7) бехаисту Панейоти Христофоровичу Полизоиди из Персии — благодарность «за интересные и важные сведения о бехаизме». См. т. 81.
92. 92. Начал немного исправлять Н[а] К[аждый] Д[ень]. — В этой записи Толстой отмечает начало седьмой редакции января «На каждый день». Н. Н. Гусев, История создания и печатания «На каждый день». См. т. 44 и прим. 86.
93. 83. с Душаном. — Д. П. Маковицкий в «Яснополянских записках» от 14 января пишет: «С Львом Николаевичем — верхом на Горелую поляну и станцию Рвы: круг 15 верст». Рвы — станция Лихвинской, одноколейной железной дороги.
94. 93. Вечер с Булыгиным. — Разговор с М. В. Булыгиным шел о вегетарианстве, Булыгин несочувственно относился к «пересаливанию» в вегетарианстве. Кроме того он рассказывал Толстому о предстоявшем на днях заседании в Туле выездной сессии Московской судебной палаты, на котором должно слушаться, так называемое, «дело о нападении на почту». В действительности всё дело заключалось в том, что трое захмелевших крестьян из деревни Юрьевки, возвращаясь с базара, встретили по дороге почту, которую везли тоже выпившие почтальон и ямщик. Крестьяне не хотели уступить дорогу почте и поспорили с почтарями. Из этого выросло целое дело нападения на почту. Лев Николаевич заинтересовался делом и захотел поехать в Тулу на судебное заседание. (Д. П. Маковицкий, «Яснополянские записки» от 14 января и сообщение М. В. Булыгина.) См. запись от 16 января и прим. 99.
95. 93—4. Говорил с Сережей….. о Боге в людях. — Разговор Толстого был с Сергеем Михайловичем Булыгиным (р. 1889 г.) — старший сын М. В. Булыгина, в то время близкий по взглядам к Толстому. За воззвание против войны в 1915 г. был осужден к лишению всех прав состояния и вечному поселению. После Октябрьской революции активный работник в земледельческих колхозах, техник. Свой разговор с Толстым о боге С. М. Булыгин записал и прислал Толстому (см. прим. 133). Приводим выдержки из этого разговора. „Лев Николаевич: «Ведь ты ясно видишь в себе одного бога, дикарь другого, архиерей третьего. Я только одно знаю, что через эти видения явилась вся масса суеверий, от которых так страдают люди. Зачем это? Зачем говорить о том, чего мы не знаем? Лучше будем жить и действовать для того бога, который есть в тебе, во мне и в каждом человеке. Будем стараться проявлять его в своей жизни. Чего требует тот бог, о котором ты говоришь, мы знать не можем; ты говоришь, что воля его в одном, а архиерей скажет, что воля его совсем в обратном. А вот в том, чего требует от нас бог, который в нас, мы расходиться не можем. Все чувствуют, что это требование одно: любовь ко всему». Я: — Разве вы, Лев Николаевич, не признаете бога самого в себе, вне нас? Лев Николаевич: — «Нет, я разумом прихожу к существованию его. Раз я и всё кругом меня есть проявление бога, он должен быть и сам в себе. Но я отрицаю общение с ним, я его не знаю и не могу знать. А даже думаю, что в мире и нет ничего, кроме бога, но самого в себе я его не знаю, а знаю только через ту часть (говоря материалистическим языком), которая есть во мне. Я был бы рад, если бы кто-нибудь показал мне его, но я знаю, что это невозможно…» 14 января Лев Николаевич сказал мне: «я чувствую себя неправым в разговоре с тобой. Когда начинают говорить об отношении к богу (самому в себе) обыкновенно упускают важность отношения к самому реальному для нас проявлению его — к человеку, забывают про любовь. Поэтому я особенно старался подчеркнуть это (выражение не подлинное). Хотя это к тебе не относилось»“.
15 января, стр. 9.
96. 96. Письма мало интересн[ые]. — Д. П. Маковицкий в своих записках от 15 января отмечает: «Сегодня получили не меньше тридцати писем. Ежедневно отвечают: Лев Николаевич, Александра Львовна и др. писем на десять, и посылают от пяти до пятнадцати пакетов и бандеролей книг». См. письма Толстого от 15 января 1910 г., т. 81: 1) Неизвестному (Е. Т.), настойчиво требовавшему от Толстого письма об учении (см. прим. 33), 2) Калашникову из Владивостокской крепости — о целомудрии и 3) автограф на конверте письма рабочего из Серпухова Ф. Чибисова, о переселении в общину «к более нравственным людям».
97. 97—8. работа над Н[а] К[аждый] Д[ень]. Сделал кое как 5 или 6 дней. — Работа над январем «На каждый день». См. прим. 92.
98. 99—17. 1) Живо вспомнил о том, что сознаю себя….. невещественное, непространственное….. последнее. — Те же мысли см. прим. 46.
16 января, стр. 9.
99. 918—28. Проснулся бодро и решил ехать в Тулу на суд….. Сердце сжалось и от того промолчал. — Толстой отправился 16 января 1910 г. в сопровождении Д. П. Маковицкого в Тулу с целью получить свидание с заключенными в Тульской тюрьме по делу убийства в лесу Фигнер (см. об этом прим. 69) и посетить заседание выездной сессии Московской судебной палаты по уголовному отделению, на котором разбирались два дела: 1) крестьян Денисовых, обвинявшихся в покушении на ограбление почты (см. прим. 94) и 2) при закрытых дверях — политическое дело по обвинению Ивана Ивановича Афанасьева в принадлежности к партии социалистов-революционеров и в хранении их литературы. Первое дело кончилось оправданием, причем газета «Тульская молва» 1910, № 679 от 17 января в заметке «Л. Н. Толстой на заседании судебной палаты» писала, что «Толстой одним своим присутствием уже защищал подсудимых». Один из участников этого судебного заседания, некто «Кин» (псевдоним) в своей статье напечатанной в «Тульской молве» 1910 г. № 681 от 20 января писал о впечатлении, произведенном Толстым: «Мы поздно легли и поздно встали. Не спеша, собирались в суд, а явившись туда, с ленивой досадой взялись за ворох неинтересных и скучных дел, которые не хотелось, но обязательно было нужно сегодня же рассмотреть и разрешить. Нудная и надоевшая история. Нужно слушать, что говорит прокурор, и что ему отвечает защитник, нужно следить за допросом свидетелей и задавать им вопросы… и, вглядываясь изредка на однотонное пятно публики, смотреть на тупые или взволнованные лица обвиняемых… Потом совещаться за стаканами чаю и на это время забыть о том, что говорили прокурор и защитник, потому что, в конце концов, есть определенные статьи закона, указывающие, как нам поступить, и есть многолетний опыт, который не допускает сомнений, колебаний и лишних размышлений. Всё это, начиная с опроса обвиняемого и до вынесения приговора, надо проделать поскорее, иначе дела затянутся до поздней ночи. А мы — люди, и нуждаемся в отдыхе… Мы сидели и взглядывали изредка на однотонное пятно публики…, когда в залу вошел и сел на скамейку один человек. Вошел и сел, стал слушать. Это было обыкновенно. Но случилось от этого необыкновенное, то, о чем трудно рассказать с подробностями и что, по неожиданности, яркости и силе может быть названо только, пожалуй, чудом. Началось с превращения. Ушло куда-то деловое и формальное. И каждый из обвиняемых, освободившись от этого названия, стал вдруг перед нами человеком, и человеком стал каждый из свидетелей, и прокурор, и защитник, и каждый из нас. Однотонное пятно публики разбилось на краски и тени, и то, что было черно-серой массой, сделалось группой отдельных, разных, живых и чувствующих людей. Всё, что было мертвым, стало живущим. Ожили люди, мысли, слова и чувства…. И мы, умудренные законом и опытом, растерялись и не знали, что делать, ибо подобное случившемуся сейчас не предусматривалось, ни одним законом и ново было даже для самых опытных. Волновался прокурор, потому что обязанность его говорить мертвые слова не подходила к ожившей обстановке и ожившим людям. Волновался защитник, потому что маленькое дело выросло внезапно в громадное по своему значению и не находилось для него достаточно важных, ясных и нужных слов. Но и не слушали ни прокурора, ни защитника. И как будто не было их, а были два мира: один смотрел из глаз тех людей, которых называли обвиняемыми, другой обнимал собою тех, которые называются судом. И оба, поднявшись над внешним, старались понять и осмыслить друг друга, а мы, маленькие люди делай обязанностей, вдруг увидели человека и правду. И ее-то, закрытую хаосом оживших идей, великих, забытых, теперь появившихся, нам в эту минуту важно, кажется, было открыть… Тот человек ушел. Кончилась сказка и чудо. Умерло ожившее на миг, все вернулось на место, и не было людей и их правды, а были обвиняемые, суд, прокурор, защитник, свидетели и скучные судебные дела».
Д. П. Маковицкий в своих записках от 22 января сообщает, что: «Лев Николаевич прослезился, читая про себя» эту статью «Кина». Об этом же судебном заседании приводим воспоминания Иосифа Яковлевича Цейликмана (р. 1880 г.), помощника присяжного поверенного, защищавшего на суде политического И. И. Афанасьева, сообщенные им в письме от 4 марта 1929 г. редактору настоящего тома. Часть этого письма опубликовала в прим. к письму Толстого И. Я. Цейликману от 2 февраля 1910 г., т. 81.
«Я познакомился со Львом Николаевичем при крайне своеобразной обстановке. Мне пришлось защищать в Туле, в выездной сессии московской судебной палаты молодого эсера Афанасьева. Дело было тяжелое: у обвиняемого нашли громадный материал, доказывавший его принадлежность к партии: множество нелегальных эсерских изданий, черновики прокламации, печать комитета партии и пр. Нельзя было сомневаться, что будет вынесен обвинительный приговор, что означало, по установившейся тогда судебной практике в отношении эсеров, в наилучшем случае пожизненную ссылку (это уже было бы смягчением наказания, так как ст. 102 Уголовного уложения, по которой обвинялся Афанасьев, требовала каторжных работ). Мой план защиты состоял в том, чтобы убедить палату отвергнуть обвинение по «каторжной» 102 статье — принадлежность к революционной партии — и перейти к обвинению в хранении революционных изданий с целью их распространения. Но рассчитывать на успех, в сущности, было невозможно в виду подавляющих улик. Председательствовал сам старший председатель палаты Разумовский. В списке дел, которые слушались в этот день, дело Афанасьева стояло вторым. Первым должно было слушаться дело восьми (если не ошибаюсь) крестьян, обвинявшихся в покушении на ограбление почты. Зал, в котором происходило заседание, имел, в ожидании выхода палаты, обычный вид: свидетели, адвокаты, немного публики. Вдруг в комнату хлынула огромная толпа, во главе которой не сразу можно было разглядеть небольшую фигуру Льва Николаевича в сопровождении д-ра Маковицкого… Он приехал в Тулу из-за дела крестьян,
