А. Б. Гольденвейзер и, по приглашению Софьи Андреевны, В. Г. Чертков с сыном В. В. Чертковым. С. А. Толстая, узнав, что приехал Чертков, взволновалась, ушла в сад и стала ходить около балкона, затем быстро вошла на балкон. «Чертков и Дима, который приехал с отцом — пишет В. М. Феокритова, — встали и поздоровались с ней. Она едва поклонилась и почти вырвала руку у Черткова. Владимир Григорьевич сказал ей, что привез добавление к «Власти тьмы», которое она просила. — «Поздно, теперь не нужно, — резко ответила Софья Андреевна, — лучше бы телеграммы юбилейные отдали, взяли на один месяц, а держите два года. Я думаю, можно быть господином своего слова хоть раз», — продолжала грубо говорить Софья Андреевна, всё больше и больше волнуясь. Чертков пытался ей объяснить, почему он их еще ей не привез, но это было напрасно, она не давала ему выговорить ни слова, и он замолчал. Все как-то притихли, всем было опять невыносимо тяжело и стыдно. Разговор уже не клеился. Только Лев Николаевич, как всегда, стараясь всё смягчить, заговорил о своих текущих работах. Опять замолчал, и Гольденвейзер с Чертковым поспешили уехать. После их отъезда Лев Николаевич тоже ушел к себе, говоря: «Спать пойду, я весь вышел». Мы тоже разошлись и Софья Андреевна осталась одна. Даже Лев Львович нашел ее поступок неприличным и сказал ей, что нельзя быть такой несдержанной, — уж если она вышла, то нужно быть учтивой. Она всё говорила, что не может владеть собой, что она так ненавидит Черткова, что удивляется только, как он не понимает ее состояния и ездит, когда она подает ему два пальца. А Чертков ездил к Льву Николаевичу всегда только тогда, когда приглашала сама же Софья Андреевна, прося его не обращать на нее внимания и бывать у Льва Николаевича. Долго мы слышали, как Лев Николаевич, вероятно взволнованный этим поступком Софьи Андреевны, ходил по балкону, не спал и жаловался на боль в печени». (Записки В. М. Феокритовой от 21 июля 1910 г.). Сама С. А. Толстая в своем «Ежедневнике» 21 июля записала: «Опять прорвалась волнением при виде Черткова сегодня вечером. Хуже всего то, что у Льва Николаевича печень очень болит, и я его всё расстраиваю. Он и обедать не хотел, а потом ел всё горох». См. также Записи А. Б. Гольденвейзера, 2, стр. 151—152.
1064. 833. письмо о Франциске. — Запись относится к письму Т. Л. Сухотиной, в котором она писала о Франциске Ассизском. См. прим. 1053. Текстом этого письма редакция не располагает.
22 июля, стр. 83.
1065. 834—5. Заснул до завтрака. — В. М. Феокритова в своих Записках 22 июля пишет: «Лев Николаевич встал очень рано. Болела печень и чувствовал себя слабым, но всё-таки пошел гулять и после прогулки сел заниматься у нас в комнате… Занимался Лев Николаевич мало, а лег спать, попросив себя накрыть чем-нибудь от мух. Мы с Сашей нашли какую-то кисею и закрыли его, и он спал долго и крепко. В 2 часа приехал Гольденвейзер, и они вместе поехали верхом, после прогулки Лев Николаевич чувствовал себя лучше».
1066. 835. Писал в лесу. — Этой записью Толстой отмечает писание своего Завещания в лесу близ деревни Грумонт, в трех верстах от Ясной поляны. По этому Завещанию его всё, когда-либо написанное, где бы оно ни находилось, после его смерти переходит в полную собственность его младшей дочери Александры Львовны Толстой, а в случае ее смерти раньше его — старшей дочери Татьяны Львовны Сухотиной. Свое Завещание Толстой неоднократно переписывал, так как оно должно было быть безукоризненным с формальной стороны, чтобы после его смерти невозможно было, оспорив Завещание, помешать осуществлению воли Толстого в отношении его писаний. Воля же его заключалась в передаче всех своих писаний В. Г. Черткову, с тем, чтобы все сочинения не составляли ничьей собственности, а стали бы достоянием всего человечества, чтобы каждый имел право безвозмездно печатать всё им когда-либо написанное. Но, так как существовавшие тогда законы не допускали юридической передачи во всеобщую собственность, то необходимо было назначить наследником какое-либо определенное лицо. Толстой по соглашению с В. Г. Чертковым выбрал своей официальной наследницей свою младшую дочь Александру Львовну Толстую, наиболее близкую к нему в то время по взглядам и неотступно находившуюся при нем. Прибегнуть к составлению формального завещания Толстой считал себя вынужденным, так как жена его, С. А. Толстая и некоторые из его детей не сочувствовали его намерению и не хотели лишаться значительной материальной ценности, которую составляло литературное наследие Толстого. Зная это отношение своей жены и большинства детей и продолжая жить в яснополянском доме, Толстой, во избежание ссор в семье, должен был тщательно скрывать от семейных, как наличие самого Завещания, так и его содержание, что, на ряду с допытываниями Софьи Андреевны и некоторых младших сыновей, доставляло ему много мучений. См. последующие записи в большом Дневнике и в «Дневнике для одного себя». 22 июля Чертков ожидал Толстого для писания Завещания в Телятинки. Но Толстой, желая оградить себя от подозрений со стороны Софьи Андреевны и мучительных для него упреков, решил в Телятинки не ехать, а отправился верхом в лес, прося бывшего в Ясной поляне А. Б. Гольденвейзера съездить в Телятинки за текстом Завещания и за свидетелями. Гольденвейзер, исполнив эту просьбу Толстого, вскоре поехал в лес к назначенному месту в сопровождении двух других свидетелей: А. П. Сергеенко и сотрудника Черткова, А. Д. Радынского (см. прим. 864). Завещание было собственноручно написано Толстым в лесу «Засеки» близ дер. «Грумонт» на пне, заменившем ему стол. Оно было после смерти Толстого утверждено Тульским окружным судом 16 ноября 1910 г. Подробнее о Завещании см. «Завещание Л. Н. Толстого» — Деловые бумаги и официальные документы, том 82. О писании Завещания Толстого 22 июля 1910 г. подробно рассказывают участники этого акта А. Б. Гольденвейзер, «Вблизи Толстого», 2, стр. 152—155 и А. П. Сергеенко, «Как писалось завещание Л. Н. Толстого», ТЕ 1913, стр.76.
1067. 836—8. Дома опять раздражение… Терпи казак. — Приводим описание второй половины дня 22 июля по записи В. М. Феокритовой: «За обедом опять была неприятная история. Софья Андреевна стала упрекать нас и Льва Николаевича, что мы всё скрываем от нее и ничего ей не даем из того, что пишет Лев Николаевич. Я сказала, что до сих пор всё, что было написано Львом Николаевичем, я ей отдала и что она, вероятно, забыла и куда-нибудь спрятала. Она спрашивала о «Разговоре с крестьянином», написанном в 1909 г. [Речь идет о рассказе Толстого «Благодарная почва», написанном 21 июня 1910 г. в Отрадном у Черткова. См. прим. 885.] Софья Андреевна отрицала, говорила грубо, обидно… Лев Николаевич не выдержал и сказал ей: «Чтó ты всё упрекаешь, Соня, ведь это ужасно! Кто тебе не дает, чтó от тебя скрывают? Если бы ты интересовалась, чтó я пишу, ты бы знала всё, всё было напечатано в газетах. Софья Александровна Стахович читала здесь, интересовалась, говорила про эту статью, писем сколько я получил, а ты только теперь вдруг этим заинтересовалась!…» — Ну что же, ну только теперь, — заговорила Софья Андреевна. — Вот ты написал новую пьесу, а отдал только Черткову да себе оставил, только два и есть, почему же мне не дал, я даже не читала и в глаза не видала — горячилась Софья Андреевна. — Вот у него есть, а у жены нет!.. — «Ну, отдал, что же из этого? Это просто невозможно…», — заговорил опять Лев Николаевич. Софья Андреевна вскочила из-за стола. Лев Николаевич посмотрел ей вслед и грустным слабым голосом проговорил: «Это добром не кончится!» Немного погодя Лев Николаевич встал и направился к дому. Софья Андреевна сидела у себя. Не знаю, был ли Лев Николаевич у нее, только он вышел из дома бледный, с страданьем на лице и всё говорил: «Это ужасно, это ужасно! Если меня будут искать, скажите, что я в саду буду. Софье Андреевне опять нехорошо», — прибавил он, покачав головой. Но он скоро вернулся и прошел к Софье Андреевне. Он хотел опять с ней помириться и опять прощал ей всё. Я их встретила уже на лестнице, они шли гулять и Софья Андреевна была оживлена и говорила: «Как можно отказывать Черткову? Нет, нет, пожалуйста не надо. — Зачем скандал делать, пусть приезжает! Булгаков! Пожалуйста ничего не говорите Черткову, пусть приезжает!» — говорила быстро Софья Андреевна. А Лев Николаевич, желая дать ей совсем успокоиться, просил Черткова сегодня не приезжать и говорил Софье Андреевне, что он совсем не нужен ему и что ему дорого только ее спокойствие».
Толстой намеревался послать В. Ф. Булгакова в Телятинки с просьбой, чтобы Чертков не приезжал 22 июля. Но, как сообщает Булгаков, вместо этого Толстой передал письмо к Черткову приходившей из Телятинок молодой финке, которая, разойдясь с Чертковым, не успела ему передать и Чертков приехал вечером 22 июля. (См. «Трагедия Льва Толстого», стр. 61—62.) Этого письма Толстого к В. Г. Черткову не сохранилось и, кроме вышеизложенного рассказа Булгакова о нем нет никаких материалов. Сама же С. А. Толстая 22 июля отправила письмо В. Г. Черткову с экипажем, посланным в Телятинки за О. К. Толстой с детьми. Приводим это письмо полностью: «Извините меня, Владимир Григорьевич, что я вчера была невольно так не гостеприимна; у меня был такой сильный прилив к голове, что сегодня утром пришлось поставить пиявки. Надеюсь, что вы поймете мое нездоровье и не прекратите своих посещений. София Толстая. 22 июля 1910 г.».
Продолжаем изложение событий вечера 22 июля по записи В. М. Феокритовой: «Но вот приехал Владимир Григорьевич, и опять волнение. — «Дня не даст отдохнуть, — говорила Софья Андреевна. — Опять уже здесь». — Да вы же его звали, — сказала я. — «Ну что же, что звала, так и нужно сейчас приезжать?» — сказала Софья Андреевна и обеспокоенная тем, что Чертков сидит на балконе с Львом Николаевичем, сняла башмаки и пошла в спальню слушать, чтó говорят. Мы пошли пить чай на террасу. Вскоре после этого Софья Андреевна вошла в комнаты, где разговаривали Толстой и Чертков, и все втроем пришли на террасу. Чертков уехал рано… Всем было тяжело…»
1068. 839. Читаю Лабрюьера. — Жан Лабрюйер (Jean de La Bruyère, 1645—1696) — французский писатель-моралист, изображавший нравы современной ему эпохи и придворной аристократии.
