его товарищ учитель. Не выходил до обеда. После обеда Ивин. Пишет жизнь Христа. Замечательный человек. Вот образец того, как челов[ек] с призваньем выбьется ото всюду. Только не будь нашего ложного просвещенья, они бы сделали больше. Теперь ему пробивать надо лед лжи. Пишу и думаю: правда ли? Аввакум. Ложь всегда есть. И пробивать ее всегда надо. Потом пришел юноша Кротко[в], знакомый Е. Попова. Мало приятен. Но о Попове говорили. Из его осуждений я вывел еще большую похва[лу] Попову. Ваничке получше. Был Алсид. <Не лежит сердце.> Не надо этого не то что писать, а думать. Тоже и о Кроткове. Сплю у детей, но не могу рано засыпать.

30 Я. М. 89.Встал очень рано. Вода не вожена, я б[ыл] рад поработать больше. Теперь 11-й час. Пойду завтракать. Что-то хорошо думал, проснувшись, забыл. — Одно думал это то, что Соня так страстно болезненно любит своих детей от того, что это одно настоящее у нее в жизни. От любви, ухода, жертвы для ребенка она прямо переходит к юбилею Фета, балу не только пустому, но дурному. Бирюков брат б[ыл]. Вот он — никто бы слова не сказал за платье и чин[?].

Заснул и пошел ходить. После обеда Попов стихотворец юноша. Удивил его, сказав, что это самое подлое занятие. Пошел к Фету. Там обед. Ужасно все глупы. Наелись, напились и поют. Даже гадко. И думать нечего прошибить. А может б[ыть] дурно, что поддаешься. Это respect humain.23 От Чертк[ова] письмо приятное. Дома Бутк[евич], Рахманов и Иванц[ов] молодой. Плохо говорилось. Пошел один в баню. От Поши письмо доброе. —

31 Я. М. 89. Рано встал бодро.24 Работал. Записал, иду завтракать. — Пасьянсы делал, заснул, пошел бродить. Всё не б[ыл] у Федоров[ой]. Упадок духа большой. Но, слава Б[огу], грешу меньше. Не сержусь, не обвиняю. Написал только письмо Чертк[ову]. После обеда пришел Семенов. Вопрос о его деньгах, т. е. о нужде ему — не решился для меня. Но нет: в той мере, в к[оторой] ему нужны деньги, в этой мере он не исполнил христ[ианский] закон. Пришел Рахманов, и мы пошли к Анненково[й]. Там гости и меня заставляли говорить и быть блестящим. Стыдно. Потом пошел к Буткевичу. Там Темерин, Марес, Козлов, Новоселов и хозяева. Новоселов начал осуждение тем, кто не поставил себя по внешней форме безукоризненно. Очень узок и не добр. Много говорил[и] и под конец выяснилось, что формы безукоризненной нет, и что та, к[оторую] он хочет принять, укоризненна больше той, к[оторую] он укоряет. Пришел домой в час. Очень мно[го] говорил, но, кажется, не бесполезно. Впрочем, когда кажется, то часто выходит обратное. Не дай Бог.

1 Ф. М. 89. Встал в 8. Много работал, записал, иду завтракать. Сейчас после завтрака заболел живот. Очень болел, но прожил не хуже здоровых дней. Читал Задига — много хорошего. Да, прогресс в увеличении света, а свет всё тот же есть. Не выходил. Заснул, потом вечером пришли Дунаев и Семенов. Ох, болтовни много! Потом англичанин, кавалерийский офицер, охотник до horseflesh.25 Дикий вполне англичанин. На всё у него готовы evasiv’ныe26 шутки и слова. Лига мира? — «The friends of peace fight between themselves».27 Насчет веры: все лицемеры, а я люблю Библию и мои верования для меня, а говорить про них не зачем. Потом люблю мотать деньги, а потом I will ro[u]gh it28 в Австралии. Красота тела есть душа. Whitman29 ему сказал это. Это его поэт. Да, написал вчера утром 4 письма: Вас[илию] Ив[ановичу], Сувор[ину], Попову и Ге. — Машу травили за вегетарьянство. Удивительно! — Да был еще вчера юноша Шаталов, кажется купчик. Хочет жить по божьи, принес Евангелие и хочет списать.

2 Февр. М. 89. Пропустил день и записал на 1-е то, что было 2-го. 1-го же помню, что я был у Федоровой, говорил ей, что нельзя оставлять мужа. И нельзя, увидал это еще яснее, глядя на нее и по словам матери, что он ревнует ее. Но это ли причина запоя? Обедали одни, после обеда Стахович, Анненк[ова] с мужем и Медведев. Всё это б[ыло] 1-го. Болтовни много и тяжело. Стахович от меня сторонится и ревниво стережет православие; я прежде досадовал. А теперь жалею. Он не готов и боится. Не умеет плавать и не бросается, а я досадую.

3 Ф. М. 89. Встал рано, пошел неохот[но] работать, и напрасно. Всё ноет под ложечкой. Записал два дня и иду чай пить. Целое утро поправлял Покровского до 5. После обеда пришел Семенов и Теличеева. Получил от Черт[кова] повести Семенова и его, Ч[ерткова], о воспит[ании]. Всё — недурно. Тяжело было. Но не обидел, кажется, никого. — Поздно лег. Нездоров.

4 Ф. М. 89. Встал очень рано. Очень много работал. И потом кончил Покровск[ого], хорошо. И теперь иду к Сытину. Подъем большой сил физич[еских] и умств[енных]. Приятно скром[но], безлично работать. Приходила женщина просить помочь больным скарлатиной детям. Не помню, куда ходил утром. После обеда. Обедал Фет и Писаренко. Фету противны стихи со смыслом. Это б[ыла] суббота. Пришел Семенов, потом Клобский, потом Полушин, потом Серяков, купец и учитель комерческого училища, непонятный еще для меня, потом Алексеев, вольноопредел[яющийся]. Кажется, хороший малый — не пьет. — Потом Янжул остался один и много рассказ[ывал] интересного. Получил от Желтова статью. Я устал.

5 Февр. М. 89. Опять рано встал, работал. Женщина с больными детьми нынче. — Написал письма Черткову, Желтову, Поше. Пошел к Полушину. Меня мучает этот человек. Я вижу в нем скрытую злобу. В роде Денисенко. Надо любить его и тяжело это делать. — К Покровскому, к Златовратскому, к Буткевичам, и оттуда меня проводил Новоселов. Милый молодой народ. Как они готовы служить людям собою. С Новоселовым хорошо. Везде было тяжело, но хорошо, дружно. — Анна Михайловна обедала. Танеев играл. Не нужно и даже скучно. Поздно лег.

[7 февраля.] 6 Февр. Опять рано встал. Очень вял. Работал. Заснул. Читаю Вольтера. Думал притчу по случаю того, что люди, желающие жить во имя Христа, хотят жить вместе. Люди хот[ят] жить во имя Хр[иста]. Это зерны, хотящие прорасти и принести плод. Огорчаться христианину на то, что вокруг него люди мирск[ие], не такие, как он, всё равно, что зерну огорчаться о том, что вокруг него земля, а оно не висит на просторе, или о том, что оно не лежит с другими зернами. Но ведь земля это то самое, что нужно зерну для того, чтобы питаться и пустить рост. Другие зерна ему не нужны, они нужны только как навоз. — Ходил без цели. После обеда работал с Леночкой, потом пришел Дунаев и Анненко[ва] с сестрой. Хорошо говорил[и], но я устал. — Поздно опять лег.

7 Февр. М. 89. Опять рано, работал, записал, иду завтракать. Ал[ександр] Пет[рович] запил и погиб. Жалко. Надо помочь. Собрали 160; но он не ушел. Ничего не делал, уныл и слаб. Пошел ходить, в Музей. Ник[олай] Фед[орович], Корш. Мне легче с ни[ми], зашел к А[нне] М[ихайловне]. Вдруг проснулось — д. п.30 Дома Маша уехала. Вечером хотел повозить воду, а потом заняться с Леночкой. Не успел заняться, пришел Попов, потом офицер Алмазов. Сын литератора, желает быть знаком с литераторами и беседах31 об умных предметах, до к[оторых] дела нет. Я говорил от души. Страш[но] легко и охотно говорится, когда собеседник не принимает к сердцу. Пробовал писать предисловие — не пошло. Читаю Ben Hur. Плохо. —

8 Фев. М. 89. Встал позднее. Дурно. Работал много, убрал, записал, иду завтракать. После завтр[ака] приехал Бедекер с Щерб[ининым]. Проповедник кальвинист Пашковск[ий]. Он сказал, что следит за мной, говорил с пафосом и слезами. Но холодно и неправдиво. А добрый человек. Его погубило проповедничество. Он прямо сказал, что всякий — миссионер, и настаивал и приводил тексты в подтверждение того, что надо проповедывать, и что недостаточно «светить» добрыми дела[ми] перед людьми. Я всё время трогался до слез. Отчего не знаю. Пошел к Свербеевой, умная, добрая. Я глупо говорил (из эгоизма) об общ[ем] дурном мнении о ее брате, к[оторое] я не разделяю. После обеда переводил с Леночкой, за исключением времени, провед[енного] с учительницей Абр[амовой] и др[угими], и с Касаткиным, милым, чистым художником. Да, Ал[ександр] Петр[ович] ушел. Я виноват, что не занялся им. Всё хочется умереть. Да, мне кажется, что я дожил до того, что, думая о будущем, отыскивая впереди цели, к кот[орым] стремишься в будущем, я знаю и вижу одну крайнюю цель в этой жизни — выход из нее, и стремлюсь к ней почти радостно, по крайней мере, уже наверно без противления. Благодарен за это. Хорошо.

9 Ф. М. 89. Спал д[урно]. Встал поздно, опять усиленно работал. Всё утро читал и задремал, иду гулять.

Да, становится ясно, что «с словом32 надо обращаться честно», т. е. что если говорить, то надо говорить так ясно, как только можешь, а не с хитростями, умолчани[ем] и подразумеванием, с к[оторыми] пишут все, и я писал. Постараюсь этого но делать. Помоги мне. Пошел к Толстым, застал там Дьякова, торопился говорить и говорил лишнее. Но поправил.

Вечером начал переводить с Л[еночкой], пришел Тимк[овский]. Я послал за Пол[ушиным]. Но он ответил, что некогда, и не пришел. Я досадую, злюсь на него, но успел вчера вызвать любовь к нему, понимание его положения и сострадание. А поработать над ним, будет и любовь. Потом пришла Анненк[ова] с племянницей, потом С[офья] Ал[ексеевна]. Я устал очень. Здоровье плохо: горько во рту и на сердце. Но мне прямо хорошо, даже очень хорошо.

[11 февраля.] 10 Ф. М. 89. Встал позднее, но все-таки до сильного пота поработал. За кофе пришел Арханг[ельский], фельдшер ветер[инар] Бронницкий, переписывает «В чем м[оя] в[ера]», свежий, ясный, сильный человек, но, кажется, пьет. Надо помочь ему. Поговорил с ним, потом сел за работу. Написал предисловие — начерно. Пошел ходить. После обеда переводил усердно. Пришл[и] О. А. Мамон[ова], Дунаев. Читал Le sens de la vie. Там страницы о войне и государстве поразительные. Надо, надо писать и воззвание и роман, т. е. высказывать свои мысли, отдаваясь течению жизни.

11 Ф. М. 89. Рано. До сильного пота работал и вот записал, иду завтракать. Читал прелестного Rod. Есть места: о войне, о дилетантизме, удивительные. Пытался писать, не шло. Пошел в метель ходить. Был у Готье. После обеда начал переводить, как пришла учащаяся на акушерск[их] курсах, нервная, измученная, дочь помещика. «Зачем вы сюда