мои чистоты становятся всё больше и больше: прежде я видел нечистоту только, положим, в прелюбодеянии, потом я вижу ее в ухаживаньи, в объядении, в праздности, в чтении романов, слушаньи музыки и т. д., и избегая ухаживанья, объядения и др[угого], я становлюсь в более выгодные условия для борьбы с соблазном. Так что не придумы[вать] или избирать надо условия выгодн[ые], но двигаться в достижении идеа[ла], и всякий шаг есть постановление себя в более выгодное условие для борьбы. —
142 Теперь 4 часа.
Вчера 27 в Крапивне. Встал очень рано, пошел ходить, к пол[иции] и потом — в острог. Опять убеждал подсудимых быть единогласными; напились кофе, и пошел в суд. Жара и стыдная комедия. Но я записывал то, что нужно б[ыло] для натуры. Потом поехали ночью. Мятель, и б[ыло] жутко. Доехали хорошо.
26. Крапивна. 90. Рано встал, приехала Соня. Я ничего не успел писать. В 1-м часу поехали. Мятель, но приятно доехали. Я, ища помещен[ия], ходил к Юдину. — И Юдину, говоря о своих беседах с умным попом, и в особенности хозяин[ом?] холостым, 30 лет, московским, молящимся полчаса — он, сказал мне, что читает: Слава тебе Бо[же], Цар[ю] Неб[есный], Богор[одица], Симв[ол] веры, Возбран[ной], Достойн[о] и еще что-то — ясно показывают, как вместо Христовой веры подставлена языческая, в к[оторой] молитва есть талисман.
25. Не помню, кажется немного писал.
24. Ездил в Тулу. Именины Давыд[овой]. Утром писал. —
Нынче 2 Декабря ночь. Ездил в Крапивну. Был Алехин и Елец. Жизнь всё та же, медленно пишу.
3 Дек. 90. Я. П. Если б. ж.
[3 декабря.] Пишу вечером, 10-й час. Нездоровится, тоска и слабость. Утром писал слабо, но не бесполезно. Ездил в Ясенки. Написал кое-какие письма. Тоска, уныние. Смерть становится ближе и ближе, и не только не страшно, но я стараюсь не отдаваться надежде на скорое пришествие ее, а жить вечною жизнью теперь так же, как буду жить после смерти. То не будет другое, а то же. Написал письма Чертк[ову]. Страх[ову], Рагоз[ину], Лескову, Алехину.
4 Дек. 90. Я. П. Е. б. ж.
Нынче 15 Декабр[я]. 11 дней не писал. Жил приблизительно так же: так же гулял и молился, так же медленно подвигался в писании своей статьи. — Были 1) Русанов с Буланже. Очень радостное оставили впечатление. Потом Буткевич Анатолий и Андрей. Известие о том, что жандарм собирался ко мне по случаю отсылки Буткевичем гектографированных статей. Потом Анат[олий] Бут[кевич] с женою. Очень хорошие, радостные. Перед ними еще старый человек, Самарский каретник Панов, отрицатель православия, вольнодумный самобытный христианин. Слишк[ом] занят отрицанием. Потом Диллон. Нынче только уехал. Мне было тяжело отчасти п[отому], ч[то] я чувствовал, что я для него матерьял для писания. Но умный и как будто с возникнувшим религиозным интересом. Сейчас проводил Булыгина. Надо помогать ему духовно, и я старался, как умел. Нынче утром вышел, и меня встретил Илья Болхин с просьбой простить: их приговорили на 6 неде[ль] в острог. Очень стало тяжело, и целый день сжимает сердце. Молился и еще буду молиться и молюсь, чтобы Бог помог мне не нарушить любви. Надо уйти. — Забыл записать славного милого гостя — Пошу. Он очень хорош, ясен, открыт, правдив, чист, и такова же Маша, и мне радостно. За это время думал: Записано следующее:
1) Прежде общий идеал, потом сознание возможности осуществления идеала, потом осуществление идеала. Так записано, но я не помню ход мысли и всё значение этого.
2) Благодаря цензуре вся наша литературная деятельность праздное занятие. Единое, что нужно, что оправдывает это занятие (литературой), вырезается, откидывается [цензурой].143 Вроде того, как если бы позволяли столяру строгать только так, чтоб н[е] б[ыло] стружек. И напрасно думают писатели, что они обманут правительственную цензуру. Обмануть ее нельзя, как нельзя обмануть человека, к[оторому] бы потихоньку, без ведома его, хотели бы поставить горчичник. Как только начнет действовать, он сорвет его. —
3) Поша показывал мне письмо к нему Обол[енского], в к[отором] он осуждает меня в бессердечии. Мне б[ыло] больно, праздно, бесцель[но] больно, как мне показалось сначала, т[ак] к[ак] я не мог ничего извлечь себе — душе на пользу из его суждения; одно я видел, что он имеет зло на меня. И мне это б[ыло] больно, как Д[енисенко?] и т. п. Но польза и в таком осуждении есть, и большая. Как ни старайся угодить людям, ты никогда не угодишь всем, и если ясно видишь это, то поневоле перестанешь заботиться об угождении им и начнешь угождать одному Богу.
144 4) С разных сторон и в жизни, и в своем писаньи все чаще и чаще прихожу к мысли о том, что люди мыслят большею частью в той мере, в к[акой] они не святы, не с тем, чтобы найти истину, а только с тем, чтобы им оправдать и возвеличить себя. Только святой может мыслить совсем правильно, и только мысль святого плодотворна. Люди же грешные полны желаний, отвращений, ожиданий, пристрастий, и мысль служит им. Картина, сюжет кот[орой] обличает нас, кажется нам технически плохою, и наоборот. — Так что для того, чтобы понять предмет, нужно не вникать в него, думать, разбирать его, а нужно очищать свое сердце от желаний, пристрастий, надежд мирских — от греха, увеличивать любовь, как для того, чтобы видеть через замерзшее стекло, надо не напрягать зрение, не приближаться к стеклу, а очищать и оттаивать его.
5) Нынче, молясь об искушениях славы людской, о том, что презирание нас людьми должно быть радостно для нас, думал об юродстве, прикладывал его к себе и почувствовал опасность юродства для такого слабого человека, как я.
Если совершенно отрешишься от людского мнения о себе, будешь даже искать осуждения, то лишишь себя сдерживающей силы людского мнения, кот[орое] для слабого человека еще нужно. Я думаю, что это есть ахилесова пята юродства. Начнет делать для того, чтобы люди осуждали его, а потом отдастся соблазну.
Писал нынче — немного, но как будто подвигаясь. Начал вчера Кон[евскую] сначала. Очень весело ее писать. Теперь 10. Иду наверх. Помоги, Отец, перед тобою, живя для твоей любви, развязать зло.
16 Декабря. Я. П. 90. Если б. жив.
[16 декабря.] И точно, если буду жив. Вчера лег и не мог спать. Сердце сжималось, и, главное, мерзкая жалость к себе и злоба к ней. Удивительное состояние! При этом нервный подъем, ясность мысли. Я бы мог написать этими усилиями прекрасную вещь. Встал с постели в 2, пошел в залу ходить. Вышла она, и говорили до 5-го часа. То же, что бывало. Немного мягче с моей стороны. Кое-что высказал ей. Я думаю, что надо заявить правительству, что я не признаю собствен[ности] и прав, и предоставить им делать, как они хотят. Встал в 10. Гулял. Молился. Молитва становится чем-то механическим: стараюсь прочесть всё. А между тем жаль оставить ее. Нынче что-то сильно думал во время молитвы, теперь забыл. Дома писал порядочно — подвинулся.
Всё не могу перейти в простой ласковый, любовный тон, не только с нею, но и со всеми. Доказательство, что вина во мне. Последние слова мои вчера были: не суди меня; а я себя сужу за то, что мало любовен — ищи того же в себе. — Вероятно, что-нибудь запало ей из моих слов, что — не знаю, но запало. Ездил верхом через Овсян[никово] на Козловку. Письмо вчера анонимное: говорит — «за спасение одн[ого] юноши — медаль, сколько же тебе?» Рассказыва[ет], как он пал. Нынче письма от Никифорова, Черткова. Читаю пустяки, Дюма. — Нервы как будто спустились. Теперь 10-й час, иду наверх.
17 Дек. 90. Я. П. Если б. жив.
[20 декабря.] Жив. Нынче 20. Все три дня очень плохо работалось. — 17. Кажется, приехали Попов и Хохлов. Напряженно от разлада образа жизни с образом мысли, но твердые люди, особенно Хохл[ов]. Писал письма двум мужичкам Журав[ову] и Семенову, Долнеру, Ярыжк[ину] и Ге. Получил письма от шекеров — два. Вчера приезжал Жиркевич. Добрый юноша. — Нынче, 20, очень б[ыло] тяжело нравственно — тоска, всё дурно, и нет любви. Молитва становится формой. Маша уехала. Дурно жил, очень дурно. Нынче взял копию крестьян. Нынче опять от шекеров Holister’a об апокалипсисе. Были мысли — забыл. Помню одно: увеличивать любовь в людях и в себе одно нельзя без другого; и признак настоящей жизни — когда совершается и то и другое, т. е. тогда только увеличивается любовь в людях, когда при этом она растет в тебе. Если нет в тебе роста любви, то недействительна твоя работа. И тогда только увеличится любовь в тебе, когда она увеличивает любовь в людях. Если деятельность твоя для твоей души не увеличивает любовь в людях, то она тщетна для твоей души. —
У Ренана прочел очень умно: сверхъестественное не б[ыло] сверхъестественно и теперь не сверхъестестве[нно], surnaturel145 для людей, не имеющих научного (как он говорит) взгляда на мир: для них чудо не сверхъестественно, а натурально. Всё для них совершается чудесами.
21 Дек. 90. Я. П. Если буду жив. —
[21 декабря.] Встал очень рано. Разбудила телеграм[ма]. Соня родила сына. Писал — всё о церкви, и всё медленно движется вперед. Приехали Ил[ья] и Филос[офова] и Таня. Всё после обеда ничего не делал. Вялость мысли.
22 Д. 90. Я. П. Е. б. ж.
[25 декабря.] Нынче 25. Вечер, 8 часов. Сейчас делали елку. Я сидел внизу и читал Ренана. Замечательно умно. Перед обедом гулял, спал и у Левы просил прощения за то, что огорчил его. Начался во время чая при Дунаеве разговор об образе жизни, времени repas;146 он упрекал мать; а я сказал, что он с ней вместе. Он сказал, что они все говорят (и необыкновенно это), что нет никакой разницы между Машей, Чертк[овым] и им, а я сказал, что он не понимает даже, в чем дело, сказал, что он не знает ни смирения, ни любви, принимает гигеническ[ие] заботы за нравствен[ные]. Он встал с слезами в глазах и ушел. Мне было очень больно и жалко его, и стыдно. И я полюбил его. Поговорил, но жалко, что б[ыло]. — Так что ничего не писал. Ночь плохо спал.
Вчера вечером приехал Дунаев. Утром я писал немного. С Сережей неловко и чуждо. — Третьего дня приехала М[аша] Кузм[инская] с Эрдели. Жаль их. — Нехорошо. Все эти дни получал письма ругательные. Яснопо[лянский] тартюф. И больно и потом хорошо. Письма от шекеров хорошие.
Думал нынче: в числе тех фасов, сторон, с кот[орых] представляется
