нелепы и неестественны, хотя и привлекательны. Ибо никогда не может быть истинного удовольствия там, где удовольствия превращаются в занятия. Только отдохновения от занятий, редкие и краткие и без подготовки, бывают истинно приятны и полезны.
Кант.
2
Телесный труд не только не исключает возможность умственной деятельности, не только улучшает ее достоинство, но и поощряет ее.
3
Ручной труд есть долг и счастие для всех; деятельность ума и воображения есть деятельность исключительная; она становится долгом и счастием только для тех, которые к ней призваны. Призвание можно распознать и доказать только жертвой, которую приносит ученый или художник своему покою и благосостоянию, чтобы отдаться своему призванию.
4
Надобно бы было включить вечную праздность в муки ада, а ее-то, напротив, поместили среди радостей рая.
5
В самом низком труде душа человека успокаивается, как только он берется за работу. Сомненья, печаль, уныние, негодование, самоотчаяние — все эти бесы караулят бедняка, как и всякого человека; но он бодро возьмется за работу, и все бесы не смеют подойти к нему и только издали ворчат на него. Человек стал человеком.
Карлейль.
6
Труд есть потребность, лишение которой составляет страдание, но никак не добродетель. Возведение труда в достоинство есть такое же уродство, каким бы было возведение питания человека в достоинство и добродетель.
————
Хочешь доброго расположения духа: трудись до усталости, но не через силу. Хорошее душевное состояние нарушается всегда праздностью и только иногда чрезмерным трудом.
НЕДЕЛЬНОЕ ЧТЕНИЕ
Нашли раз ребята в овраге штучку с куриное яйцо, с дорожкой посредине и похоже на зерно. Увидал у ребят штучку проезжий, купил за пятак, повез в город, продал царю за редкость.
Позвал царь мудрецов, велел им узнать, что за штука такая — яйцо или зерно? Думали, думали мудрецы — не могли ответа дать. Лежала эта штучка на окне, влетела курица, стала клевать, проклевала дыру; все и увидали, что зерно. Пришли мудрецы, сказали царю: «Это — зерно ржаное».
Удивился царь. Велел мудрецам узнать, где и когда это зерно родилось? Думали, думали мудрецы, искали в книгах — ничего не нашли. Пришли к царю, говорят: «Не можем дать ответа. В книгах наших ничего про это не написано; надо у мужиков спросить, не слыхал ли кто от стариков, когда и где такое зерно сеяли? »
Послал царь; велел к себе старого мужика привести. Разыскали старика старого, привели к царю. Пришел старик зеленый, беззубый, насилу вошел на двух костылях.
Показал ему царь зерно, да не видит уже старик; кое-как половину разглядел, половину руками ощупал.
Стал его царь спрашивать: «Не знаешь ли, дедушка, где такое зерно родилось? Сам на своем поле не севал ли хлеба такого? Или на своем веку не покупывал ли где такого зерна?
Глух был старик, насилу-насилу расслышал, насилу-насилу понял. Стал ответ держать: «Нет, говорит, на своем поле хлеба такого севать не севал, и жинать не жинал, и покупывать не покупывал. Когда покупали хлеб, всё такое же зерно мелкое было, как и теперь. А надо, говорит, у моего батюшки спросить; может, он слыхал, где такое зерно рожалось?»
Послал царь за отцом старика, велел к себе привести. Нашли и отца старикова, привели к царю. Пришел старик старый на одном костыле. Стал ему царь зерно показывать. Старик еще видит глазами, хорошо разглядел. Стал царь его спрашивать: «Не знаешь ли, старичок, где такое зерно родилось? Сам на своем поле не севал ли хлеба такого? Или на своем веку не покупывал ли где такого зерна?»
Хоть и крепонек на ухо был старик, а расслышал лучше сына. «Нет, говорит, на своем поле такого зерна севать не севал и жинать не жинал. А покупать не покупывал, потому что на моем веку денег еще и в заводе не было. Все своим хлебом кормились, а по нужде — друг с дружкой делились. Не знаю я, где такое зерно родилось. Хоть и крупнее теперешнего и умолотнее наше зерно было, а такого видать не видал. Слыхал я от батюшки — в его время хлеб лучше против нашего раживался и умолотней и крупней был. Его спросить надо».
Послал царь за отцом стариковым. Нашли и деда; привели к царю. Вошел старик к царю без костылей; вошел легко, — глаза светлые, слышит хорошо и говорит внятно. Показал царь зерно деду. Поглядел дед, повертел. «Давно, — говорит, — не видал я старинного хлебушка». Откусил дед зерна, пожевал крупинку.
— Оно самое, — говорит.
— Скажи же мне, дедушка, где такое зерно родилось? На своем поле не севал ли ты такой хлеб? Или на своем веку где у людей не покупывал ли?
И сказал старик: «Хлеб такой на моем веку везде раживался. Этим хлебом, — говорит, — я век свой кормился и людей кормил».
И спросил царь: «Так скажи же мне, дедушка, покупал ли ты где такое зерно, или сам на своем поле сеял?»
Усмехнулся старик.
— В мое время, — говорит, — и вздумать никто не мог такого греха, чтобы хлеб продавать, покупать. А про деньги и не знали; хлеба у всех своего вволю было. Я сам такой хлеб сеял, и жал, и молотил.
И спросил царь: «Так скажи же мне, дедушка, где ты такой хлеб сеял и где твое поле было?»
И сказал дед: «Мое поле было — земля божья. Где вспахал, там и поле. Земля вольная была. Своей земли не знали. Своим только труды свои называли».
— Скажи же, — говорит царь, — мне еще два дела: одно дело, — отчего прежде такое зерно рожалось, а нынче не родится? А другое дело, — отчего твой внук шел на двух костылях, сын твой пришел на одном костыле, а ты вот пришел и вовсе легко, глаза у тебя светлые и зубы крепкие и речь ясная и приветная? Отчего, скажи, дедушка, эти два дела сталися?
И сказал старик: «Оттого оба дела сталися, что перестали люди своими трудами жить, — на чужие стали зариться. В старину не так жили: в старину жили по-божьи; своим владали, чужим не корыстовались».
Лев Толстой.
29-е апреля
Человек может одинаково исполнять свое назначение в болезненном, как и в здоровом состоянии.
1
Если бы человек не сомневался в неразрушимости своей жизни после смерти, то все болезни представлялись бы ему только приближением к переходу из одной жизни в другую, — переходу скорее желательному, чем нежелательному, — и тогда он переносил бы боль от болезни так же, как мы переносим боль от напряжения труда, который, мы знаем, кончится добром. Во время болей мы имели бы объяснение совершающегося с нами и готовились бы к новому состоянию.
2
Обыкновенно думают, что можно служить богу и быть полезным людям, только будучи здоровым. Неправда! Часто напротив. Христос больше всего послужил богу и людям, будучи совсем умирающим на кресте, когда он прощал убивающим его. То же может делать всякий человек больной. И нельзя сказать, какое состояние: здоровья или болезни более удобно для служения богу и людям.
3
С тех пор, как люди стали думать, они признали, что ничто столь не содействует нравственной жизни людей, как памятование о смерти. Ложно же направленное врачебное искусство вместо того, чтобы заботиться об облегчении страданий, ставит себе целью избавлять людей от смерти и научает их надеяться на избавление от смерти, на удаление от себя мысли о смерти и тем лишает людей главного побуждения к нравственной жизни.
4
Для себя только, для служения себе нужно побольше здоровья, силы, а для служения богу не только не нужно, но часто — напротив.
5
Как часто, имея дело с больными, мы забываем то, что главное, что нужно больному, это не скрывание от него приближающейся смерти, а, напротив, призвание его к сознанию своей духовной, растущей божественной природы, не подлежащей уменьшению или смерти.
————
Болезни почти всегда, уничтожая телесную силу, освобождают силу духовную. И для человека, перенесшего свое сознание в духовную область, они не лишают его блага, а, напротив, увеличивают его.
30-е апреля
Казалось бы, нельзя жить, не зная, для чего живешь, и что первое, что человек должен уяснить себе, это смысл своей жизни, — тем более, что были и есть люди, знающие этот смысл. А между тем, большинство людей, считающих себя образованными, гордятся тем, что дошли до той кажущейся им высоты, при которой они видят, что жизнь не имеет никакого смысла.
1
Есть два различные и противоположные воззрения людей на жизнь.
Одни говорят: я вижу себя, рожденное от своих родителей существо, так же как и все другие окружающие меня живые существа, живущим в известных, подлежащих моему исследованию и изучению условиях и изучаю себя и другие существа, как живые, так и неживые, и те условия, в которых они находятся, и сообразно с этим изучением устанавливаю свою жизнь. Вопросы о происхождении я исследую точно так же и наблюдением и опытом достигаю всё большего и большего знания. Вопросы же о том, откуда произошел весь этот мир, зачем он существует и зачем я существую в нем, я оставляю неотвеченными, так как не вижу возможности так же определенно, ясно и доказательно ответить на них, как я отвечаю на вопросы об условиях существующего в мире. И потому ответы на эти вопросы, состоящие в том, что существует бог, от которого я произошел, и что этот бог для известной своей цели определил закон моей жизни, эти ответы на вопросы я не признаю, как не имеющие той ясности и доказательности, которые имеют ответы на вопросы о причинах и условиях различных жизненных явлений.
Так говорит неверующий человек и, не допуская возможности какого-либо другого знания, кроме того, которое приобретается наблюдением, рассуждениями над этими наблюдениями, он, если и не прав, то совершенно разумно последователен.
Христианин же, признающий бога, говорит: я сознаю себя живущим только потому, что я сознаю себя разумным, сознавая же себя разумным, я не могу не признать того, что жизнь моя и всего существующего должна быть также разумна. Для того же, чтобы быть разумной, она должна иметь цель. Цель же этой жизни должна быть вне меня — в том существе, для достижения цели которого существую я и всё, что существует. Существо это есть, и я должен в жизни исполнить закон (волю) его. Вопросы же о том, каково то существо, которое требует от меня исполнения своего закона, и когда возникла эта разумная жизнь во мне, и как она возникает в других существах во времени и пространстве, т. е. что такое бог: личный или безличный, как он сотворил и сотворил ли он мир, и когда во мне возникла душа, в каком
