встаю в 5. Но не курить и не берусь еще.
Косил долго. Обедали. Сейчас же пошел шить и шил до позднего вечера. Не курил. Вокруг меня идет то же дармоедство.
[5/17 июня.] Встал в 5. Разбудил мальчиков. Прошел к Павлу и сел работать. Работал довольно тяжело. Не курил. В 12 пошел завтракать и встретил всё ту же злобу и несправедливость. — Вчера Сережа покачнул весы, нынче она. Только бы мне быть уверенным в себе, а я не могу продолжать эту дикую жизнь. Даже для них это будет польза. Они одумаются, если у них есть что-нибудь похожее на сердце.
Косил. Шил сапоги. Не помню. Девочки меня любят. — Маша цепка. Письмо Черткова и офицера.
[6/18 июня.] В 6 косил весело. Маша со мной была. Потом писал письма: Толстой и офицеру — не послал. Черткову послал. Шил. Поздно в Тулу к прокурору — узнать о мужике, судимом за убийство.
[7/19 июня.] В 5. Шил две упряжки, третью косил. Пришел Штанге — революционер. Четвертую с ним ходил, и девочки выехали за мной. Хорошо, но устал.
[8/20 июня.] В 5. Утро шил. Хотел ехать с Васей в Тулу, но Соня потребовала М[арью] И[вановну]. Я поехал в Китаевку.
Вернувшись, шил. Всё перепортил. После обеда ходил купаться. Большая слабость. Сысойка [?] винт. Безнравственная праздность детей раздражает меня. Разумеется, нет другого средства, как свое совершенствование, а его-то мало. Одна Маша. Лег — не было 10 и выспался.
[9/21 июня.] Встал в 7. Обе упряжки до обеда ничего не делал. Перечел отрывок, переписанный Кузм[инским]. И ходил гулять, купаться. Большая слабость. Одно средство для того, чтобы сделать что-нибудь, это приготовить орудия работы, завести порядок в работе и кормить. Накормить лошадь, запречь ладно и не дергать, а ровно ехать, тогда довезет легко. То же с работой своей — кормить, т. е. 1) питаться верой — религией, мыслью о жизни общей и личной смерти, 2) чтоб было к чему прикладывать деятельность, 3) не рвать, не торопиться и не останавливаться. Это чтобы делать. А чтобы не делать, одно средство — пустить воду, кот[орая] рвет плотину, по другим путям. Тоже в жизни — похоть. Работать веселую, неостановную работу. — Кажется, роды начинаются. Это важное для меня событие. — Работал сапоги, учился строчить. Родов нет, обедал с тоской. Та же подавляющая общая праздность и безнравственность, как что-то законное. После обеда косил и пошел купаться. Бабки, винт, дурацкая музы[ка]. Письмо от Черткова. Мать из него будет веревки вить. Ужасные люди женщины, выскочившие из хомута. Мешали заснуть.
[10/22 июня.] Проснулся в 8, усталый. Походил, обдумывая. Читал От[ечественные] зап[иски]. Русский рабочий на фабрике в 5 раз получает менее и праздников меньше. Обдумывал свою статью. Кажется, ложно начато. Надо бросить. —
[11/23 июня.] Встал с усилием в 6. Построчил, поехал в Тулу на почту. Устал. Ничего не мог делать. Пошел купаться. Я спокойнее, сильнее духом. Вечером жестокий разговор о самарских деньгах. Стараюсь сделать, как бы я сделал перед Богом, и не могу избежать злобы. Это должно кончиться. —
Думал о своих неудачных попытках романа из народного быта. Что за нелепость?! Задаться мыслью написать сочинение, в к[отором] первое место бы занимала любовь, а действующие лица были бы мужики, т. е. люди, у к[оторых] любовь занимает не только не первое место, но у к[оторых] и нет той похотливой любви, о к[оторой] требуется писать. Хочется писать и много есть работы; но теперь перемена образа жизни лишает ясности мысли.
[12/24 июня.] Рано. Съездил в Ясенки. Письмо Лазарева. Он пишет: мы рождены в плену и не увидим обетов[анной] земли, но по нашему пути прийдут люди, мы поможем им. Письмо Черткова. Он гектографировал письмо Энг[ельгардту] и пишет бодро и любовно. «Напишите, говорит, хоть только то, что мы живы и дело делается» и то нужно. Попытки писать. Косил. Ходил купаться. Тверже. Винт и мерзость всё те же. Да, пересматривал Критику богословия. Трудно поправлять.
[13/25 июня.] Рано. Сходил к Федоту. Страшная нищета. Как мы выработали в себе приемы жестокости. Ведь, собственно, надо было остаться там и не уйти, пока не сравнял его с собою. После кофе пошел с Миш[ей] К[узминским], Андр[юшей] и Миш[ей] моими на Козловку. Говорили о Боге, о том, что Бог в нас, когда мы добры. Андр[юша] сказал, что утром в нем не было. И тогда тяжело жить. Потом об Отче наш, our fathe[r] who is in Heave.90 — Когда я сказал, что он отец и что, когда умрешь, не может быть худо, п[отому] ч[то] отец худого не сделает, Андр[юша] даже засмеялся — так это ему стало ясно. — Миша, сидя на плечах, сказал: «а я очень не хочу умирать». Дома Пушкин — старообрядец, привез книгу об обрядах, взял мою. Они революционеры, или сочувствующие революции. Писал изложение учен[ия] для народа. Я думаю, — пойдет. — После обеда пошел в Ясенки. Бьют камень — мальчик 16 лет, взрослый и старик 60 л[ет]. Выбивают на харчи. — Камень крепок. Работа каторжная с ранн[его] утра до поздн[его] вечера. Петр Осипов выразил сочувствие революционерам. Говорит: «И прислуга-то ваша замолена у Бога. Я думаю, говорит, им уж так мно[го] заслужили предки». —
[14/26 июня.] Рано. Скосил. За кофе говорил с Мар[ьей] Ив[ановной], Алсидом и Lake о работниках на камне. Говорил хорошо, но слушали скверно. Продолжал статью — чуть двигается. Прошел[ся] на час, встретил Lake с Мишей и прошли к Павлу. На пруду убедился, что я всё слаб. Даже приходят страшные мысли, что так должно. — Рассуждение — высшее счастье отдавать себя другим, и это подтверждается в работе продолжительно и в акте сосредоточенно. — Да, это так, но для этого должна быть работа, соответственная потреблению. А если потребление выше работы, потребность эта будет преувеличена, так оно и есть. Стало быть, опять всё к работе. Главное несчастье наше — это то, что мы потребляем больше, чем работаем, и потому путаемся в жизни. Работать больше, чем потреблять, не может быть вредно. Это высший закон. —
[15/27 июня.] Дурно спал. Ездил с Машей в Ясенки. Разговор с Тан[ей] Куз[минской] и M-[me] Seuron — на крокете. Убедить никого нельзя, но я долблю, безнадежно, но долблю. Шил. Спал. Вечером тоже. Попытки разговора с Соней, ужасно мучительные. На купальне косят. Мне совестно.
[16/28 июня.] Рано встал. Приехал Петр Андр[еевич] из Самары. Разговор с ним. Он как будто подделывается, а я всё долблю. Шил. Написал письмо Вас[илию] Ив[ановичу] о том, чтобы долги 12 ты[сяч] отдать бедным и сказал это жене. Мальчики плохи. И я не могу говорить им. Алекс[андр] Григ[орьевич] погиб от цивилизации. Павел дошил. Иду гулять с девочками. Весело гуляли, но мертвы. Слишком много пресного, дрожжи не поднимаются. Я это постоянно чувствую на моей Маше. Потом пошел купаться, очень устал. Дома та же гадость.
[18/30 июня.] Позже, в 7. Убрался, после кофе я шлялся без причалу — елку срубил, с Митрофаном о садах. Позволил оставить задаток. Всё это гадко. Пошел к Штанге. Встретил детей. Девочку — простая, ясная. Она дочь прислуги — ведется, как все. У них мальчики. Пришли крестьянские, они как с гостем, не учтиво только, но естественно, добро. Штанге пошел провожать меня. Рассказывал свою логику. Очень хорошо. Он хороший человек. Дома все отобедали. Приехал брат Сер[ежа]. И две бабы — жены острожных, и две вдовы солдатки. Ждали. Я устал и засуетился с ними, и Штанге, и Сережей. Тяжелое, суетливое состояние. Скверно наскоро пообедали. Пишу всё это к тому, чтобы объяснить последующее. Вечером покосил у дома, пришел мужик об усадьбе. Пошел купаться. Вернулся бодрый, веселый, и вдруг начались со стороны жены бессмысленные упреки за лошадей, кот[орых] мне не нужно и от кот[орых] я только хочу избавиться. Я ничего не сказал, но мне стало ужасно тяжело. Я ушел и хотел уйти совсем, но ее беременность заставила меня вернуться с половины дороги в Тулу. Дома играют в винт бородатые мужики — молодые мои два сына. «Она на крокете, ты не видал», говорит Таня сестра. «И не хочу видеть». И пошел к себе, спать на диване; но не мог от горя. Ах, как тяжело! Все-таки мне жалко ее. И все-таки не могу поверить тому, что она совсем деревянная. Только что заснул в 3-м часу, она пришла, разбудила меня: «Прости меня, я рожаю, может быть, умру». Пошли наверх. Начались роды, — то, что есть самого радостного, счастливого в семье, прошло как что-то ненужное и тяжелое. Кормилица приставлена кормить. — Если кто управляет делами нашей жизни, ТО мне хочется упрекнуть его. Это слишком трудно и безжалостно. Безжалостно относительно ее. Я вижу, что она с усиливающейся быстротой идет к погибели и к страданиям душевным ужасным. Заснул в 8. В 12 проснулся. Сколько помнится, сел писать. Когда приехал из Тулы брат, я в первый раз в жизни сказал ему всю тяжесть своего положения. Не помню, как прошел вечер. Купался. Опять винт, и я невольно засиделся с ними, смотря в карты.
[Июнь. Повторение.]
Переделывал свои привычки. Вставал рано, работал физически больше. И невольно говорил и говорил всем окружающим. Разрыв с женою,91 уже нельзя сказать, что больше, но полный.
Вина совсем не пью, чай в прикуску и мяса не ем. Курю еще, но меньше.
[19 июня/1 июля.] Встал в 8-м. Убрал комнату при Сереже. Пришел купец покупать иноходца. Я изменил слову. 250 р. — Ложь моего положения — нехороша. Я виноват в ней, надо выйти. Хотел дать деньги эти Тане. Оказалось, что другие — т. е. Сережа — завидуют. Ты прочтешь это когда-нибудь, Сережа сын, — тебе надо знать, что ты очень, очень дурен. И что тебе надо92 много работать над собой,93 главное смириться. Мужик Григ[орий] Бол[хин], Кастер-мастер и Павел сапожник косят сад. Я около 11 часов ввязался в их работу и прокосил с ними до вечера. Дети — Илья и Леля и Алсид — косили же. Очень было радостно. Вечером пошли купаться. —
[20 июня/2 июля.] В 7-м, не убирая комнаты, пошел к косцам и натощак до обеда тянулся за ними и вытянул. Приходил один Леля. Позавтракал и заснул на полчаса. Теперь пишу это. Вечер хочу съездить в Ясенки.
Был в Ясенках. Лошадь наступила на ногу.
[21 июня/3 июля.] Бабы работали, мои — нет. Я работал с мужиками весь день, кроме последних копен. Вечером у Маши
