Полное собрание сочинений в 90 томах. Том 53. Дневники и записные книжки, 1895-1899 гг. Лев Николаевич Толстой
Дневники и Записные книжки Л. Н. Толстого за 1895—1899 годы, вошедшие в состав настоящего тома, содержат многочисленные отклики писателя на общественно-политические события второй половины 90-х годов прошлого века, а также его суждения по вопросам философии, эстетики, литературы, искусства и морали. Среди дневниковых записей имеется много материалов, относящихся к работе Толстого над его художественными и публицистическими произведениями: романом «Воскресение», повестями «Хаджи-Мурат» и «Отец Сергий», драмой «И свет во тьме светит», рассказом «Хозяин и работник», трактатом «Что такое искусство?», статьями «Голод или не голод?», «Студенческое движение», «Бессмысленные мечтания» и др.
В дневниках запечатлены творческие планы Толстого, намечены замыслы новых произведений.
Самый беглый перечень художественных и публицистических произведений, созданных, законченных или начатых писателем во второй половине 90-х годов, свидетельствует о том, что это был один из значительных периодов в творческой жизни Л. Толстого.
Нельзя, разумеется, только по Дневникам и Записным книжкам составить полное представление о том, чем жил в эти годы великий писатель. Но в соединении с художественными и публицистическими произведениями, с обширной перепиской, которую вел Толстой, они дают большой материал, помогающий яснее представить, какие вопросы общественной жизни волновали писателя в эту эпоху, как откликался он на события современной ему действительности.
1
Среди дневниковых записей Толстого за 1895—1899 годы исключительный интерес представляют его суждения по социально-политическим вопросам.
Вторая половина 90-х годов в России была периодом промышленного подъема, сопровождавшегося дальнейшим ухудшением положения трудового народа в городе и деревне. Рабочие, число которых в эти годы бурно растет, подвергаются нещадной эксплуатации со стороны «рыцарей» эпохи первоначального накопления, успешно осваивающих западные приемы буржуазного хищничества. Обобранные до нитки крестьяне, лишенные земли, с каждым годом оказываются в еще большей кабале у деревенской буржуазии — кулачества. Сгоняемые нуждой с насиженных мест, они толпами уходят в города. «Новые ужасы разорения, голодной смерти, бездомной жизни среди городских «хитровцев»[1] становятся уделом русского крестьянства.
Включение России в конце XIX века в общую систему мирового империализма приводит к еще большему усилению экономического и политического закабаления народа. Русский царизм отдает богатства страны на поток и разграбление капиталистическим хищникам Запада. Одновременно он выколачивает с трудящихся, и в первую очередь с крестьянства, миллионы рублей в виде податей и обложений.
Вторая половина 90-х годов является периодом дальнейшего бурного роста революционного движения в России. Вступив в 80-х годах на путь организованной борьбы с капиталистами и помещиками, рабочий класс все более сплачивается, все чаще прибегает к методу массовых стачек для защиты своих интересов. В 90-х годах русский пролетариат вырастает в мощную организованную политическую силу. Развивается и массовое крестьянское движение в деревнях.
Окончательно порвав в начале 80-х годов со всеми привычными взглядами дворянского класса, став на позиции многомиллионного русского патриархального крестьянства, поднимавшегося на борьбу против угнетателей, Толстой с каждым годом все сильнее и беспощаднее критикует помещичье-капиталистический строй.
Обличение господствующих порядков с точки зрения интересов патриархального крестьянства составляет в этот период главное содержание и художественного творчества Толстого, и его публицистики, и его Дневников. Рисует ли он нищету и бесправие трудового народа в городе или ужасы разорения в деревне, бичует ли он полицейский произвол в России или кровавые злодеяния западных колонизаторов — всюду он выступает как суровый судья, который обвиняет и осуждает эксплуататорское общество. И именно потому, что его обличение ведется с позиций широких крестьянских масс, угнетенных капиталистами и помещиками, что своим протестом он выражает их стихийное недовольство и негодование, критика Толстого носит столь острый и разящий характер. Дневниковые записи этих лет проникнуты бурным протестом против самодержавия, земельного рабства и капиталистической эксплуатации, против всякого неравенства и классового господства. Писатель, как свидетельствуют его Дневники, ставит своей целью беспощадно разоблачать «обман экономический, политический, религиозный», обличать «ужасы самодержавия» (стр. 67), раскрывать бесчеловечную сущность буржуазного общественного строя, при котором неизбежны «война, суды, казни, угнетение рабочих, проституция» (стр. 230).
Буржуазный строй жизни есть рабский строй, заявляет Толстой. «Рабочие пойманы и завладением землей, и податями, и солдатством, и обманом веры», — говорит писатель, характеризуя «рабство нового времени» (стр. 206). «В деревне явно рабство», — отмечает он в своей Записной книжке (стр. 254).
Постоянная нищета, тяжкий труд, голод, разорение — вот что видит Толстой в пореформенной деревне. «Рахитичные дети, измученные работой члены, без постели, мухи, нечистота» — типичная картина крестьянского быта, который постоянно наблюдает Толстой (стр. 50). «Был мужик с отбитой деревом рукой и отрезанной. Пашет, приделав петлю», — отмечает он в Дневнике (стр. 150). Из этой короткой записи встает жуткая картина бедственного положения крестьянства. А сколько народного горя, слез, отчаяния заключено в статистических сведениях списков голодающих крестьян, заполняющих Записные книжки Л. Толстого за 1898 год!
Недороды и голодовки были постоянным народным бедствием в царской России, Во время голода 1891—1892 годов статьи Толстого и его призыв о помощи всколыхнули всю страну, и он сам возглавил дело организации спасения голодающих. Так поступил он и в 1898 году, когда голод снова охватил многие районы России.
Приехав весной 1898 года в пораженный голодом Чернский уезд Тульской губернии, Толстой вначале не смог определить размеры бедствия. «Бедствие голода, — записал он в Дневнике, — далеко не так велико, как было в 91 году. Так много лжи во всех делах в высших классах, так всё запутано ложью, что никогда нельзя просто ответить ни на какой вопрос: например, есть ли голод?» (стр. 191). Но, ближе соприкоснувшись с жизнью народа, Толстой скоро понял, насколько велика крестьянская нужда. И он, по своему прежнему опыту, развернул деятельную помощь голодающим, организуя широкую сеть столовых в деревнях.
В написанной в эту пору статье «Голод или не голод?» Толстой так охарактеризовал тяжелое положение народа: «Голода нет, а есть хроническое недоедание всего населения, которое продолжается уже 20 лет и всё усиливается… Голода нет, но есть положение гораздо худшее. Всё равно как бы врач, у которого спросили, есть ли у больного тиф, ответил: тифа нет, а есть быстро усиливающаяся чахотка».[2]
Толстой видел, что правящие классы не только придавили народ тяжким экономическим и политическим бременем, но и стремятся держать его в темноте и невежестве, стараются одурманить его, привить верноподданнические чувства и настроения, заглушить пробуждающееся в народе сознание своего угнетенного положения.
«Шел по деревне, заглядывал в окна, — пишет Толстой в Дневнике 10 ноября 1897 года. — Везде бедность и невежество, и думал о рабстве прежнем.[3] — Прежде видна была причина, видна была цепь, которая привязывала, а теперь не цепь, а в Европе волоски, но их так же много, как и тех, которыми связали Гюливера. У нас еще видны веревки, ну бичевки, а там волоски, но держат так, что великану народу двинуться нельзя. Одно спасенье: не ложиться, не засыпать. Обман так силен и так ловок, что часто видишь, как те самые, которых высасывают и губят — с страстью защищают этих высасывателей и набрасываются на тех, кто против них. У нас царь».
В художественных произведениях, статьях, Дневниках и письмах Толстой не устает обличать «строй жизни нашей рабский» (стр. 35). «Все формы нашей жизни сложились такими, какими они сложились, только потому, что было это деление… на господ и рабов», — пишет он в Дневнике (стр. 34). И держится этот строй кабалы и насилия только потому, что он основан на деспотизме. Господствующие классы поддерживают деспотизм «оттого, — пишет Толстой, — что при идеальном правлении, воздающем по заслугам, им плохо. При деспотизме же всё может случиться» (стр. 107).
С гневом откликнулся Толстой на «дерзкую» речь царя Николая II, заявившего в 1895 году земским деятелям, что он будет твердо охранять «начала самодержавия», и назвавшего «бессмысленными мечтаниями» надежды на реформы. В статье «Бессмысленные мечтания» Толстой выразил свое негодование не только по поводу этой наглой речи нового царя, но и подверг критике весь самодержавный строй.
По поводу трагических событий, разыгравшихся на Ходынском поле в Москве в связи с коронацией Николая II, Толстой пишет В. В. Стасову: «Безумия и мерзости коронации ужасно тревожат».[4] «Страшное событие в Москве, погибель 3000», — отмечает он в Дневнике (стр. 96). Как известно, позже, в 1910 году, Толстой ярко описал эти события в рассказе «Ходынка».
Деятельность Толстого, направленная на обличение существующих порядков, вызывала бешеную злобу против него со стороны господствующих классов. За домом писателя проводился неослабный полицейский негласный надзор. В декабре 1897 года Толстой получил анонимное письмо от группы «старых коренных дворян», угрожавших «исторгнуть его из жизни», если он «не одумается» до 1 января 1898 года. Через неделю Толстому было прислано новое письмо с угрозой убить его, как «врага царя и отечества».
Но ни полицейские преследования, ни травля охранительной печати, ни угрозы черной сотни не могли запугать Толстого. С замечательным мужеством и достоинством писатель выполнял свой долг «адвоката 100-миллионного земледельческого народа», как он назвал себя в письме к В. В. Стасову.[5]
Во второй половине 90-х годов особое значение приобрели выступления великого писателя против империалистической агрессии. В ответ на усиление военно-феодального гнета в России нарастал протест широких крестьянских масс против военных авантюр царизма и связанных с ними ужасов «солдатчины». Этот растущий народный протест и отражали многочисленные выступления Толстого против грабительских войн и колониального разбоя, против подготовлявшейся империалистами мировой бойни.
Вторая половина 90-х годов — период ожесточенной борьбы империалистических государств за передел мира, за новые рынки сбыта. В этот период, говоря словами Толстого, «во всех конституционных государствах Европы… умышленно осложняются всё больше и больше международные отношения, долженствующие привести к войне, разграбляются без всякого повода мирные страны, каждый год где-нибудь грабят и убивают, и все живут под постоянным страхом всеобщего взаимного грабежа и убийства»[6]. К этому времени относятся испаноамериканская война за передел колоний в районе Тихого океана, англо-бурская война в Африке, грабительские действия империалистических держав в Китае и другие многочисленные акты колониального разбоя.
Толстой внимательно следит за событиями международной жизни и в своих Дневниках, как и в публицистических статьях, страстно откликается на них. Он горячо осуждает джингоизм — английскую идеологию агрессии и шовинизма.
В ноябре 1897 года, прочитав в газетах заметки о жестокой эксплуатации англичанами индусов, живших в Южной Африке, Толстой записал в Дневнике: «Читал о действиях англичан в Африке. Всё это ужасно». Толстой решительно отвергает мысль, будто жестокости «цивилизованных» колонизаторов нужны в целях просвещения отсталых народов. «Какой вздор, — восклицает Толстой. — Почему же людям, живущим христианской жизнью, не пойти просто, как Миклуха-Маклай, жить к ним, а нужно торговать, спаивать, убивать» (стр. 161).
