направлял на эту цель и с удивительной силой достигает ее.

Для него не могло быть середины, он должен бы был всё разрушить и снова восстановить, или не колеблясь верить тому, чему верил. Он избрал второе. И на его жизнь и смерть хватило старого дома. И он умирает с слепой верой в то, во что он не мог бы верить, если бы ему было время, но что все-таки спасает его. Он верил, но чуял, что дом его непрочен.113

* № 3 (рук. № 3).

А между тем большинство критиков Паскаля, и новых и старых,114 и вся интеллигентная толпа за ними, не только не понимают всего, что сделал Паскаль, но даже позволяют себе с высоты своего просвещенного свободомыслия и тупоумия115 судить о нем.

Это было у нас с Белинским, судящим о Гоголе, и всей толпой точно так же, как Белинский, не могущих понимать той высоты, на которой стоял Гоголь и потому пошедших за тем, кто так же, как и они, не понимал его. То же было и со всеми тупоумными литературными критиками, судившими недоступного им по той высоте, на которой он находился, Паскаля.

Паскаль показал людям, что люди без религии или животные, или сумасшедшие, — ткнул их носом в их безобразие и безумие, и что никакая наука не может заменить религию.

Но Паскаль верил в бога, в троицу, в Библию, и потому для них дело решенное, что и то, что он им говорил о безобразии их жизни и тщете наук — неправда. Та самая наука, та самая суета жизни, безумие которой так неотразимо верно выяснил Паскаль, эта-то самая суета и эта самая наука — правда, а рассуждения Паскаля — плод его болезненной ненормальности (то же о Гоголе). Им понравилась литературная сторона этих доводов, они причислили его к классикам, но содержание их не нужно им, жалким тупым людям, которые не в силах понять душевное состояние Паскаля, — высшее душевное состояние, до которого может достигнуть человек.

* № 4 (рук. № 4).

<И тот и другой еще не опираются на веру в своей жизни, не знают еще, как она будет действовать на них. Они держатся той, какая есть; им некогда разбирать ее. Они оба больные, страдающие, близкие к смерти. Про Гоголя мы не знаем, но Паскаль весь виден в своих Pensées. Видна вся напряженная работа его.> Паскаль всю свою энергию кладет на доказательство тщеты, глупости мирской жизни, без веры. Эта часть его Pensées есть верх совершенства, убедительности и силы. Я не знаю никого, кто бы сравнился с ним в этой области. Там же, где он, в этих же Pensées изредка, урывками намечает те доказательства, которые он приведет в подтверждение истины католичества, видно искание, недоверие себе и, главное, откладывание на будущее время. Он, очевидно, говорит себе: прежде надо доказать так, чтобы людям не было никакого выхода, необходимость веры. Когда это будет доказано, я докажу, что эта вера есть, и это вера есть именно та, которую я исповедую.

* № 5 (рук. № 5).

Разумеется, надо помнить, что Pensées не есть сочинение, а клочки бумаги, на которые он набрасывает проекты мысли. Но если Pensées не сочинение, то это документ, дающий возможность заглянуть во внутреннюю работу этого великого человека. Необходимость религии, безумие жизни без религии, для него истина несомненная, и он с удивительной силой показывает эту истину с разных сторон. Истинность же догматического католичества, хотя он думает, что верит в него, для него сомнительна. Он с разных сторон делает предположения, как доказать ее, но откладывает доказательства, уверенный в том, что католичество истина, а истину доказать можно всегда.

* № 6 (рук. № 5).

Но свет и во тьме светит, и есть люди, которые, не разделяя веры Паскаля в католичество, но понимая, что он, будучи великим мыслителем, мог верить в него, понимают и поймут всю великую силу его доводов, разрушающих, если не староцерковное католичество, то то новоцерковное научное суеверие, с высоты которого люди хотят судить и осуждать116 то, что не имеют силы понять.

* № 7 (рук. № 5).

И сознав это, такие люди все силы своего ума и души направляют на то, чтобы спасти людей от того ужасного заблуждения, из которого они только что вышли, и показать им, что без веры нельзя жить, что только вера спасает, стараются вырвать из рук людей этот экран, который, как как говорит Паскаль, люди держат перед собою в то время, как бегут в пропасть.

ЗА ЧТО?

* № 1 (рук. № 1).

НЕПОПРАВИМО

Это было в 1828-м году весною. В богатую усадьбу117 Пшиздецких в одной из Польских губерний, приехал из Варшавы118 только что кончивший курс молодой красавец поляк119 Иосиф Мигурский, сын друга Пшиздецкого. Сам пан Пшиздецкий был больной беспокойный старик, мучавший свою семью своими и действительными и выдуманными болезнями и хуже болезней беспрестанно изменяемыми способами лечения. Панни Пшиздецкая была когда-то красавица из небогатой семьи, вышедшая очень молодой замуж. Детей было только две дочери: старшая, в мать, величавая красавица Эрнестина и младшая живая, быстрая худенькая Альбина. Ей было 15 лет, когда приехал Мигурский. — Все думали, что Мигурский имеет виды на Эрнестину. Это думала и она, думал и он сам. Но не прошло двух дней, как случилось то, что когда Альбина, подмигивая блестящим черным глазом на сестру, собиралась уходить из беседки парка, чтобы оставить Иосифа с Эрнестиной одних, Иосиф удерживал ее, провожал ее влюбленным взглядом, и без нее ему было скучно. Она, сама не зная этого, кокетничала с ним. Она не кокетничала, но ее веселило присутствие молодого мужчины, и она отдавалась своему женскому инстинкту: делать то, что — она чутьем понимала — нравилось ему. Но ей скоро не нужно было и выбирать, что делать: она чувствовала, что нравилось ему всё,120 что бы она ни сделала. Нравилось то, как она наперегонки бегала с борзыми, прыгавшими на нее и лизавшими ее лицо, нравилось, как она лезла на старую вишню и кидала ему оттуда вишни, нравилось, как она принимала серьезный вид при мрачном отце, нравилось, как она хохотала, когда он упал, бегая за нею,121 нравилось, как она неумело, но мило и верно пела итальянские арии, нравилось, как она по вечерам, садясь в отцовское кресло, мгновенно засыпала и вдруг, смеясь, просыпалась. Все ждали, что Иосиф сделает предложение, но, к удивлению всех, он уехал, не сделав его. Только Альбина в самой глубине души, не говоря этого даже себе, поняла, отчего это случилось. В глубине души она знала, что он любит ее и она также любит его. Ей жалко было сестру. Она ее еще больше полюбила, чем прежде, но что ж ей было делать.

Пшиздецкие жили своими семейными, домашними интересами, старик открыл новое лечение и испытывал его. Мать с трудом вела большое хозяйство. Дочери шили в пяльцах, играли на арфе, переписывались с другинями и скучали. Сначала думали на зиму ехать в Варшаву, но в Варшаве шла революция.

Вся семья Пшиздецких с волнением следила за революцией. Старик ругал русское правительство, но не ожидал ничего хорошего. Мать молилась за Польшу и борящегося122 Давида с Голиафом. Эрнестина123 была почти равнодушна. Ее увядающая, никому не нужная красота поглощала почти все ее чувства и мысли. Альбина горела патриотическим огнем и решила бежать в мужском платье и пристать к патриотам. Мать застала ее перед зеркалом в мужском платье. Сказала отцу. Отец стал выговаривать ей. Она наговорила ему грубостей. Отец велел запереть ее.124 В заточении она так жалостно плакала, что мать пришла утешать ее. Она целовала мать в лицо, руки и говорила, что она не может, не может. Но обещала не убегать из дома и примирила с собой отца, который не мог не улыбаться и не просиявать, когда она ласкалась к нему.

Революция была задавлена, сотни тысяч людей были расстреляны, забиты палками, сосланы. В числе пострадавших, хотя и не самых главных, был и Мигурский. Его приговорили к отдаче в линейные батальоны и сослали в Уральск. Перед отправлением своим в Уральск, он написал трогательное письмо Пшиздецким, вспоминая свои отношения к ним, в особенности свой последний приезд к ним. Он говорил, что это было самое счастливое время его жизни, воспоминание о котором утешало его во время заключения в крепости и суда. Писал, что он не раскаивается в том, что участвовал в святом деле освобождения отчизны и что готов страдать за нее. Писал еще нечто, как бы намекающее на что-то, что какие бы ни были его планы и мечты в тот последний его приезд, который останется вечно самой светлой точкой во всей его жизни, он теперь и не может и не хочет говорить про них. В конце письма, посылая приветствия всем, он как-то, с тем же игривым тоном, с которым он обращался с Альбиной во время своего приезда, обращался в письме, спрашивая ее, так ли же она быстро бегает, перегоняя борзых, и так ли быстро переходит от самого сильного возбуждения к самому спокойному сну. Он желал здоровья отцу, успеха в хозяйственных делах матери,125 достойного мужа Эрнестине и продолжения той же жизнерадостности Альбине. Пожелания Иосифа не исполнились. Старик уже очень болел и вскоре после революции помер. Мать усердно занималась детьми, но в женских руках всё шло плохо. Эрнестина вышла замуж за богатого соседа. Но никто менее Альбины не исполнил пожелания Иосифа. Жизнерадостность ее, уже и прежде начинавшая заменяться серьезностью, теперь перешла в самую сосредоточенную задумчивость. Задумчивость эта разрешилась тем, что в 1832 году, когда Альбине минуло 17 лет, она объявила матери, что она переписывалась с Иосифом Пшиздецким,126 любит его и он любит ее и она решилась ехать к нему и выдти за него замуж.

Мать ужасалась, отчаивалась, плакала, но под конец должна была согласиться и, снарядив дочь с верной горничной, отправила ее в Уральск.

Мигурский исполнял солдатскую службу, но по особенному счастью полковой командир был человек, если сам не образованный, то ценящий образование, уважающий его. Он делал послабления Мигурскому, и ему было не так тяжело, как могло бы быть. Он жил не в казармах, а на своей отдельной квартире. По вечерам к нему приходили дети полковника учиться по-французски. Зимним ноябрьским вечером в трескучий мороз, стрелявший в бревнах, Мигурский сидел за столом при одной сальной свече, диктуя двум старательным полковничьим мальчикам, когда у подъезда домика заскрипели по морозу сани и остановились. Дети остановились писать,