представление других существ. Если бы не б[ыло] других существ, не было бы и пространства. Всё вздор необдуманный.

9) Женщины лишены нравственного чувства, как двигателя. У них этот парус не натягивается и потому не везет.

18 Февр. 1897. Ник. Е. б. ж.

[18 февраля.] 45 лет тому назад был в сражении. Чувствую большой упадок энергии. Очень слаб, не могу работать. Но разве нельзя — не переставая жить перед Богом, делая по мере сил дело его? Буду стараться. Помоги, Господи. Возьмусь за письма. Тут заявляются требования, и можно исполнять его дело. Вечер. Нездоровится, вялость, слабость и не брался за статью, писал письма. Сейчас письмо от Бир[юкова]. Ответил ему.

19 Фев. Ник. 97. Так же вял, но не тревожен. Писал письма. Все написа[л]. Ложусь, 1-й час.

Нынче 20 Ф. 97. Ник. 7 часов вечера.

Всё так же дурно себя чувствую…. Утром заснул, потом, и не пытаясь работать, пошел ходить. Чрезвычайная слабость. Душой спокоен, только [так] скучно, что не могу работать. Полон дом народа. Нынче получил письмо от С[они]. Всё это сблизило нас. И кажется, я освободил[ся] вполне. Вчера написал много писем. Ходил и думал:

1) Нет большей причины заблуждений и путаницы понятий, самых неожиданных и иначе необъяснимых, как признавание авторитетов — т. е. непогрешимой истинности или красоты лиц, книг, произведений искусства. Тысячу раз прав М[этью] Арнольд, что дело критики в том, чтобы выделять из всего того, что написано и сделано, хорошее от дурного и преимущественно дурного из среды того, что признано прекрасным, и хорошего из того, что признано плохим или вовсе не признано. Самый резкий пример такого заблуждения и страшных последствий этого, задержавших на века движение вперед христианского человечества, это авторитет священного писания и Евангелий. Сколько самых неожиданных, иногда нужных для своего оправдания, иногда ни на что ненужных и удивительных, наговорено и написано на тексты священного писания, иногда самые глупые или даже дурные. Вместо того чтобы сказать: а вот это очень глупо и, вероятно, или приписано Моисею, Исайе, Христу, или переврано, начинаются рассуждения, объяснения, нелепые, кот[орые] никогда бы не появлялись на свет, если бы не б[ыло] этих нелепых стихов, а они не признавались бы вперед священны[ми] и потому разумными. Стоит только вспомнить нелепый Апокалипсис. То же самое с греческими трагиками, Виргилием, Шекспир[ом], Гёте, Бахом, Бетхо[веном], Рафаелем и новыми авторитетами.

22 Февраля. Должно быть, пропустил 21. Нынче, должно быть, 22, суббота. Ник. Вчера не работал. Перечел первую редакцию об искусстве — не дурно. Поехал за платьем Юшков[ой]. Хорошо проехался. Вечер говорил об искусстве, потом слушал приехавших Конюсов братьев. Всё то же и скучно. Нынче немного лучше здоровьем, пошел на лыжах и почувствовал слабость сердца и жутость, когда зашел далеко. Теперь вечер. Хочется написать письма. Думал к воззванию, глядя на бесчисленных сыновей Дормидона в пальтецах. Он их воспитывает, «производит» в люди. Зачем? —

Вы скажете: вы живете так, как живете, для детей. Зачем? Зачем воспитать еще поколение таких же обманутых рабов, не знающ[их], зачем они живут, и живущих такою нерадостною жизнью?

23 Фев. Ник. Е. б. ж.

[23 февраля.] Сегодня целое утро бодро писал и, кажется, подвинулся в ст[атье] об иск[усстве]. Потом ходил перед обедом. Всё пропасть народа. Нет серьезного разговора. Вчера была музыка — скучно. Нынче спектакль. Т[аня] с М[ихаилом] А[дамовичем] очень хорошо сыграли. Теперь вечер. Обошлось почти без изжоги.

24 Февр. Никольск[ое]. 1897. Нынче встал вялый и после завтрака сейчас, заснул. Во 2-м часу пошел навстречу катающимся. Доехал домой, обедал. Борюсь с изжогой успешно. Ходил вечером гулять. Читал и читаю Аристотеля (Bénard) об эстетике. Очень важно. Думал за эти дни: 1) Думал: отчего некот[орым] людям (моим хозяевам и их гостям) нельзя даже и говорить про истину и добро — так они далеки от нее? Это оттого, что они окружены таким толстым слоем соблазнов, что уж стали непроницаемы. Они [не] могут бороться с грехом, п[отому] ч[то] из-за соблазнов не видят грех. В этом главная опасность и весь ужас соблазнов.

2) Мне говорят, когда я осуждаю пропаганду религиозную… вы тоже проповедуете. Нет, я не проповедую, главное п[отому], ч[то] мне нечего проповедывать. Даже атеисту я не буду проповедывать (если я проповедывал, то ошибался) Бога. Я только делаю те выводы из того, что люди признают, указывая на те противоречия, к[оторые] заключаются в том, что они признают, и к[отор]ых они не замечают.

3) Здешний гость, генерал, представительн[ый], чистый, коректный, с густыми бровями и важным видом (и необыкновенно добродушный, но лишенный всякого нравст[венного] двигающего чувства) навел меня на поразительную мысль о том, как и какими путями самые равнодушные к обществ[енной] жизни, к благу общему, именно они-то вступают невольно в положение управителей людей. Я так и вижу, как он будет заведывать учреждением, от к[оторого] зависят милионы жизней, и только п[отому], ч[то] он любит чистоплотность, элегантность, утонченную пищу, танцы, охоту, бильярд, всевозможные увеселения и, не имея средств, держится в тех полках, учреждениях обществах, где всё это есть, и понемногу, как добрый, безобидный, повышается и делается правителем людей — все, к[ак] Ф., и имя им легион.

4) Читаю Аристотеля. Он говорит в Политике, книге IV, гл. VIII: Dans cette république parfaite, où la vertu des citoyens sera réele, ils s’abstiendront de toute profession mécanique, de toute spéculation mercantile, traveaux dégradés (dégradants?) et contraires à la vertu. Ils ne se livreront pour davantage à l’agriculture. Il faut du loisir pour acquérir la vertu…[131]

Вся эстетика его имеет цель добродетель. И мы, с христианским сознанием братства людей, хотим руководствоваться и этическими и эстет[ическими] понятиями древних!!…

25 Февр. Н[икольское]. 1897. Е. б. ж.

25 февраля. Жив. Писал немного, не так легко, как вчера. Гости разъехались. Ходил два раза гулять. Читаю Аристотеля. Нынче получил письма с Сережей, к[оторый] приехал сюда. Неприятное письмо от С[они]. Или скорее я не в духе. Вчера, гуляя, молился и испытал удивительное чувство. Вероятно, подобное тому, к[оторое] возбуждают в себе мистики духовным деланием: почувствовал себя одного духовного, свободного, связанного иллюзией тела.

26 Ф. Н. 97. Е. б. ж.

[26 февраля.] Жив. Пишу, чтобы исполнить решенное. Нынче писал всё утро письма, не было энергии для работы. Ездил к Шориной. Хорошо говорил с ней. Может быть и на пользу. Как нынче рассказывала А[нна] М[ихайловна], что я помог ей. И слава Богу. Переписал письмо Поше.

27 Ф. Ник. 97. Писал утром слабо, но уяснил кое-что. Здоров. Ходил гулять. Говорил с Таней и всё.

[1 марта.] Вчера было 28 Февр. 97. Ник. Я ничего не записал. Утром работалось плохо. Получил письма от Ч[ерткова] и И[вана] М[ихайловича] и обоим написал. Ходил и ездил в Сафоново. Утром думал показавшееся мне важным, а именно:

1) Я обтирал пыль в комнате и, обойдя кругом, подошел к дивану и не мог вспомнить, обтирал ли я его или нет. Так как движен[ия] эти привычны и бессознательны, я не мог и чувствовал, что это уже невозможно вспомнить. Так что, если я обтирал и забыл это, т. е. действовал бессознательно, то это всё равно, как не было. Если бы кто сознательный видел, то можно бы восстановить. Если же никто но видал или видел, но бессознательно; если целая сложная жизнь многих людей проходит бессознательно, то эта жизнь как бы не была. Так что жизнь — жизнь только тогда, когда она освещена сознанием. Что же такое сознание? Что такое поступки, освещенные сознанием? Поступки, освещенные сознанием, это такие поступки, которые] мы совершаем свободно, т. е. совершая их, знаем, что мы могли бы поступать иначе. Так что сознание есть свобода. Без сознания нет свободы, и без свободы не может быть сознания. (Если мы подвергаемся насилию и не имеем никакого выбора о том, как мы перенесем это насилие, мы не будем чувствовать насилия.) Память есть не что иное, как сознание прошедшего — прошедшей свободы. Если бы я не мог стирать и не стирать пыль, я бы не сознавал того, что я стираю пыль; если бы я не сознавал того, что я стираю пыль, я не мог бы иметь выбора: стирать или не стирать? Если бы у меня [не] было сознания и свободы, я бы и не помнил прошедшего, не связывал бы его в одно. Так что самая основа жизни есть свобода и сознание — свободосознание. (Казалось яснее, когда я думал.)

1 Марта. 97. Ник. Приехавший Сережа сильно заболел жабой. Он мне очень жалок, и я только что хотел поговорить с ним, попытать[ся] утешить и ободрить его.

Нынче совсем ничего не мог писать утром — заснул. А ходил гулять и утром и вечером. Было очень приятно. Думал две вещи.

1) То, что смерть теперь уже прямо представляется мне сменой: отставлением от прежней должности и приставлением к новой. Для прежней должности кажется, что я уже весь вышел и больше не гожусь.

2) Думал об Ад[аме] Вас[ильевиче], как типе для драмы — добродушном, чистом, балованном, любящим наслаждения, но хорошем и не могущем вместить радикальные нравственные требования. Еще думал:

3) Для твердости и спокойствия есть одно средство: любовь, любовь к врагам. Да вот мне задалась эта задача с особенной неожиданной стороны, и как плохо я сумел разрешить ее. Надо постараться. Помоги, Отец.

2 Марта 97. Ник. Е. б. ж.

[2 марта.] Жив. Совершенно здоров. Нынче писал доволь[но] хорошо. Вечером после обеда ходил в Щелково. Очень была приятна прогулка при лунном свете. Написал письмо Поше, открытое. Получил письмо от Трегубова. Раздражается за то, что перехватывают письма. А я не досадую. Понял, что надо жалеть их, и истинно жалею. Завтра едем. Мы здесь целый месяц.

[4 марта. Москва.] Вчера было 3 Марта 1897. Москва. Утром почти не занимался. Запнулся над историческим ходом искусства. Гулял. После обеда поехал. Приехал в 10. Дома хорошо бы, да не дружно.

4 М. 97. Москва. Встал поздно. Разбирался в бумагах. Написал письма Поше и Накашидзе. Ходил в публ[ичную] библ[иотеку]. Взял книги. Вечером были Дунаев и Буланже. Теперь поздно, иду спать. С[оня] в концерте.

5 М. М. 97. Е. б. ж.

[9 марта.] Батюшки, сколько дней пропустил. Нынче 9 Мар. 97. Москва. Из этих 4-х дней дня два писал Об искусстве и нынче довольно много. Очень захотелось писать Х[аджи]-М[урата] и как-то хорошо обдумалось — умилительно. От Поши письмо; написал Ч[ерткову] и Кони о страшном событии с Ветровой. Не буду писать, что записано. Всё в том же спокойном, п[отому] ч[то] любовном настроении. Как только хочется огорчиться,