легким, чтобы оно представлялось людям естественным и чтобы нам не нужно было за это одобрение людей.
Амиель.
5
Любить — значит жить жизнью того, кого любишь.
6
Святой человек не имеет своих чувств. Чувства народа становятся его чувствами. Доброе он встречает с добротой, с добротой же встречает и злое. Верующих он встречает с верою, с такой же верою встречает и неверующих.
Святой человек, живя в мире, озабочен своими отношениями к людям. Он чувствует за всех людей, и все люди обращают к нему свои уши и глаза.
Лао-Тсе.
7
Любовь открывает нам благодетельную тайну: жить в согласии с самим собой и со всеми людьми.
Из «Благочестивых мыслей».
8
Без любви никакое дело не приносит пользы, и всякое дело, внушенное любовью, как бы оно мало и ничтожно ни казалось, приносит обильные плоды.
Из «Благочестивых мыслей».
9
Религия есть высшая форма любви.
Паркер.
————
Чем больше человек проявляет любви, тем больше люди любят его. А чем больше его любят, тем ему легче любить других; оттого-то любовь бесконечна.
5-е октября
Усилие нравственное потому необходимо, что усилие плотское не переставая совершается. Только перестань работать над собой духовно, и плоть завладеет тобой.
1
Усвоить истину — дело нелегкое для людей, исполненных заблуждений, ибо вредные влияния разного рода с чрезвычайной силой стремятся сохранить над ними свою власть. И потому надо с особенной настойчивостью отыскивать истину и держаться ее.
Люси Малори.
2
То, что неясно, следует выяснить. То, что трудно делать, следует делать с великой настойчивостью.
3
Пока ты не уничтожил до самого корня похотливую привязанность свою к женщине, до тех пор дух твой будет привязан к земному, как сосущий телец привязан к своей матери.
Люди, влекомые похотью, мечутся подобно зайцу, попавшему в западню; увязшие в путах телесных желаний, они снова и снова подпадают страданию на долгие времена.
Буддийская мудрость [Дхаммапада].
4
Путь исправления себя, правда, труден, но он труден не сам по себе, а труден потому, что мы так долго предавались порокам. Эти-то пороки и усложняют нам путь исправления. Мы страдаем от этой борьбы настолько, насколько пороки наши успели в нас вкорениться. Мы не можем думать, что бог виноват в необходимости этой борьбы, потому что, не будь в нас пороков, не было бы и борьбы. Значит, причина борьбы — в нашем собственном несовершенстве. И между тем в этой борьбе наше спасение, и если бы бог избавил нас от этой борьбы, то мы, несчастные, остались бы навсегда с нашими пороками.
5
С нашими высшими чувствами бывает то же, что бывает со всеми вообще нашими способностями. Если мы не упражняем их, мы перестаем замечать, что мы ими обладаем. Люди, никогда не упражняющие своих способностей, становятся нечувствительными к их существованию.
Люси Малори.
6
Доброе дело совершается всегда с усилием, но когда усилие повторено несколько раз, — то же дело становится привычкой.
————
Не пренебрегай никаким делом, которое может приучить тебя к деланию добра, а тем более таким, которое может отучить тебя от делания зла.
6-е октября
Болезни — естественное явление, и надо уметь относиться к ним, как к естественному, свойственному людям условию жизни.
1
Пренебрежение к здоровью тела лишает возможности служения людям. Излишняя забота о своем теле приводит к тому же. Для того, чтобы найти середину, есть одно средство: заботиться о своем теле в той мере, в которой это не мешает служению, не противоположно ему.
2
Когда больной перестает жить и всю жизнь сосредоточивает на лечении, ему гораздо выгоднее бы было, не только при неизлечимой болезни, но и при болезнях излечимых, не обращая внимания на болезнь, жить обыкновенной жизнью, которая, если бы даже и сократилась от этого (что всегда сомнительно), но была бы жизнью, а не постоянным страхом и заботой о своем теле.
3
Нет такой болезни, которая бы мешала человеку исполнять то, что он должен. Не можешь служить людям трудами, служи примером любовного терпения.
4
Болезни мысли губительнее и встречаются чаще, чем болезни тела.
5
Изречение Гиппократа о том, что основное условие лечения то, чтобы оно не вредило, часто не применяется и по отношению к телу; по отношению же к душе никогда не применяется.
Правило не вредить телу не соблюдалось при прежних кровопусканиях, не соблюдается и теперь при операциях, при принимании ядовитых лекарств и многом другом. О вреде же душе, всегда сопутствующем всякому лечению, никто не думает и не поминает. А между тем вред этот состоит в оправдании самого грубого эгоизма: требования служения себе вместо своего служения людям.
————
Не бойся болезни, бойся лечения, и лечения не в смысле вредных лекарств, а главное, лечения в смысле признания себя вследствие болезни освобожденным от нравственных требований.
НЕДЕЛЬНОЕ ЧТЕНИЕ
ЖИВЫЕ МОЩИ
Край ты русского народа!..
Ф. Тютчев.
На следующий день я проснулся ранехонько. Солнце только что встало; на небе не было ни одного облачка; всё кругом блестело сильным двойным блеском: блеском молодых утренних лучей и вчерашнего ливня. — Пока мне закладывали таратайку, я пошел побродить по небольшому, некогда фруктовому, теперь одичалому саду, со всех сторон обступившему флигелек своей пахучей, сочной глушью. Ах, как было хорошо на вольном воздухе, под ясным небом, где трепетали жаворонки, откуда сыпался серебряный бисер их звонких голосов! На крыльях своих они, наверно, унесли капли росы, и песни их казались орошенными росою. Я даже шапку снял с головы и дышал радостно — всею грудью… На склоне неглубокого оврага, возле самого плетня, виднелась пасека; узенькая тропинка вела к ней, извиваясь змейкой между сплошными стенами бурьяна и крапивы, над которыми высились бог ведает откуда занесенные остроконечные стебли темнозеленой конопли.
Я отправился по этой тропинке; дошел до пасеки. Рядом с нею стоял плетеный сарайчик, так называемый омшаник, куда ставят улья на зиму. Я заглянул в полуоткрытую дверь; темно, тихо, сухо; пахнет мятой, мелиссой. В углу приспособлены подмостки, и на них, прикрытая одеялом, какая-то маленькая фигура… Я пошел было прочь…
— Барин! а, барин! Петр Петрович! — послышался мне голос, слабый, медленный и сиплый, как шелест болотной осоки.
Я остановился.
— Петр Петрович! Подойдите, пожалуйста! — повторил голос. Он доносился до меня из угла с тех, замеченных мною, подмостков.
Я приблизился и остолбенел от удивления. Передо мною лежало живое человеческое существо; но что это было такое?
Голова совершенно высохшая, одноцветная, бронзовая, — ни дать ни взять — икона старинного письма; нос узкий, как лезвие ножа; губ почти не видать, — только зубы белеют и глаза, да из-под платка выбиваются на лоб жидкие пряди желтых волос. У подбородка, на складке одеяла, движутся, медленно перебирая пальцами как палочками, две крошечные руки тоже бронзового цвета. Я вглядываюсь попристальнее: лицо не только не безобразное, даже красивое, — но страшное, необычайное. И тем страшнее кажется мне это лицо, что по нем, по металлическим его щекам, я вижу — силится… силится и не может расплыться улыбка.
— Вы меня не узнаете, барин? — прошептал опять голос; он словно испарялся из едва шевелившихся губ. — Да и где узнать! Я — Лукерья… Помните, что хороводы у матушки у вашей, в Спасском, водила, помните… Помните, я еще запевалой была?
— Лукерья! — воскликнул я. — Ты ли это? Возможно ли?
— Я, да, барин, — я. Я — Лукерья.
Я не знал, что сказать, и как ошеломленный глядел на это темное, неподвижное лицо с устремленными на меня светлыми и мертвенными глазами. Возможно ли? Эта мумия — Лукерья, первая красавица во всей нашей дворне, — высокая, полная, белая, румяная, — хохотунья, плясунья, певунья! Лукерья, умница Лукерья, за которою ухаживали все наши молодые парни, по которой я сам втайне вздыхал, я — шестнадцатилетний мальчик!
— Помилуй, Лукерья, — проговорил я, наконец, — что это с тобой случилось?
— А беда такая стряслась! Да вы не побрезгуйте, барин, не погнушайтесь несчастием моим, — сядьте вон на кадушечку — поближе, а то вам меня не слышно будет… вишь, я какая голосистая стала!.. Ну, уж и рада же я, что увидала вас! Как это вы в Алексеевку попали?
Лукерья говорила очень тихо и слабо, но без остановки.
— Меня Ермолай охотник сюда завез. Но расскажи же ты мне…
— Про беду-то мою рассказать? Извольте, барин. — Случилось это со мной уже давно, лет шесть или семь. Меня тогда только что помолвили за Василья Полякова — помните, такой из себя статный был, кудрявый — еще буфетчиком у матушки у вашей служил? Да вас уже тогда в деревне не было: в Москву уехали учиться. Очень мы с Василием слюбились; из головы он у меня не выходил; а дело было весною. Вот, раз, ночью… уж и до зари недалеко… а мне не спится: соловей в саду таково удивительно поет сладко!.. Не вытерпела я, встала и вышла на крыльцо его послушать. Заливается он, заливается… И вдруг мне почудилось: зовет меня кто-то Васиным голосом, тихо так: Луша! Я глядь в сторону, да знать спросонья — оступилась, так прямо с рундучка и полетела вниз — да о-землю хлоп! И, кажись, не сильно я расшиблась, потому — скоро поднялась и к себе в комнату вернулась. Только словно у меня что внутри — в утробе — порвалось… Дайте дух перевести… с минуточку… барин…
Лукерья умолкла, а я с изумлением глядел на нее. Изумляло меня собственно то, что она рассказ свой вела почти весело, без охов и вздохов, нисколько не жалуясь и не напрашиваясь на участие.
— С самого того случая, — продолжала Лукерья, — стала я сохнуть, чахнуть; чернота на меня нашла; трудно мне стало ходить, а там уже — полно и ногами владеть; ни стоять, ни сидеть не могу; всё бы лежала, и ни пить, ни есть не хочется: всё хуже да хуже. Матушка ваша, по доброте своей, и лекарям меня показывала и в больницу посылала. Однако облегченья мне никакого не вышло. И ни один лекарь даже сказать не мог, что за болезнь у меня за такая. Чего они со мной только не делали: железом раскаленным спину жгли, в колотый лед сажали — и всё ничего. Совсем я окостенела под конец… Вот и порешили господа, что лечить меня больше нечего, а в барском доме держать калек неспособно… ну, и переслали меня сюда — потому, тут у меня родственники есть. Вот я и живу, как видите.
Лукерья опять умолкла и опять усилилась улыбнуться.
— Это, однакоже, ужасно, твое положение! — воскликнул я. И, не зная, что прибавить, спросил. — А что же Поляков Василий?
Лукерья отвела глаза немного в сторону.
— Что Поляков? Потужил-потужил — да и женился на другой, на девушке из Глинного. Знаете Глинное?
