спасения.

Отказаться от насилия не значит, что нужно отказаться и от охраны жизни и трудов своих и других людей, а значит только, что охранять все это надо так, чтобы охрана эта не была противна разуму и любви. Охранять жизнь и труды людей и свои нужно тем, чтобы стараться пробудить в нападающем злодее добрые чувства. А для того, чтобы человек мог это сделать, надо, чтобы он сам был добр и разумен. Если я вижу, например, что один человек намерен убить другого, то лучшее, чтò я могу сделать, это — поставить самого себя на место убиваемого и защитить, накрыть собою человека и, если можно, спасти, утащить, спрятать его, все равно, как я стал бы спасать человека из пламени пожара или утопающего: либо самому погибнуть, либо спасти. Если же я не могу этого сделать, потому что я сам — заблудший грешник, то это не значит то, что я должен быть зверем и, делая зло, оправдывать себя.

По Архангельскому (Буке).

6.

Во всех случаях, где употребляется насилие, прилагай разумное убеждение, и ты редко потеряешь в мирском смысле и всегда будешь в большом выигрыше в духовном.

7.

Употребление насилия вызывает злобу людей, подвергает человека, употребляющего насилие для своей защиты, гораздо большим опасностям, чем неупотребление насилия.

Так что употребление насилия есть только несообразительность и нерасчетливость.

8.

Люди мира учат и говорят, что насилие власти охраняет их. Неужели человечество охранено и защищено страхом личного насилия и обид? Какое имеют основание предполагать совершители узаконенных бесчинств и злодеяний, что как только эти злодеяния прекратятся, то немедленно им на смену начнут люди друг друга резать? Очень мало еще людей, понимающих всю явную и бесстыдную ложь таких утверждений. Масса привыкла поклоняться насилию, и она молится на него в виде меча, тюрьмы, виселицы. Они воздают ему почести в виде священства, армий, флотов, народных ополчений, крепостей, арсеналов, судов, исправительных заведений и т. п. На предложение же отложить все эти возмутительные дела в сторону и поверить на слово тому, кого они же называют Богом, мы слышим полное ужаса восклицание:

— Отойдите от нас, не искушайте; деятельность ваша вредна; проповедь ваша клонится к низвержению всех тех благ, которые завоевало себе человечество кровью и пòтом всех прежних поколений. Не мучьте нас. Все погибнет, если уничтожится власть колесовать, четвертовать и убивать тех, кого мы вздумаем называть преступниками.

Толпа вопит и, что ужаснее всего, это — то, что она вопит искренно: «Что станет с человечеством, если война и смертная казнь вдруг будут отменены?!»

На алтарь бога насилия столько уже принесено жертв, что этих жертв хватило бы на заселение двадцати планет таких, как земля, а достигнута ли хотя бы малейшая часть цели?

Ничего нет, кроме отрицательных результатов, и все же насилие остается богом толпы. Перед его залитым запекшейся кровью алтарем человечество как будто порешило преклоняться вовеки под звук барабана, под грохот орудий и под стон окровавленного человечества.

Баллу.

9.

Не говорите, что если люди благотворят вам, то и вы будете благотворить им, а если люди угнетают вас, то и вы будете угнетать их; но поступайте так, что если люди благотворят вам, то и вы благотворите им, а если они угнетают вас, то вы не угнетайте их.

Магомет.

10.

Действительное наказание за каждое дурное дело — то, которое совершается в душе самого преступника и состоит в уменьшении его способности пользоваться благами жизни. Наказание же извне только раздражает преступника.

16 МАЯ.

1.

Учить людей можно тем, чтобы открывать им истину и показывать пример добра, а никак не тем, чтобы заставлять их силою делать то, что нам хочется.

2.

Заставлять силою людей переставать делать худое — все равно, что запрудить реку и радоваться, что река на время ниже плотины мелеет. Как река, когда придет время, перельется через плотину и будет течь все так же, так и люди, делающие худое, не перестанут его делать, а только выждут время.

3.

Когда люди говорят, что всем надо жить мирно, никого не обижать, а сами не миром, а силою заставляют людей жить по своей воле, то они как будто говорят: делайте то, что мы говорим, а не то, что мы делаем. Можно бояться таких людей, но нельзя им верить.

4.

Властвующие классы думают насилием заставить людей жить доброй жизнью. А они первые этим самым насилием показывают людям пример дурной жизни. Люди в грязи, и вместо того, чтобы самим выбираться из нее, они учат людей, как им не загрязниться.

5.

Жестокости всех революций — только последствия жестокостей правителей. Революционеры — понятливые ученики. Никогда свежим людям не могла бы притти в голову дикая мысль о том, что одни люди могут и имеют право силою устраивать жизнь других людей, если бы все властвующие люди, все правители не обучали бы этому народы.

6.

Люди, обладающие властью, уверены в том, что движет и руководит людьми только насилие, и потому для поддержания существующего порядка смело употребляют насилие. Существующий же порядок держится не насилием, а общественным мнением; общественное же мнение нарушается насилием. И потому деятельность насилия ослабляет, нарушает то самое, чтò оно хочет поддерживать.

7.

Человек так же мало сотворен для того, чтобы принуждать, как и для того, чтобы повиноваться. Люди взаимно портятся от этих двух привычек. Тут одурение, там наглость, и нигде истинного человеческого достоинства.

Консидеран.

8.

Если люди силою или угрозами заставляют людей повиноваться, то они этим самым показывают, что они делают это не для справедливости. И потому тот человек, над которым делается насилие, также не будет держаться справедливости, а будет делать насилия, когда может.

9.

Учи свое сердце, а не учись у него.

Буддийское изречение.

10.

Смертная казнь представляет самое очевидное доказательство того, что устройство нашего общества совершенно чуждо христианству.

17 МАЯ.

1.

Назначение человека — служение Богу и всем людям, а не служение одним людям и делание зла другим. И потому человек, понимающий свое назначение, не может признавать себя членом какого-либо одного государства.

2.

Американские индейцы жили так, что у них не было никакой власти, никаких законов, никакого правительства. Слушались они только заведенного обычая и своей совести. Те, кто поступали противно обычаю и совести, тех изгоняли из общества или, когда случалось что-нибудь важное, как убийство, то наказывали убийство те, кто пострадал от него. И среди американских индейцев было гораздо меньше преступлений, чем среди наших государств с властями, тюрьмами и судьями. Где будет больше зла: там ли, где нет никаких законов, как было у диких американских индейцев, или там, где их слишком много? Я думаю, что верно можно сказать, что там, где слишком много законов. Овцы наверное будут счастливее, если они сами будут заботиться о себе, а не будут отданы на попечение о них волкам.

По Джефферсону.

3.

К работнику, твердо знающему порученное ему хозяином дело, приходит чужой человек и говорит ему, чтобы он бросил хозяйское дело и делал бы совсем противное приказанному и этим самым испортил бы совсем хозяйское дело. Какой работник, зная, что всякую минуту может быть потребован к хозяину, не будучи сумасшедшим или не находясь в беспамятстве, может согласиться на это?

А между прочим это самое делается со всяким христианином, когда правительство требует от него дел, как суды, убийства на войнах, противных его совести и закону Бога.

4.

Анархисты правы во всем: и в отрицании существующего, и в утверждении того, что при существующих нравах ничего не может быть хуже насилия власти; но они грубо ошибаются, думая, что анархию можно установить революцией. Анархия может быть установлена только тем, что будет все больше и больше людей, которым будет не нужна защита правительственной власти, и все больше и больше людей, которые будут стыдиться прилагать эту власть.

5.

Мы должны с глубоким вниманием относиться к нашим общественным делам: мы должны быть готовы изменять наши мнения, отказываться от старых взглядов, усваивать новые. Мы должны бросать предрассудки и рассуждать с совершенно свободным умом. Моряк, который будет ставить одни и те же паруса, невзирая на перемены в ветре, никогда не достигнет своей гавани.

Генри Джордж.

6.

Разумно любить добродетель, уважать подвиги, признавать добро, откуда бы мы его ни получали, и даже лишаться своего удобства для славы и выгоды того, кого любишь и кто того заслуживает: таким образом, если жители страны нашли такое лицо, которое показало им большую мудрость, чтобы охранять их, большую храбрость, чтобы их защищать, и великую заботу, чтобы управлять ими; и если вследствие этого они привыкли повиноваться ему так, чтобы предоставить ему некоторые выгоды, то я не думаю, чтобы это было неразумно.

Но Боже мой! как назовем мы то, когда видим, что большое число людей не только повинуются, но служат, не только подчиняются, но раболепствуют перед одним человеком или перед немногими некоторыми людьми, и раболепствуют так, что не имеют ничего своего: ни имущества, ни детей, ни даже самой жизни, которые бы они считали своими, и терпят грабежи, жестокости не от войска, не от варваров, но от одного человека, и не от Геркулеса или Самсона, но от людей большей частью очень плохих в нравственном отношении. Как назовем мы это? Скажем ли мы, что такие люди трусы? Если бы два, три, четыре не защищались от одного, это было бы странно, но все-таки возможно, и можно было бы сказать, что это от недостатка мужества, но если сто тысяч людей, сто тысяч деревень, миллион людей не нападают на тех немногих, от которых все страдают, будучи их рабами, то что это за удивительное явление?

А между тем это совершается во всех странах со всеми людьми всякий день, совершается то, что несколько людей властвуют над ста тысячами деревень и лишают их свободы; кто бы поверил этому, если бы только слышал, а не видел это? И если бы это можно было видеть только в чужих и удаленных землях, кто бы не подумал, что это скорее выдумано, чем справедливо? Ведь тех нескольких людей, которые угнетают всех, не нужно побеждать, не нужно от них защищаться, они всегда побеждены, только бы народ не соглашался на рабство. Не нужно ничего отнимать у них, нужно только ничего не давать им, и народ будет свободен. Так что сами народы отдают себя во власть угнетателям, сами перерезают себе горло. Народ, который может быть свободным, отдает сам свою свободу, сам надевает себе на шею ярмо, сам не только соглашается с своим угнетением, но ищет его. Если бы ему стоило чего-нибудь возвращение своей свободы, и он не искал бы ее, этого самого дорогого для человека, естественного права, отличающего человека от животного, то я понимаю, что он мог бы