сочинения Толстого, написать письмо в газеты, в котором бы Толстой еще раз публично заявил о том, что никакие права на издание его сочинений продаже не подлежат. См. прим. 1563 и неотправленное письмо в газеты от 22 октября 1910 г., т. 82.

1546. 12124. не ездил, а ходил. — Д. П. Маковицкий отмечает, что Толстой в этот день верхом не ездил, а ходил гулять в виду того, что скользко и подлипает снег к копытам лошадей. См. прим. 1553.

1547. 12124. с отходниками. — Других записей о разговоре Толстого с отходниками не имеется. Отходниками в деревнях называли чистильщиков «отхожих мест» (уборных).

1548. 12125—26. В письме к Досеву много правды….. для писания дневника нет охоты. — X. Ф. Досев (см. прим. 333) прислал письмо А. К. Чертковой, в котором писал о том, что Толстой находится в рабстве у своей жены и возмущался тем, что он до сих пор не может порвать с нею и с жизнью «богача-помещика». В. Г. Чертков ответил Досеву длинным письмом от 19 октября 1910 г. Текст этого письма опубликован В. Г. Чертковым в его книге «Уход Толстого», изд. «Кооперативное издательство» и «Голос Толстого» М. 1922, стр. 16—24. Первая редакция письма к Досеву опубликована также А. Б. Гольденвейзером в его Записях, 2, стр. 324—333. В. Г. Чертков, цитируя отдельные места из письма Досева, доказывает ему, что там, где он видит рабство Толстого у жены и его непоследовательность, там, наоборот, Толстой «проявляет самую большую свободу — свободу от заботы о человеческом мнении и наивысшую последовательность — решимость исполнять по мере своего понимания и своих сил волю не свою, а божью. И ради исполнения этой воли божьей он не останавливается ни перед какими своими личными страданиями, ни перед каким человеческим осуждением и позором». Посылая Толстому это письмо 20 октября 1910 г., А. К. Черткова писала: «Дорогой Лев Николаевич. Посылаю вам на прочтение письмо Д-б [Димы большого] к Досеву, в которое он вложил всю свою душу… Он любит Досева, и потому ему особенно хотелось «переубедить» его (не подберу другого выражения). Он сомневался, показывать ли вам это письмо, — но думаю, что дурного в этом нет ничего… Простите, если что-либо будет вам неприятно, но любовь, с которой было оно написано, искупает, мне кажется, все лишнее…» Толстой о письме к Досеву 22 октября писал Черткову: «Прочел ваше письмо и другие бумаги. Чтò я могу сказать другого, милый друг, кроме все того же, что всегда чувствую к вам. Не хочется говорить. Наши отношения такие, что слов, лишних слов, не нужно, и боишься сказать их… Про письмо Досеву, как вы верно угадали, мне было тяжело, неловко. Так уж, я видно, умру под тем и дразнящим и стыдящим меня недоразумением некоторых людей о значении моей деятельности. Но дорого мне то духовное общение ваше с той лучшей маленькой частью меня, которую вы одну видите и которая получает несвойственное ей значение без знания всей остальной, большой гадкой части меня. Спасибо и за то, что вы признаете существование ее. Такое знание и прощение дороже всего для твердого дружеского общения. Всё-таки не могу, хоть из одной учтивости, не благодарить вас за то время и труд, которые вы положили на составление письма Досеву,… зная, как вы обдумываете каждое слово. Письмо ваше Досеву, кроме всего другого, мне было и есть очень полезно, уясняя и прошедшее и настоящее». (См. т. 89.) См. запись Толстого о письме Черткова к Досеву, «Дневник для одного себя» от того же числа и первая запись на следующий день 23 октября.

1549. 12126—27. Николаева книга прекрасная. —«Понятие о боге, как совершенной основе жизни». — См. прим. 1472.

23 октября, стр. 121—122.

1550. 12128-30. Письмо к Досеву для меня больше всего программа….. разговоры с Новиковым показывают это. — См. прим. 1548 и 1537.

1551. 12130—31. Смягчающее вину — это печень. — Эту запись следует понимать в том смысле, что, находясь в тяжелом и тревожном состоянии духа, Толстой объяснял его отчасти своей болезнью печени.

1552. 12133—12215. 1) Я потерял память….. Как хорошо! — В дополнение к этой записи приводим выдержку из письма Толстого к А. К. Чертковой от 23 октября 1910 г. (см. т. 89): «Вы не можете себе представить, как хорошо для души всё забыть, как я забыл. Дай вам бог узнать это благо забвения. Как радостно, пользуясь тем, что сделано в прошедшем, но не помня его, всю силу жизни перенести в настоящее». Ср. записи о памяти, перечисленные в прим. 237.

1553. 1223. Семену. — Семен Николаевич Румянцев, — (повар Толстых). См. его воспоминания. «Последнее утро Льва Николаевича Толстого в Ясной поляне» — ТЕ 1912, стр. 122—124. В воспоминаниях этих ошибочна дата: 27 октября 1910 г. Судя по записи Толстого в Дневнике, разговор его с Румянцевым происходил не 27 октября, а 22 октября 1910 года. См. запись от 22 октября.

1554. 1225. Алексея — Алексей Петрович Борисов (Борискин) — яснополянский дворник.

1555. 12216. Булгаков. Читал рефер[ат], — В. Ф. Булгаков ездил в Москву подавать заявление о выходе из московского университета. 20 октября он прочел реферат в Московском университете «О высшей школе и науке», изданный в 1912 г. под заглавием «Университет и университетская наука (Почему я вышел из университета?)», второе издание «Новый мир», М. 1919. О своем реферате он рассказывал в Ясной поляне, вечером 23 октября. Д. П. Маковицкий в своих Записках пишет: «Булгаков рассказывал про свою лекцию перед 250 слушателями о вреде университетского образования и о своем выходе из университета. Лекция удалась, была выслушана со вниманием и сочувствием и вызвала оживленные дебаты».

1556. 12217—18 от Священника, отвечал ему. — Тульский протоиерей Дмитрий Егорович Троицкий, начиная с 1897 г., по распоряжению Синода, время от времени пытался устно и письменно увещевать Толстого. 22 октября Толстой получил его письмо (см. прим. 1486) и в тот же день ответил. См. т. 82.

1557. 12218—19. о социализме, за которую опять взялся. — См. запись от 21 октября, прим. 1542.

1558. 12219. Ездил верхом. — Приводим об этой поездке запись Д. П. Маковицкого: ,,Ездили на Лихвинскую ж. д. В Засеке услыхали шум, крик, свист. Направились туда. Нашли цепь — около пятидесяти солдат, которые делали облаву на лисиц. Лев Николаевич расспросил их и сказал мне: «Неумело делают; ничего у них не выйдет»“.

1559. 12219—20. копеечные книжечки, разбирая их по сортам. — 23 октября А. Л. Толстая получила от И. И. Горбунова-Посадова 79 дешевых книжек изд. «Посредника» для Яснополянской народной библиотеки и для рассылки корреспондентам Толстого. Лев Николаевич вечером 23 октября стал перечитывать и просматривать их и разбил на четыре сорта: 1. «Очень хорошие книги», 2 — «Хорошие книги», 3 — «Недурные» и 4 — «Низший сорт». 24 октября он написал о своей работе по разбору книжек письмо И. И. Горбунову-Посадову. Список этих книг с подразделением на сорта помещен в приложении к этому письму Толстого, см. т. 82.

1560. 12220—22. Гале письмецо….. что я чувствую. — См. письмо к А. К. Чертковой от 23 октября 1910 г., т. 89. В этом письме Толстой благодарил А. К. Черткову за присланное письмо Н. Н. Гусева, в котором он писал о «Дневнике писателя» Достоевского. В своем письме к А. К. Чертковой Толстой писал: «Случилось странное совпадение. Я, все забывши, хотел вспомнить забытого Достоевского и взял читать «Братьев Карамазовых» (мне сказали, что это очень хорошо). Начал читать и не могу побороть отвращение к антихудожественности, легкомыслию, кривлянию и неподобающему отношению к важным предметам. И вот Николай Николаевич пишет то, что мне всё объясняет». О письме Гусева, по словам Д. П. Маковицкого в «Яснополянских записках» от 23 октября, Толстой сказал: «H. Н. Гусев пишет о Достоевском, возмущен им, выписывает места, где он оправдывает войну, наказания, суды…. Какое несерьезное отношение к самым важным вопросам. У меня было смутное сознание нехорошего у Достоевского…»

Приводим выдержки из упоминаемого письма Н. Н. Гусева к А. К. Чертковой от 27 сентября 1910 г. из Коренина, касающиеся Достоевского: ,,После того, что писалось за последние годы о Достоевском в нашей литературе, где Достоевский выставлялся величайшим и совершеннейшим учителем веры, мне, после романов, было очень интересно познакомиться с теми писаниями Достоевского, где он говорит от себя лично. Я много ждал от этой книги [«Дневник писателя»] и увы! — понес жестокое разочарование. Везде Достоевский выставляет себя приверженцем народной веры; и во имя этой-то народной веры, которую он, смею думать, не знал в том виде, в каком она выразилась у лучших представителей народа, как духоборы и Сютаев, он проповедывал самые жестокие вещи, как войну и каторгу. То, что он писал о русско-турецкой войне, просто страшно читать; тут есть и не только восхваления этой войны, как «святого дела», но и советы русским начальникам об издании приказов об угрозе расстрелянием турецким офицерам и пр. Из статьи Достоевского об «Анне Карениной», в последней части которой Лев Николаевич тогда еще выразил свое отрицание войны и насилия вообще, я узнал, что Достоевский был горячим поборником противления злу насилием, утверждал, что пролитая кровь не всегда зло, а бывает и благом, что иногда бывают такие осложнения взаимных отношений между народами, которые легче всего разрешаются войной, и пр. Вот самое ужасное место из этой ужасной статьи: «Представим себе такую сцену: стоит Левин уже на месте, там, с ружьем и со штыком (зачем он этакую пакость возьмет? Н. Г.), а в двух шагах от него турок сладострастно приготовляется выколоть иголкой глаза ребенку, который уже у него в руках… Что бы он сделал? — Нет, как можно убить! Нет, нельзя убить турку! — Нет, уж пусть он лучше выколет глазки ребенку и замучает его, а я уйду к Кити… Если не вырвать у турок оружие — и чтобы не убивать их — уйти, то они ведь тотчас же опять станут вырезывать груди у женщин и прокалывать младенцам глаза. Как же быть? Дать лучше прокалывать глаза, чтобы только не убить как-нибудь турку? Но ведь это извращение понятий, это тупейшее и грубейшее сентиментальничанье, это самое полное извращение природы…» Я пришел в ужас, прочтя у того, кого считают теперь многие русские интеллигенты своим духовным вождем, это «тупейшее и грубейшее» извращение нравственного чувства и понимания христианства… Еще по другому вопросу — о суде и наказании — находим