былъ закрытъ для него. Всѣ интересы, нетолько общечеловѣческіе, но личные людей невоенныхъ были непонятны для него. Развѣ изрѣдка, читая газеты или слушая разговоры, онъ любилъ заставить себя подумать о какомъ нибудь случайно представившемся ему вопросѣ: то о устройствѣ свеклосахарныхъ заводовъ, то о китайскихъ инсургентахъ, то о новооткрытомъ минералѣ. — Всѣ воспоминанія его были только военныя, набравшіяся за эти 17 лѣтъ службы. Воспоминанія эти были: время юнкерства, дежурство на конюшнѣ, ссоры фелдвебелей, лихіе успѣхи въ верховой ѣздѣ, кутежи съ товарищами,[72] потомъ счастливая эпоха производства, поѣздки къ помѣщикамъ и снова кутежи и манежъ; потомъ отличіе и усердіе въ службѣ и надежда на эскадронъ и наконецъ осуществленіе этой надежды. Воспоминанія предшествовавшiя службѣ, его жизнь въ богатой деревнѣ отца, ласки матери, игры съ братомъ, какъ то непріятно дѣйствовали на него, и онъ безсознательно отгонялъ ихъ. Перебирать эти полковыя воспоминанія, которыя какъ ни кажутся ничтожными, для него были полны значенія и жизни, составляло главное занятіе Вереина.[73] Онъ часто по цѣлымъ днямъ просиживалъ съ трубкой въ зубахъ на одномъ мѣстѣ, перебиралъ свои воспоминанія,[74] внутренно тоскуя и досадуя на кого-то за то, что воспоминанія эти были такъ пошлы и пусты.[75]
Въ эти времена хандры онъ бывалъ особенно холодно строгъ съ людьми, ежели случались какіе нибудь дѣла по эскадрону. — Походъ въ Крымъ расшевелилъ его. Ему представились тотчасъ же двѣ стороны этаго обстоятельства. 1) Въ походѣ содержаніе значительно больше; 2) могутъ убить или искалѣчить. И вслѣдствіи 2-го разсужденія ему пришла мысль выйти въ отставку и жениться. Долго и много онъ размышлялъ объ этомъ дѣлѣ и рѣшилъ, что прежде надо сдѣлать кампанію, а потомъ выйти въ отставку [и] жениться.[76] Съ этаго времени къ воспоминаніямъ его присоединилась мечта о семейномъ счастіи, которую онъ ласкалъ и лелѣялъ съ необычайною нѣжностью. Все время свободное отъ службы въ Крыму, онъ сидѣлъ одинъ у себя въ палаткѣ, съ мрачнѣйшей физіономіей курилъ трубку, смотрѣлъ въ одно мѣсто и рисовалъ себѣ одну зa другою картины семейнаго счастья: — жена въ бѣломъ капотѣ, дѣти прыгаютъ передъ балкономъ и рвутъ цвѣточки для папаши; и онъ вставалъ изрѣдка,[77] улыбался и въ волненіи выходилъ изъ палатки на коновязь, — и бѣда была солдату, у котораго на лошади находились подсѣды или плоть, или бока впалые.[78] Полкъ, въ которомъ онъ служилъ, не принималъ участія въ военныхъ дѣйствіяхъ, во все время кампаніи, слухи доходившіе изъ Севастополя были часто ложны, да и по правдѣ сказать, онъ вовсе не интересовался ими. — Что наша возьметъ, онъ твердо былъ увѣренъ въ этомъ, а война выражалась для него тѣмъ, что стояли дивизiи лагеремъ, кормились по справкамъ и получали раціоны. — Сегодня утромъ онъ поѣхалъ къ полковому командиру только потому, что его затащили товарищи, но пріѣхавъ туда, онъ не раскаивался. Праздникъ былъ блестящій. Гостей почетныхъ и изъ Главнаго Штаба много, обѣдъ и вина отличныя.
Хозяинъ былъ Генералъ, гусаръ стараго времени, и давно знакомъ съ Вереинымъ.[79] Онъ принялъ его хорошо, посадилъ[80] на верхнемъ концѣ стола между адъютантомъ Главнок[омандующаго] и Ф. А. Во все время обѣда пѣли пѣсенники, на другомъ концѣ стола корнеты и поручики, сначала робко смотрѣвшіе на верхній конецъ — оживились и говорили громко. Крымское вино и портеръ замѣнились шампанскимъ. Адъютантъ спорилъ, что онъ выпьетъ больше всѣхъ. В[ереинъ] сталъ пить съ нимъ и выпилъ пропасть. За бланманже закурили сигарки, и разговоръ о Севастополѣ и ошибкахъ начальства замѣнился разговоромъ о женщинахъ, лошадяхъ, не потому, чтобъ находили его веселѣй, но такъ, по привычкѣ, будто такъ надобно.[81] Притворялись, что интересны дѣла военныя и справки, хотя всякой зналъ, сколько получаетъ дохода К. И.; теперь притворялись, что весело пить и говорить объ лошадяхъ.
Вереинъ никогда не думалъ, что притворяются, но онъ ужъ такъ привыкъ къ этому, что зналъ впередъ все, что будетъ: какъ сниметъ сюртукъ одинъ, потомъ другой, какъ пойдутъ къ пѣсенникамъ, какъ будутъ пѣть гусарскія пѣсни, какъ Р. Вал. будетъ махать руками, какъ будутъ пить за здоровье полка, за здоровье гостей почетныхъ, за защитниковъ Севастополя, а потомъ такъ будутъ пить за шуточныя здоровья, какъ подойдутъ къ пѣсенникамъ, какъ гусары будутъ комедію ломать. И пить ему не хотѣлось, но ужъ такъ вино на столѣ, будто весело, и другимъ бы было непріятно. Другіе думали то же самое. Особенно такъ думалъ адъютантъ, но надо mettre другихъ en traіn,[82] и пошелъ плясать. Генералъ притворился, что радъ и смѣется, несмотря на то, что съ секунду въ глазахъ его при этомъ выразился испугъ, что это неприлично и не удержать ли его. Потомъ адъютантъ сказалъ Маіору, что онъ перепилъ его. Маіоръ сдѣлалъ, какъ будто, это ему непріятно, и выпилъ цѣлый стаканъ. Стаканъ этотъ былъ лишній. Голова у него закружилась, а тутъ адъютантъ потащилъ его плясать. Генералъ истинно устыдился; но онъ, злобно стиснувъ зубы на свою глупость, прошелъ таки казачка. Длинныя ноги зацѣпились одна за другую, и онъ упалъ. Онъ сдѣлалъ ужасную гримасу, будто смѣется, бакенбарды мокрыя какъ то жалобно отвисли, онъ всталъ и пошелъ прочь отъ палатокъ въ садъ. Въ саду надъ канавкой онъ остановился, уперся головой объ дубъ и долго силой воли не могъ остановить круженья головы. Вода текла, камары по ней, трава, на которую онъ вдругъ открылъ глаза. Вдругъ ему вспомнилось дѣтство, семейство отца и старуха бабка. Онъ легъ головой на траву и мгновенно заснулъ.[83] Проснувшись, онъ нашелъ въ палаткахъ игру. Пропонтировалъ 100 р. и, притворяясь, что ему все равно, съ мрачнымъ лицомъ пошелъ ужинать. Опять невольно всѣ притворились, что празднуютъ что-то: Полкъ кавалеріи, духъ, и онъ выпилъ много, но нестолько. Почетных гостей не было, ужинъ былъ проще.[84] Онъ пропонтировалъ еще 150, которыхъ у него не было, и поѣхалъ домой.[85] Дорогой опять привычная грусть начала сосать его. Какой то непонятный вопросъ — зачѣмъ? безпрестанно представлялся ему, и ему было все грустнѣе и грустнѣе, и вмѣстѣ съ тѣмъ онъ вспоминалъ, что говорилъ про справки и говоритъ: хорошо [у] бабушки, и дремля твердилъ это теперь. Шинель становилась сырѣй и сырѣй, лужи больше и больше. Но вотъ кусты, кажется эти.[86] Да, надо завтра взять деньги изъ ящика, отдать, этаго каналью фуражира выпороть, что сѣно купилъ по 80, а у Генерала по 60. Пріѣду домой — небось палатка насквозь промокла, и постель мокра, а Николаевъ пьянъ навѣрно, — и онъ снова закрылъ глаза. Сказано, что если вѣруешь, то горы подвигнешь. Господи, подумалъ онъ, дай мнѣ семейную тихую жизнь, выведи меня отсюда.
[87] Онъ посмотрѣлъ кругомъ, мѣсяцъ совсѣмъ уже выплылъ, но его перерѣзала тонкая черная тучка. Темная полоса тучи такъ же[88] рѣзко отдѣлялась отъ горизонта. Мелкій дождь сыпалъ сверху изъ сплошнаго сѣраго неба. Направо ровная даль, налѣво огни Севастополя. Дорога бѣлѣла рѣзче, извиваясь между чернымъ кустарникомъ, изрѣдка узкими тропинками огибая его. Такъ вотъ, за этими кустами, полверсты небольше будетъ, подумалъ онъ, снова закрывая глаза. Онъ совершенно забылся минуты на двѣ. Когда онъ открылъ глаза, дождикъ переставалъ, едва сыпался, когда приносило его вѣтромъ изъ дальней тучи; было свѣтлѣй, тѣже кусты виднѣлись съ обѣихъ сторонъ дороги, но кусты эти были выше и чаще, точно аллея. Чѣмъ больше онъ вглядывался, тѣмъ болѣе измѣнялись они; онъ поглядѣлъ на право: кусты мѣшались съ высокими деревьями, которыхъ, онъ твердо зналъ, небыло въ этомъ мѣстѣ. За деревьями между ними блестѣла вода, двигаясь между корней, которые сами бѣжали, одинъ застилая другой. Онъ сталъ вглядываться: это похоже было на садъ. — Онъ оглянулся на лѣво, гдѣ не смотря чувствовалъ свѣтъ и принималъ его за огни выстрѣловъ Севастополя. Эти дальніе огоньки не мелькали, а стояли на мѣстѣ ровнымъ четвероугольникомъ. Не было сомнѣнья, это домъ съ освѣщенными окнами. Куда я заѣхалъ? Однако онъ толкнулъ впередъ лошадь. Вотъ и въѣздъ въ аллею, по которой лошадь пошла сама какъ домой веселой иноходью. Онъ посмотрѣлъ на лошадь, — и лошадь была другая, вороная, съ толстой шеей и острыми ушами и длинной гривой. Въ ней чувствительна была сила и игривость, она бойко раскачива[ясь] потопывала по лужамъ и подкидывала спиной и подергивала поводья, поварачивая голову, то направо, то налѣво.[89]
Едва она подъѣхала къ крыльцу, какъ въ темное окно высунулась сзади освѣщенная женская фигура и по лѣстницѣ послышался топотъ. Вышелъ старикъ дядька его и взялъ лошадь.
— [1 неразобр.] промокнуть П. Н. — сказалъ онъ. Какая то собачонка съ визгомъ стала вертѣться вокругъ лошади.
— Нехорошо, Петръ Николаичь, — сказала женская фигура, — не слушаться жену: я говорила, что будетъ дождикъ. — Вереинъ тотчас узналъ голосъ М. Н., онъ понялъ, что она жена его, но странно, удивился очень мало. Онъ почувствовалъ себя дома и уже давно. Что-то прилило къ сердцу — счастіе. Онъ вошелъ на лъстницу. Все это было ему ново, но знакомо, ужасно знакомо и мило. Этотъ ларь, ручка двери и т. д. Онъ даже вспомнилъ, что уѣзжая изъ дома почти поссорился съ женой за то, что она не хотѣла отнять отъ груди младшаго ребенка, дѣвочку, которой былъ ужъ 2-й годъ. — Она упрекнула его въ своеволіи, а онъ посмѣялся довольно зло надъ нѣжностью, которую будто она афектировала. — Онъ вошелъ на лѣстницу. — Все было какъ слѣдуетъ.[90] Жена встрѣтила его. Она много похудѣла, лицо было прозрачно, руки ужасно худы, но та же милая добродушно веселая улыбка, волосы ея были зачесаны назадъ, на ней было пестрое голубаго цвѣта платье. — Я тебя послушала, мой другъ, — сказала она, цѣлуя его въ щеку, — я отняла Машу. — Ахъ напрасно, — сказалъ онъ недовольно, — а я хотѣлъ сказать, что я вралъ утромъ, виноватъ. — Она улыбнулась. — Хочешь чаю, мы пили, но самоваръ ждетъ тебя. — Они вошли въ гостиную, на диванѣ за картами сидела старушка мать Вереина, которая умерла тому назадъ лѣтъ 8 и теперь постарѣла очень. У окна сидѣлъ старшій братъ. Онъ читалъ вслухъ, подлѣ него стоялъ кудрявый мальчишка,
* II.
ОТРЫВОК ДНЕВНИКА 1857 ГОДА.
[Путевые записки по Швейцарии.]
15/27 Мая. Нынче утромъ уѣзжали мои соотечественники и сожители въ Кларанскомъ пансіонѣ Кетерера. Я давно уже сбирался идти пѣшкомъ по Швейцаріи, и кромѣ того мнѣ слишкомъ бы грустно было оставаться одному въ этомъ миломъ Кларанѣ, въ которомъ я нашелъ такихъ дорогихъ друзей; я рѣшился пуститься въ путь нынче же, проводивъ ихъ.
Съ утра въ 3-хъ нашихъ квартирахъ происходила возня укладки. — Впрочемъ, наши хозяева поняли насъ русскихъ и, несмотря
