичь той чистоты и изящества, которые соблазняют вас, заставляют колебаться в выборе и, наконец, побуждают отведать всего; если вы увидите все эти блюда не на роскошно убранном столе, а в кухне, то какою грязью всё это покажется вам, какое вызовет отвращение!.. Если вы проникнете за кулисы театра и пересчитаете все гири, блоки и веревки, которыми производятся полеты и другие чудеса на сцене, если обратите внимание на то, сколько людей необходимо для того, чтобы приводить их в движение, какая сила рук и какое напряжение мускулов требуется от этих людей, то вы воскликнете: «Как! так вот чем производится то, что представляется таким прекрасным и кажется таким естественным и безыскусственным на сцене? Какого тяжелого напряжения, каких усилий всё это требует!»

Не заглядывайте же и в закулисную жизнь партизанов, не углубляйтесь в исследование, не дознавайтесь, каким образом создаются богатства их.

11

Xризипп «новый» человек, первый в своем роде ставший «благородным», тридцать лет тому назад мечтал о том, чтобы сделаться, в один прекрасный день, обладателем хотя бы двух тысяч ливров дохода: это было верхом его желаний и честолюбия, он сам это говорил, и еще живы люди, которые помнят это. Теперь он достиг, уж не знаю, какими путями, того, что дает в приданое за одною из дочерей тот капитал, который некогда желал иметь для себя на всю жизнь; такие же капиталы лежат у него в сундуках для каждого из остальных детей его, которых он должен наделить, — а детей много у него, — но это еще не всё наследство, которое оставит он: после смерти его можно надеяться получить и другие богатства. Хризипп жив еще, но уже стар и употребляет остаток своей жизни на хлопоты о всё большем и большем обогащении.

12

Трагедия доставляет удовольствие народу: часто потому, что он видит, как на театре мира погибают гнусные личности, которые сделали слишком много зла в различных сценах и которых он от всей души ненавидит.

13

Нужен особый сорт ума, чтобы составить себе состояние, и в особенности большое: для этого нужен не сильный ум, не острый, не великий, не возвышенный, не свободный, не тонкий, — я не знаю, какой, собственно, нужен для этого ум, и жду, чтобы кто-нибудь соблаговолил объяснить мне.

14

Лет тридцати начинают хлопотать о приобретении состояния, годам к пятидесяти оно еще не приобретено, в старости начинают строиться и умирают, когда в доме еще маляры и стекольщики.

15

Каждое утро раскрывают и раскладывают товары напоказ, чтобы обмануть своих покупателей, и каждый вечер запирают их после целого дня надувательств.

16

Во всех положениях нищий очень близок к человеку добродетельному, а богач не далек от плутовства: ловкость и способность не ведут к огромным богатствам.

17

Есть такая нищета на земле, что сердце сжимается при виде ее: некоторым даже есть нечего, они боятся зимы, страшатся за жизнь. А между тем в другом месте, насилуя время года, едят ранние плоды, чтобы удовлетворить своей утонченности, и простые буржуа, только потому что они богаты, имеют дерзость проглатывать сразу столько, сколько хватило бы для пропитания ста семейств! Уживайся, кто хочет, с такими страшными крайностями: я не хочу быть, если можно, ни несчастным, ни счастливым, я ухожу в умеренность.

18

Если правда, что мы богаты тем, в чем не нуждаемся, то мудрец — очень богатый человек. Если правда, что бедны мы всем тем, чего желаем себе, то честолюбец и скупец томятся в крайней бедности.

19

Люди никогда не отделываются от желания владеть и возвышаться; желчь уже разливается, и смерть близка, — а мы с потемневшим лицом и бессильными уже ногами всё еще говорим: «Мое повышение, мое состояние».

20

Черты лица обнаруживают характер и нрав, но выражение его показывает обладателя материальных благ: на лице человека написано, больше или меньше тысячи ливров имеет он дохода.

21

Когда я вижу, что люди, прежде предупреждавшие меня своими приветствиями, теперь, напротив, ждут, чтобы я первый поклонился им, считаются в этом со мной, то я говорю самому себе: «Прекрасно, очень рад! Тем лучше для них. Очевидно, этот человек имеет теперь лучшую квартиру, лучшую обстановку и лучший стол, чем имел обыкновенно, что несколько месяцев назад он принял участие в каком-нибудь выгодном деле, которое уже дало ему значительную прибыль. Что ж! Дай бог дойти ему в скором времени и до презрения ко мне».

22

Есть души грязные, замаранные всякой нечистотой и мерзостью, влюбленные в барыш и выгоду, как прекрасные души в славу и добродетель, способные испытывать только одно наслаждение — приобретать и не терять, жадные даже в пустяках, вечно занятые своими должниками, вечно тревожащиеся по поводу падения цен или запрещения монеты, увязшие и как бы утонувшие в контрактах, пергаментах и документах. Это уже не родители, не друзья, не граждане, не христиане, может быть даже и не люди: у них зато деньги.

23

Дети, может быть, были бы дороже родителям, так же как и родители детям, если б дети не были наследниками.

24

Печально положение человека и внушает отвращение к жизни! Нужно потеть, бодрствовать, сгибаться для того, чтобы сколотить небольшое состояние или быть обязанным получением его смерти наших близких: кто удерживается от желания, чтобы отец его скорее отправился на тот свет, тот уже добродетельный человек.

25

Если вы ничего не забыли сделать для вашего благосостояния, то какой труд вынесли вы! Если же пренебрегли одной самой маловажной вещью, то какое раскаяние мучит вас!

26

У Гитона свежее, полное лицо и отвислые щеки, взгляд пристальный и смелый, широкие плечи, большой живот, походка твердая и решительная; говорит он самоуверенно, заставляет собеседника повторять сказанное и лишь слегка и небрежно одобряет то, что выслушивает; развернув большой носовой платок, он чрезвычайно громко, во всеуслышание сморкается, далеко плюет, очень громко чихает; спит он много днем и ночью, и крепко спит; в обществе сопит; за столом или на прогулке занимает больше места, чем другие; когда, прогуливаясь с равными себе, он останавливается, и другие останавливаются, он снова идет, и другие идут; все соображаются с его поступками; он перебивает и поправляет тех, которые говорят при нем, а его никто не прерывает; его слушают, как бы долго ни говорил он; все соглашаются с его мнением и верят новостям, которые он сообщает. Если он садится, то не так, как все садятся, а как бы погружается в кресло, закидывает ногу на ногу, нахмуривает брови и надвигает шляпу на глаза, чтобы никого не видеть, а потом опять приподнимает ее, с надменным и дерзким видом, обнажая лоб. Он весел, большой насмешник, нетерпелив, высокомерен, склонен к гневу, своенравен, хитер, таинственен в разговорах, касающихся политики, и считает себя талантливым и умным. Это — богач.

27

Федон человек тощий и сухой с впалыми глазами и худым лицом, спит мало и очень чутко, задумчив, склонен к мечтательности и, будучи в сущности человеком очень не глупым, на вид кажется глуповатым; он забывает сказать, что знает, или передать о происшествиях, которые ему известны, а если иной раз и начнет рассказывать о них, то, боясь надоесть слушателям, говорит чересчур коротко, торопится и не может ни возбудить внимания, ни рассмешить слушателей. Он улыбается и выражает одобрение тому, что говорят другие; соглашается с ними, бегает и летает, оказывая всем маленькие услуги. Он угодлив, льстив, искателен, в делах своих скрытен, иногда и прилгнуть может; он суеверен, застенчив, робок, ходит тихо, ступает легко, точно боясь топтать землю, и опускает при этом глаза, не осмеливаясь поднять их на встречающихся. Его никогда не увидишь в кружке лиц, собравшихся побеседовать: он станет сзади кого-нибудь из собеседников и слушает украдкой то, что говорят, тотчас же удаляясь, если станут смотреть на него. Он не занимает для себя места, у него нет места, по улице идет он, съежившись, нахлобучив шляпу на глаза и завернувшись в плащ, чтобы не быть замеченным: как бы ни были улицы или коридоры переполнены людьми, он сумеет проскользнуть, не обратив на себя внимания. Если его просят сесть, он садится на самом кончике стула и говорит тихо и не совсем внятно, тем не менее он либерал, недоволен веком и не особенно высокого мнения о министрах и управлении. В обществе Федон открывает рот только для того, чтобы отвечать, кашляет и сморкается, заслоняясь шляпой, плюет почти на себя, чихнуть старается как-нибудь незаметно для других. Ему ни от кого не приходится слышать ни приветствий, ни комплиментов. Это — бедняк.

VII. О СТОЛИЦЕ

1

В Париже буквально каждый вечер устраивается нечто вроде всеобщего rendez-vous в Тюльери или в ином месте, куда, не сознаваясь в этом самим себе, люди собираются для того, чтобы посмотреть друг на друга и осудить друг друга.

2

В таких местах стечения публики, куда женщины съезжаются для того, чтобы произвести впечатление своим туалетом, люди прогуливаются в компании не вследствие потребности побеседовать: тут соединяются в кружки и много говорят между собою, причем в конце концов оказывается, что ничего друг другу не сказали, или, лучше сказать, здесь говорят для прохожих, чтобы те слышали их, для них возвышают голос, жестикулируют, шутят, для них склоняют небрежно голову, проходят и снова возвращаются.

3

Какому утомительному обычаю и как рабски подчиняются те женщины, которые беспрестанно ищут одна другую, боясь не встретиться, встречаются же только для того, чтобы поговорить о пустяках и сообщить друг другу о чем-нибудь обеим одинаково известном и ненужном, входят в комнату для того, собственно, чтобы выйти из нее, и уезжают из дома после обеда, чтобы вернуться только вечером, совершенно удовлетворившись тем, что в течение каких-нибудь пяти часов видели трех швейцаров, женщину, с которой едва знакомы, и еще другую, которой терпеть не могут! Кто рассудил бы хорошенько, как дорого время и как потеря его невознаградима, тот горько оплакивал бы этот жалкий обычай.

В столице люди доходят до самого грубого равнодушия ко всему сельскому, деревенскому, они едва