несчастия, ищи причину их не столько в поступках твоих, сколько в мыслях, побудивших тебя к совершению их. Точно так же и когда совершающиеся внешние события огорчают, возмущают тебя, ищи причины их не в предшествующих поступках людей, а в предшествующих мыслях, вызвавших поступки.
10-е августа
Говорят: человек не свободен, потому что всё, что он делает, имеет свою, предшествующую во времени причину. Но человек действует всегда только в настоящем, а настоящее вне времени, оно только точка соприкосновения двух времен: прошедшего и будущего, и потому в момент настоящего человек всегда свободен.
1
Спросили у мудреца, какое время в жизни самое важное, какой человек самый важный и какое дело самое важное.
И мудрец ответил: «Время самое важное одно настоящее, потому что в нем одном человек властен над собою.
Человек самый важный тот, с кем в эту настоящую минуту ты имеешь дело, потому что никто не может знать, будет ли он еще иметь дело с каким-либо другим человеком.
Дело же самое важное то, чтобы быть в любви с этим человеком, потому что только для того, чтобы быть в любви со всеми людьми, послан человек в жизнь».
2
Никогда не вернешь потерянного времени, никогда не исправишь сделанного зла.
Джон Рёскин.
3
Только тогда мы сумеем воспользоваться каждой минутой, когда мы будем уверены в своей вечности.
Только когда мы внесем в нее сознание нашей духовности, самая ничтожная обязанность не будет казаться нам низкою.
Мартино.
4
Первый и самый обычный соблазн, который захватывает человека, есть соблазн приготовления к жизни вместо самой жизни.
«Теперь мне можно на время отступить от того, что должно и чего требует моя духовная природа, потому что я не готов», — говорит себе человек. — А вот я приготовлюсь, наступит время, и тогда я начну жить уже вполне сообразно с своей совестью».
Ложь этого соблазна состоит в том, что человек отступает от жизни в настоящем, одной действительной жизни, и переносит ее в будущее, тогда как будущее не принадлежит человеку.
Для того, чтобы не подпасть этому соблазну, человек должен понимать и помнить, что готовиться некогда, что он должен жить лучшим образом сейчас, такой, какой он есть, что совершенствование, нужное для него, есть только одно совершенствование в любви, а это совершенствование совершается только в настоящем. А потому должен, не откладывая, жить всякую минуту всеми своими силами настоящим, для бога, т. е. для всех тех, кто предъявляет требования к его жизни, зная, что всякую минуту он может быть лишен возможности этого служения и что для этого-то ежечасного служения он и пришел в мир.
————
Настоящее есть то состояние, в котором одном проявляется наша божественная сущность. Будем же благоговеть перед настоящим — в нем бог.
11-е августа
Как умирает человек один, так и живет человек своей внутренней духовной жизнью всегда один.
1
Счастливее всего та страна, которая мало или вовсе не нуждается во ввозе; также счастливее всех тот человек, который довольствуется своим внутренним богатством и для своего существования нуждается в немногом или вовсе ни в чем извне. Подвоз извне дорого обходится, порождает зависимость, влечет за собой опасности, вызывает досаду, а в конце концов служит плохой заменой продуктов собственной почвы. От других, вообще извне, нельзя ожидать многого, в каком бы то ни было отношении. То, чем один может быть для другого, — ограничено очень тесными рамками: в конце концов каждый остается сам с собой, и тогда весь вопрос в том, кто тот, с кем приходится человеку оставаться, когда он остается сам с собой.
2
Если с нами случается какая-нибудь неприятность или мы попадаем в какое-нибудь затруднение, то все мы бываем склонны обвинять в этом других людей или судьбу свою, вместо того чтобы сообразить, что если внешнее, от нас не зависящее становится для нас неприятностью или затруднением, то, значит, в нас самих что-нибудь не в порядке.
Эпиктет.
3
То, что человек сделает, тем он и владеет. Пусть никто не считает ничего прочным добром, кроме того, что находится в нем самом и что должно расти в нем до тех пор, пока он жив.
Эмерсон.
4
Сам совершаешь грех, сам замышляешь зло, сам убегаешь от греха, сам очищаешь помыслы, сам собой ты зол или чист, другому не спасти тебя.
Дхаммапада.
5
Самое обычное и вредное заблуждение людей: думать, что что-нибудь может мешать их свободе и благу.
6
Человек просит, чтобы ему помогли люди или бог; а помочь ему никто не может, кроме его самого, потому что помочь ему может только его добрая жизнь. А это может сделать только он сам.
————
У каждого человека есть глубина внутренней жизни, сущность которой нельзя сообщить другому. Иногда хочется передать это людям. Но тотчас же чувствуется, что передать это вполне другому человеку невозможно.
Потребность эта есть потребность общения с богом. Устанавливай это общение и не ищи другого.
НЕДЕЛЬНОЕ ЧТЕНИЕ
После веселого обеда в холостой компании мой старый приятель сказал мне:
— Не хочешь ли пройтись по Елисейским полям?
И мы пошли, медленно шагая, по длинной аллее между деревьями, слабо одетыми листвой. Ни малейшего шума, кроме этого вечного глухого гула от непрерывного парижского движения. Свежий ветерок дул нам в лицо, и по темному небу рассыпалась золотистая пыль бесчисленных звезд.
Товарищ мой заговорил:
— Не знаю почему, но ночью мне здесь дышится легче, чем где-либо. Мысль моя как будто растет. Минутами ум мой озаряется яркими проблесками света, и мне в эти мгновения кажется, что мы отгадаем божественную тайну жизни. Но окно захлопывается… И кончено.
Двойные тени мелькали порой между деревьями; мы прошли мимо скамейки; рядком сидевшая на ней парочка сливалась в одно темное пятно.
Мой приятель проговорил:
— Жалкие люди! Не отвращение, а беспредельную жалость чувствую я к ним. Из всех тайн человеческой жизни я постиг только одну: пытка нашего существования в том, что мы вечно одиноки, и всё, что мы делаем, мы делаем, чтобы бежать от этого одиночества. Вон и эти влюбленные парочки на скамейках под открытым небом ищут возможности, как и мы, как и все живые существа, хотя бы на мгновение избежать своего одиночества, но они остаются и вечно останутся одинокими; и мы тоже.
Одни люди чувствуют это сильнее, другие слабее, вот и всё.
С некоторого времени я испытываю невыносимую пытку: я понял, я постиг мое страшное одиночество и знаю, что ничто — понимаешь ли? — ничто в мире не в силах прекратить его. Все наши попытки, старания, порывы сердца, все призывы наших уст, все наши объятия тщетны и тщетны, — мы всегда одиноки.
Я увлек тебя сюда, на эту прогулку, чтобы не идти домой, — меня теперь невыносимо мучает одиночество моей квартиры. Но и это ни к чему. Я говорю, ты меня слушаешь, мы идем вдвоем, рядом, вместе, но каждый из нас один. Понимаешь ли ты меня?
«Блаженны нищие духом», — говорит писание. Эти не утратили призрака счастья. Они не ведают нашего горя одиночества, они не бредут по жизненному пути, как я, соприкасаясь с людьми только локтями, без иной радости, кроме эгоистического удовлетворения тем, что понимаешь, видишь, угадываешь и без конца страдаешь от сознания своего вечного одиночества.
Ты думаешь, что я сошел с ума. Правда?
Но выслушай меня. С тех пор, как я почувствовал одиночество моего существования, мне кажется, что я с каждым днем всё больше погружаюсь в какое-то мрачное подземелье, краев и конца которого я не вижу и из которого, может быть, нет и выхода. Я иду по нем, но ни со мной, ни рядом нет ни одного живого существа. Подземелье — это наша жизнь. Порой я слышу шум, голоса, крики… Я ощупью спешу на них. Но откуда они раздаются, я никогда наверное не знаю; я не встречаю никого, не нахожу руки другого человека в мраке, окружающем меня. Понимаешь ли?
Были люди, которые иногда угадывали это ужасное страдание. Мюссе восклицает:
Кто там идет? Зовет меня? — Никто.
Один я, как всегда, — пробил час.
О, одиночество! О, нищета!
Но у него это было мимолетное сомнение, а не полная достоверность, как у меня. Он был поэт, наполнял жизнь призраками, грезами. Он никогда не был вполне одинок, как я.
Густав Флобер, этот великий несчастный мира сего, потому что был из числа немногих великих провидцев, писал другу-женщине следующие отчаянные слова: «Мы все в пустыне; никто никого не понимает».
Да, никто никого не понимает; что бы мы ни думали, что бы ни говорили, что бы ни делали, — никто никого не понимает. Знает ли земля, что творится на этих звездах, разбросанных, как огненные зерна в пространстве, так далеко, что мы видим только самую незначительную часть их, тогда как остальные бесчисленные их полчища теряются в бесконечности? А может быть, эти звезды так близки друг к другу, что составляют одно целое, как молекулы одного тела?
И как земля не знает, что творится на этих звездах, так и человек не знает, что происходит в другом человеке. Мы дальше друг от друга, чем эти светила, а главное — более разъединены, потому что мысль бездонна.
Что может быть ужаснее этого постоянного соприкосновения существ при невозможности слиться с ними? Мы любим так, как будто мы прикованы близко друг к другу, и, простирая руки, мы не можем соединиться. Мучительная потребность единения гложет нас; но все наши усилия тщетны, порывы бесплодны, излияния бесполезны, объятия бессильны, ласки пусты. Мы хотим слиться, но, при всех наших стремлениях, мы только стукаемся друг о друга. Я больше всего чувствую себя одиноким, когда отдаю свое сердце другому человеку: тогда эта невозможность становится мне еще очевиднее. Вот он — этот человек, — он смотрит на меня своими ясными глазами, но душу его, позади их, я не знаю. Он слушает меня. А что он думает? Да, что он думает? Ты не понимаешь этой муки? Может быть, он ненавидит, презирает меня, насмехается надо мной? Он взвешивает все мои слова, судит, глумится, осуждает меня, считает меня посредственностью или глупцом? Как знать, что он думает? Как знать, любит ли он меня так же, как я его, и что шевелится в его маленькой круглой голове? Какая страшная тайна — неизвестная мысль другого существа, мысль скрытая и свободная, которую мы не можем ни знать, ни направлять, ни обуздать, ни победить.
А я?.. Как я ни стараюсь отдаться, раскрыть все двери моей души, — мне это невозможно. Всегда на дне, на самом дне остается тайный уголок моего «я», куда никто не проникает. Никто не в силах открыть его, войти туда, потому что никто не похож на меня, и никто никого не понимает.
По крайней мере, в эту
