сердце останавливалось биться, и он чувствовал, что убьет ее и ее незаконную, поганую, прижитую без него девочку. И он опять запивал. Так пропил и размотал он почти всё, что у него было в городе. И тут случилось, что он в трактире подрался пьяным с фабричными. Он избил фабричных, и его избили и взяли в часть. В части его продержали82 с ворами и пьяницами двое суток и выпустили обобранным. После этого срама он опять хотел бросить пить и остепениться. Но дела по лавке совсем расстроились. Жить в Москве было не при чем. Домой он не мог ехать, боялся себя. Раз он ездил домой, но, доехав до станции, вернулся. Он не знал, что делать. Расстрялся мыслями. Он собрал последние деньги 37 рублей и поехал в монастырь к старцу.
Он всё рассказал старцу.
— Простить надо. Христос велел 7×70 прощать, а это что.
— Не могу, отец.
— То и дорого, то и нужно богу, чтобы крепкое сердце переломить. Молись. И бог смягчит твое сердце. Ведь и она человек.
— Сука она.
— Грешишь, раб божий, великий грех. Человек она. Она и сама не рада. А ты ее бранишь. Сам на грех толка[ешь]. Домой иди. Ты прости и тебе простят.
— Не могу, отец. Какую хочешь эпитемию наложи, а дома жить не могу. Я уж ходил. Как увижу места те, хуже согрешу.
Старец задумался, закрыл глаза и пошептал молитву. Жалко ему было этого человека.
— Коли так. Поди в монастырь. Поживи. Послушанье прими.
— Это могу.
И Корней Васильев пошел сначала в Валаам, там прожил год, потом в Соловецкий и прожил там в работниках на море 3 года, потом в пекарях в монастыре 6 лет. На 7-м году83 он ушел странствовать. Был на Новом Афоне, в Киеве, у Афанасия Сидящего и везде монахи не нравились ему,84 а главное то, что он не мог простить. И только думал о том, как бы ей показать то зло, которое она сделала. На Кавказе его захватила лихорадка, и он стал болеть. Деньги у него все вышли. Он жил Христовым именем. Он чувствовал, что85 ему не долго жить, и ему захотелось домой.86 Захотелось уличить ее, показать всё то зло, которое она сделала. Сил становилось всё меньше и меньше. Лихорадка трепала через день. Пища была плохая. И подходя к старому дому, он совсем ослабел и уж больше думал о том, как бы не умереть, не сказав ей всего.
IV
Он сделал, как сказала ему молодайка. Дотащившись до Зиновеева двора, он попросился ночевать. Его пустили.
—87 Застыл, дед! Иди, иди на печь, — сказала88 хозяйка. Она в сенях ставила самовар. Молодой хозяин, только перед ним вошедший в избу, тоже велел лезть на печь. Корней разделся, разулся, повесил против печи портянки и влез на печь. Молодайка тоже скоро вернулась.
— А не бывал старичок странный? — спросила она. — Такой плохенький, насилу шел. Я велела к нам заходить.
— А вон он, — сказал хозяин, указывая на печь, где, потирая ноги, сидел Корней.
Когда хозяева89 сели за чай, они кликнули и Корнея. Он слез и сел на краю лавки. Ему подали чашку и кусок сахара.
Заговорили про погоду, про уборку. Не дается в руки хлеб. У помещиков проросли копны в поле. Только начнут возить, опять дождь. Мужички свезли. А у господ так дуром преет. Корней рассказал, что он видел по дороге целое поле, полное копен. Молодайка взяла его90 чашку, налила ему и подала.
— Пей, дедушка, на здоровье, — сказала она на его отказ.
— Что ж это рука у тебя не справна? — спросил он у нее.
— С мальства еще сломали.
— С чего ж это? — спросил Корней.
— А такой был в Прысках у нас человек,91 Корней Васильев звали. Так возгордился на жену. И ее избил и девчонку испортил.
— С чего же? — спросил Корней, взглядывая из-под густых бровей на хозяина, не догадывается ли он?
— За работника, сказывали, что она с ним жила.
— Что ж, правда?
— Кто их знает. Про нашу сестру92 всякое сболтнут, а ты отвечай, — сказала старуха.93 — Работник малый хороший был. Он и помер у них в доме.
— Помер? — переспросил старик.
— Давно помер… Может, и грешен. Кто богу не грешен.
— Так вы, значит, у них взяли молодайку?
— У них дом хороший. Первый на селе был, пока жив был хозяин.
— Разве помер?
— Должно, помер. С того разу пропал. И не слышно ничего. Лет 10 будет.
— Больше никак, мне мамушка сказывала, меня она только кормить бросила.
—94 Как же он тебе руку сломал, умница? — спросил, помолчав, Корней, глядя на Агафью.
— Да что-то, сказывают, с мамушкой рассерчали…
— Что ж, ты на него не обижаешься?
— Рази он нарочно. А так греху надо было случиться.95 Разве он чужой?
— А он разве отец тебе?
— А то как же? Что ж, еще пей с холоду-то. Налить, что ли?
Старик96 не отвечал и, всхлипывая, плакал.
— Чего ж ты?
— Ничего, так. Спаси Христос. — И Корней медленно, держась за столбик и за палати, полез большими худыми ногами на печь.
V
На другой день старик Корней поднялся раньше всех. Лихорадки не было. Он слез с печи, размял высохшие портянки, обулся на палатях и надел мешочек.
— Что ж, дед, позавтракал бы, — сказала старуха.
— Спаси бог. Пойду.
— Так вот,97 возьми хоть98 лепешек вчерашних. Я тебе в мешок положу.
Старик поблагодарил и простился.
— Заходи, когда назад пойдешь, живы будем…
На дворе был тот тяжелый осенний туман, закрывающий всё. Но Корней хорошо знал дорогу, знал всякий бугор и хоть сделались за 15 лет из прутьев деревья, знал все кусты и рябины и ветлы по дороге.
Деревня Прыски была всё та же, только построились с краю новые дома, каких не было прежде. И из деревянных домов стали кирпичные. Его двухэтажный дом был такой же, только постарел. Крыша была давно некрашена, и на угле выбитые были кирпичи, и крыльцо покривилось.
В то время, как он подходил, из скрипучих ворот вышла степенная матка с жеребенком, старый мерин чалый и третьяк. Старый чалый был весь в ту матку, которую Корней еще привел с ярмонки. Должно, это тот самый, что у нее тогда в брюхе был. Та же вислозадина и та же широкая грудь и костистые ноги. Собака черная выскочила, залаяла, но это и породы была другой, чем мохнатый Волчок, которого он оставил в доме. Он подошел к крыльцу,99 взошел на него и отворил двери в сени.
— Чего лезешь, не спросясь? — окликнул его голос из избы. — Он узнал голос Марфы. И вот она сама — старая, беззубая, сморщенная, высунулась из двери.
— Я к тебе, Марфа.
Она выскочила в сени и заперла дверь.
— Чего ко мне? Милостыни, так под окном просят.
— Марфа. Я Корней, — сказал старик и заплакал. И он по лицу ее увидел, что она узнала его. Она испугалась и тотчас же озлобилась.
— Бреши больше. На старости лет.100 Мели, чего не надо. Корней помер. Мы его в церкви поминали.
— Марфа! Помирать будем. — Он сел на кадушку в сенях и заплакал.
— Не знаю я тебя, — сказала она. — Коли ты Корней, так поди в волостную, заявись. А я тебя не знаю. Корней был хороший человек, а ты кто? — побирушка. Ступай, ступай с богом.
Сначала Корней с трудом признал ее — так она переменилась, но теперь он узнал ее всю такою, какой она была тогда. Она была всё такая же.
— Что ж, тебе и сказать мне нечего?
Он одного желал, чтобы она поняла свою вину и призналась в ней. Она молчала, молчал и он.
— Ничего не скажешь?
— Нечего мне говорить. Не знаю тебя. Ступай с богом! Ступай, ступай.
Он поднялся. Она вернулась в избу и захлопнула дверь. Он поднялся, побрел назад на крыльцо и держась за поручни с трудом спустился с него. Она смотрела на него из окна.
VI
Корней не пошел к старшине, в тот же день вернулся к Зиновеевым. Его приняли.
— Что ж, не пошел дальше?
— Не дойду до угодника, назад пойду.
— Ну, иди, иди. Мы рады странному человеку.
К ночи Корнея стала трепать лихорадка, и к утру он так ослабел, что почувствовал, что умирает. Агаша жалела его, выводила на двор, поила водой и достала яблочко. Он не стал есть.
— Гаша,101 — позвал он ее ночью. — Ты мне много добра сделала, спасибо, умница. Прости меня. Я помирать хочу.
— Что ж мне прощать. Ты мне худого не сделал.
— Может, и сделал. А еще… Сходи ты, умница, к матери, скажи ей, что странник вчерашний…
— А ты разве был у ней?
— Был. Так скажи, что странник вчерашний велел102 попрощаться с ней, чтоб она его простила. А еще это отдай. — Он отдал ей свой солдатский билет. — Спасибо ей. Кабы всего не было,103 душе бы хуже было. Спасибо ей. А теперь, если есть свечка, дай мне. Я помираю. Слава богу. Развязал все грехи. Слава богу.104
Агафья убрала в сундучок его билет солдатский и когда подошла к нему, свеча вывалилась у него из рук, глаза остановились и не было дыханья.
25 февраля. 1905.
* № 2 (рук. № 3, гл. I).
У двора встретил Корнея Евстигней Белый. Корней поздоровался с ним.
— К тебе служить пришел. Хозяйка твоя наняла, — сказал Евстигней, тряхнув волосами. Корнею показалось, что он смеется. — Твоя клажа? Выносить, что ль?
— А то чья ж? Спрашивает. Неси в дом.
Матушка, с такими же черными глазами, как у Корнея, радостно улыбаясь, встретила сына. Также особенно <встретила> его и жена.Она показалась ему особенно похорошевшей, он пристально уставился на нее. Этот взгляд смутил ее. Она вдруг вспыхнула и рассердилась на двухлетнюю дочку, которая просилась к ней на руки, отогнала ее и быстрыми шагами вышла в сени ставить самовар. Корней роздал гостинцы матери, жене, мальчику, пришедшему из школы (малому было 8 лет, он был такой же черномазый, как отец), и, раздевшись, за чаем поговорил с матушкой и пришедшим соседом. С женой разговаривать стал только ночью, когда старуха ушла на печку в русской избе с детьми и работником, а он с женой остался один в горнице.
* № 3 (рук. № 4, гл. I).
Корнеева мать, с такими же черными глазами, как у Корнея, покачивая головой и шамкая губами, невесело встретила сына.
