не нужному народу искусству крупнейшие творения мировой культуры, в том числе и собственные художественные произведения.
Дневники писателя содержат несправедливые нападки на Данте, Шекспира, Гете, Бетховена, Микель-Анджело и других великих художников прошлого, чье творчество развивалось в условиях феодально-буржуазной цивилизации. «Вину» этих, по его мнению, «ложных авторитетов» Толстой видит в том, что многие их творения лишены религиозно-нравственной основы и послужили бездарным и продажным людям образцом для подражания. Виной их, по Толстому, является и то, что многие из созданных ими произведений непонятны народу, недоступны ему.
Толстой справедливо указывает на то, что в собственническом мире, в условиях духовной нищеты и забитости масс, великие творения искусства действительно не доступны народу. Но ведь причина этого лежит отнюдь не в самих художественных творениях, а в тех социальных условиях, на которые обречены широкие народные массы. Чтобы сделать искусство доступным широким массам во всем мире, сделать «достоянием всех, нужна борьба и борьба против такого общественного строя, который осудил миллионы и десятки миллионов на темноту, забитость, каторжный труд и нищету, нужен социалистический переворот»,[26] — писал Ленин.
Глубоко несправедлив и упрек Толстого великим прогрессивным художникам прошлого в том, что их творения якобы лишены высокой моральной идеи. Да, они лишены моральной идеи в том религиозно-нравственном смысле, в каком ее понимал Толстой, они действительно не содержат идей непротивления, пассивности, покорности. Но они содержат другие идеи, делающие их дорогими прогрессивному человечеству, — идеи свободы, человеколюбия, справедливости, идеи верности родине и любви к ней, идеи мира и дружбы между народами, идеи демократизма и гуманизма — идеи, столь близкие и самому Толстому.
И, наконец, не вина великих художников прошлого, если социальный строй корысти и насилия порождал и до сих пор порождает в капиталистическом мире эпигонов и мракобесов, опошляющих и извращающих великие произведения мировой культуры. Только в социалистическом обществе, свободном от эксплуатации и угнетения, в обществе, где хозяином всех культурных ценностей является народ, нет и не может быть места буржуазной фальсификации искусства, формалистическому эпигонству и декадентщине. Народные массы творят в социалистическом обществе новое искусство, озаренное высокими идеалами коммунизма, но они глубоко чтут, сохраняют и критически осваивают передовое искусство прошлого.
Источником ошибок Толстого в оценке культурного наследия прошлого, как и других слабых сторон его взглядов на искусство, является его религиозно-нравственное учение, основой которого служит идея непротивления злу насилием и всеобщей любви. Исходя из этой идеи, Толстой внес в свой эстетический кодекс ряд положений, находящихся в резком противоречии с принципами народного, реалистического искусства. Основным содержанием искусства, по его мнению, должно быть «высшее религиозное сознание эпохи». Мировое искусство потому и деградировало, утверждает он, что представители высших классов, утратив веру в официальную религию, не обрели другой, более высокой, религии. Возрождение искусства, пишет Толстой, возможно лишь тогда, когда оно станет «орудием перенесения религиозного христианского сознания из области разума и рассудка в область чувства».[27]
Эти утверждения соседствуют в Дневниках с глубоко верными эстетическими суждениями художника, свидетельствуя о глубокой противоречивости его эстетических взглядов.
Выдвигая такие требования к произведениям искусства, как глубокая содержательность, современность и новизна содержания, высокое совершенство художественной формы и прежде всего ясность и общедоступность, Толстой опирался на собственный писательский опыт. Вместе с тем, напряженно работая над вопросами эстетики, Толстой ставил и перед самим собой новые художественные задачи. «Моя работа над искусством многое уяснила мне», — указывает он в Дневнике. Задумывая новые художественные произведения, Толстой выражает уверенность в том, что «они будут совсем другие» (стр. 169). Эти высказывания Толстого говорят о нем как о неутомимом новаторе, искавшем все новых и новых путей в искусстве, требовавшем, чтобы то, «что говорит художник, было совершенно ново и важно для всех людей».[28]
Поисками нового и важного была отмечена и творческая работа Толстого, относящаяся ко второй половине 90-х годов.
3
Вторая половина 90-х годов — пора напряженной работы над романом «Воскресение», крупнейшим произведением позднего Толстого, одним из величайших достижений критического реализма.
Многочисленные дневниковые записи, относящиеся к «Воскресению», ярко освещают творческую историю романа. Они показывают, как расширялся и углублялся авторский замысел, как изучался писателем жизненный материал, какие перемены вносились в трактовку главных действующих лиц романа, как усиливалась и оттачивалась его обличительная направленность, с какой требовательностью относился художник к своей работе, как безжалостно он отбрасывал все, что уводило в сторону от главной мысли произведения.
В первой и второй редакциях «Воскресения» тема раскаяния и опрощения князя Нехлюдова была центральной, история его взаимоотношений с Катюшей Масловой составляла единственную сюжетную линию. В дальнейшей работе над произведением Толстой, по его признанию, решительно изменяет «центр тяжести»: не психологические переживания главного героя, а социальные противоречия русской действительности последних десятилетий прошлого века выдвигаются в романе на первый план. При этом религиозно-нравственные тенденции все больше уступают место пафосу социального обличения, беспощадной критике существующего строя.
В первой редакции «Воскресения» сюжет завершался тем, что Нехлюдов, став последователем учения Г. Джорджа, передает землю крестьянам, женится на Катюше Масловой и поселяется с нею на окраине сибирского городка. Через несколько лет, спасаясь от властей, которые преследуют его за отказ от земельной собственности, Нехлюдов тайком уезжает с женой за границу и, живя там, продолжает борьбу против поземельного рабства.
Во второй редакции романа его основная коллизия и финал сохраняются, с той разницей, что Нехлюдов, женившись на Катюше и живя за границей, борется не с поземельным рабством, а с несправедливостями уголовного судопроизводства в России. Прочитав главы из этой редакции романа А. П. Чехову и другим лицам, Толстой отметил в Дневнике: «Я очень недоволен им теперь и хочу или бросить, или переделать» (стр. 51).
«Брался за Воскресение, — записывает Толстой 24 октября 1895 года, — и убедился, что это всё скверно, что центр тяжести не там, где должен быть… Думаю, что брошу. И если буду писать, то начну всё сначала».
За месяц до этого Толстой в письме к дочери Марии Львовне сделал характерное признание, раскрывающее причину его неудовлетворенности романом: «Не могу писать с увлечением для господ — их ничем не проберешь, у них и философия, и богословие, и эстетика, которыми они, как латами, защищены от всякой истины, требующей следования ей. Я это инстинктивно чувствую, когда пишу вещи, как «Хозяин и работник» и теперь «Воскресение». А если подумаю, что пишу для Афанасиев и даже для Данил и Игнатов и их детей, то делается бодрость и хочется писать».[29]
Толстой решает, что «Воскресение» «ложно начато», что «надо начинать с жизни крестьян, что они предмет, они положительное» (стр. 69). Писатель стремится быстрее осуществить свой новый план. «Немного писал эти два дня новое «Воскресение», — замечает он в Дневнике (там же). Однако работа «не пошла» и снова была отложена.
Дневник Толстого за 1897 год открывается записью, содержащей резко отрицательную оценку первых редакций «Воскресения» и план его переработки: «Начал перечитывать Воскресенье и, дойдя до его (Нехлюдова. — Ред.) решения жениться, с отвращением бросил. Всё неверно, выдумано, слабо. Трудно поправлять испорченное. Для того, чтобы поправить, нужно:
1) попеременно описывать ее и его чувства и жизнь. И положительно и серьезно ее, и отрицательно и с усмешкой его» (стр. 129).
Новый угол зрения на главных героев романа определил направление работы над третьей редакцией произведения, проводившейся летом 1898 года. Юный Нехлюдов изображается здесь типичным представителем аристократической молодежи, «свободной» от духовных запросов, презирающей людей «низших» классов. Автор значительно расширил предисторию героя романа, в критическом свете показав среду, в которой родился и вырос Нехлюдов.
Изменился финал романа. Катюша выходит замуж не за Нехлюдова, а за политического ссыльного. Нехлюдов же возвращается к барской жизни. В произведение вводятся новые сцены (описание богослужения в тюремной церкви), шире показан тюремный быт.
В январе 1899 года была закончена четвертая редакция «Воскресения», близкая к окончательному тексту. В нее было внесено особенно много дополнений. Она отличается от предшествующих редакций еще большей силой социального обличения. Толстой вводит в роман образы графини Чарской и ее мужа, барона Кригсмута, мрачного изувера Топорова, прототипом которого послужил обер-прокурор «святейшего синода» Победоносцев, и других представителей правящих классов. При их изображении с особой силой проявились в романе «самый трезвый реализм, срыванье всех и всяческих масок»[30] — важнейшие черты художественного метода Л. Толстого.
Работа не прекращалась и после того, как рукопись романа была направлена издателям. В корректуры и гранки романа Толстой вносит громадное количество исправлений. В течение 1899 года он дважды дорабатывает и переделывает «Воскресение». В итоге этой работы текст произведения вырос почти вдвое. Появилась новая, третья, часть романа, посвященная сибирской жизни Катюши и других героев. В последних редакциях сильно подчеркнуто положительное влияние политических ссыльных на Катюшу Маслову. Катюша, а не князь Нехлюдов, переживает подлинное «воскресение».
Дневники и Записные книжки Толстого, относящиеся к эпохе создания «Воскресения», помогают глубже понять сложное идейное содержание романа, свидетельствуют о громадной работе писателя над поисками такой художественной формы, которая вмещала бы в себя многообразный жизненный материал, почерпнутый из современной Толстому действительности.
В Записных книжках за 1895—1896 годы есть много страниц с заметками, сделанными Толстым во время посещений суда, тюрьмы. Из этих записей (см. стр. 254—256, 267, 272 и др.) видно, с какой пытливостью изучалась писателем «живая жизнь», воплощенная затем с изумительной достоверностью в его романе.
В середине 90-х годов Толстой приступил к работе над повестью «Хаджи-Мурат». Его Записная книжка № 1 (июль — декабрь 1896 года) свидетельствует о глубоком изучении материалов, относящихся к теме произведения.
«Когда я пишу историческое, — указывал Толстой, — я люблю быть до мельчайших подробностей верным действительности».[31] Страницы Записных книжек Толстого, публикуемых в настоящем томе, служат яркой иллюстрацией к этим словам художника. Изучая материалы исторического и этнографического характера, Толстой делал большое количество выписок и заметок, содержащих сведения о быте горцев, их поэтическом творчестве, их языке, обрядах, верованиях, обычаях.
Не ограничиваясь «Сборниками сведений о кавказских горцах», откуда Толстой сделал большое число выписок, он обращается к целому ряду лиц с просьбой просмотреть для него в архивах материалы, касающиеся Хаджи-Мурата, сообщить подробности о его жизни, внешности, характере. Широко используя историческую и мемуарную литературу, Толстой относится к ее «показаниям» придирчиво, как подлинный исследователь.
Первый набросок своей «кавказской повести» Толстой пишет в три дня. Сначала он был целиком поглощен историей своего главного героя, перипетиями его личной жизни. Подобно тому, как в начале работы над «Воскресением» Толстой был увлечен главным образом личной историей Нехлюдова и не «запахивал» глубоко пласты народной жизни, как это он сделал позже, так и сейчас, в первых набросках «кавказской повести», он сосредоточивает свое внимание преимущественно на трагической истории Хаджи-Мурата, не затрагивая пока глубоких социальных явлений эпохи.
Быстро
