pénates, qui me sont devenus encore plus attrayants par l’arrivée de mes gens, que je n’ai pas encore vus. De manière ou d’autre cependant, je compte emprunter ici, mais partir un de ces jours, ainsi adressez vos lettres à Кизляръ. — Si mes papiers arrivent il ne m’est plus nécessaire d’être présent ici; je puis être reçu sans cela. — Pour ce qui concerne Serge vous avez mille et mille fois raison, son état me cause de la peine. — Il restera pour sa vie ce qu’il est à présent. — C’était gentil à l’âge de 20, 22 ans, mais rester pour le reste de ses jours un помѣщикъ, enrouiller avec force chiens et chevaux, une amante Bohémienne2 et rien de plus, n’est pas un avenir bien désirable pour un Comte Tolstoi. Au reste, qui sait, peut être que tout changera. La nouvelle que vous me donnez de Dmitri m’est très agréable, j’espère le trouver bien changé, quand je le reverrai. — Dieu donne seulement qu’il ne donne pas dans l’écart contraire de la dévotion, c’est une chose que je crains pour lui, connaissant son caractère violent et vif. — Donnez moi je vous prie son adresse je voudrais lui écrire. — Nous lui avons écrit une lettre,3 avec N[icol]as à une Station en Géorgie, et dont nous avons chargé un Prince Géorgien, qui allait à Koursk. Il est probable que cette lettre ne lui parviendra pas. — J’ai reçu il y a quelque jours une lettre de Val. et Marie datée du 30 Août.4 — C’est étonnant comme les postes vont mal de Кизляръ et bien de Tiffliss. Ici j’ai reçu dans 30 jours une réponse et là très souvent je n’en reçois pas dans deux mois. Ecrivez moi, chaque poste, chère tante. — Adieu je baise vos mains.

Ванюшка сейчасъ, съ глупой улыбкой, говоритъ мнѣ, «извольте написать, пожалуйста Т. А., что я у нихъ ручку цѣлую». «Они мнѣ приказывали», говорить, «помнить» и меня очень любятъ» — Ne montrez pas cette lettre à Serge; quoiqu’il me paraisse que c’est la pure vérité, que je dis de ce qui le concerne, cependant c’est une de ces choses, que je ne voudrais pas lui dire en face sans dorer la pillule. — J’ai un piano chez moi et pendant le tems de ma convalescence je me suis occupé de musique avec beaucoup de plaisir. Il y avait six mois que je n’avais pas touché une note. Bientôt il me faudra m’en séparer de nouveau, et c’est la seule privation qui m’est sensible, en menant à Старогл. un genre de vie, privé de toute espèce de comfort.

Le moine H. C.5 est-il en vie? et quel genre de vie mène-t-il?

Vous ne me dites rien de vous-même, chère tante; ce n’est que d’après le cachet de poste que je conjecture, que vous êtes à Ясное. Quand vous verrez Marie et Valérien dites leur je vous prie, que je les prie de ne pas se défaire du petit vieux piano; mais que j’aurais voulu qu’ils le fassent transporter à Ясное, pour qu’il y ait toujours un instrument.

Le temps ici est très beau — il n’y a pas un brin de neige et il ne gèle un peu que la nuit, tandis que le jour on a chaud en paletot d’été.

На конверте:

Eя Высокоблагородію Татьянѣ Александровнѣ Ергольской Въ Г. Тулу. Въ сельцо Ясную Поляну.

15 декабря.

Тифлис.

Только что получил ваше письмо, дорогая тетенька, и, чтобы выразить вам, какую радость я испытал, получив его после 4 месяцев вашего молчания, скажу, что от счастья я плакал, как ребенок. — Правда, мое душевное состояние способствовало проявлению слабости. — Во 1-х, я думал, что, либо с вами случилось какое-нибудь несчастье, либо вы сердитесь на меня, во 2-x, по приезде в Тифлис я заболел чем-то в роде горячки и пролежал в постели 3 недели (при этом в полном одиночестве и почти без денег); теперь же я совершенно здоров, хотя еще слаб. Ваш упрек, чудесная тетенька, за большие траты мною не заслужен, уверяю вас; я истратил 1000 р. сер. за 8 месяцев, считая и путешествие по России и Тифлис. Ежели, с божьей помощью, я буду продолжать жить так же, надеюсь в конце года из сбережений уплатить некоторые долги, кроме банковского. — Задержка с моими бумагами поставила меня в пренеприятное положение, и я горячо желаю получить их как можно скорее, чтобы последовать вашему совету и поступить на военную службу. Ваши советы для меня сильнее закона. — Не знаю, является ли Кавказ страной вдохновения, но он несомненно страна любви, так как с тех пор, что я здесь, я не только полюбил Николеньку той любовью, какую он заслуживает, но также и Машеньку и братьев, главное же вас; о вас я думаю день и ночь и люблю сильнее, чем сын может любить мать. —

Денег, посланных мне Андреем, мне не хватит, чтобы вернуться к своим пенатам в *Старогладовскую*, а пенаты эти особенно теперь меня привлекают, с тех пор как приехали мои люди, которых я еще не видел. Так или иначе, рассчитываю занять денег здесь и выехать непременно, так что письма ваши адресуйте в *Кизляръ*. — Если прибудут мои бумаги, мое присутствие здесь не необходимо, я и так буду принят. — Относительно Сережи, вы тысячу раз правы, и положение его меня огорчает. — Чем он есть теперь, тем на всю жизнь останется. — Это мило в 20, 22 года, но до конца дней оставаться *помѣщикомъ* здесь, опуститься, иметь многочисленных собак и лошадей, любовницу-цыганку2 и больше ничего, незавидная это будущность для графа Толстого. А, впрочем, как знать, может быть всё это изменится. То, что вы пишете о Митеньке, меня радует, и я надеюсь увидеть в нем большую перемену. Дай бог только, чтобы он не вдался в крайность противоположную набожности, этого я боюсь, зная его горячий и необузданный нрав. — Сообщите мне пожалуйста его адрес, я бы хотел ему написать. Мы с Николенькой написали ему на одной станции в Грузии письмо3 и передали его некоему грузинскому князю, ехавшему в Курск. Возможно, что это письмо не дойдет до него. — Несколько дней тому назад я получил письмо от Валерьяна и Машеньки от 30 августа. — Удивительно, как из Кизляра почта плохо ходит, а из Тифлиса хорошо. Здесь я получил ответ на 30-й день, а там и через два месяца не дождешься. Пишите мне с каждой почтой, дорогая тетенька. — Прощайте, целую ваши ручки.

*Ванюшка сейчасъ, съ глупой улыбкой, говорить мнѣ, «извольте написать, пожалуйста Т. А., что я у нихъ ручку цѣлую»… «Они мнѣ приказывали», говорить, «помнить» и меня очень любятъ»*. — Не показывайте этого письма Сереже, хотя то, что я говорю о нем, кажется мне истинной правдой, но это одна из тех вещей, которых я не хотел бы сказать ему в лицо, не позолотив пилюли. — У меня есть фортепьяно и выздоравливая я с удовольствием занимался музыкой. До этого я шесть месяцев не притрогивался к клавишам. Скоро придется опять бросать музыку, это единственное чувствительное для меня лишение в том образе жизни, который я веду в *Старогладковской* при полном отсутствии комфорта. —

Монах Н. С.6 жив? Как он живет?

О себе вы ничего не пишете, дорогая тетенька, и только по почтовому штемпелю я догадываюсь, что вы в *Ясном*. Когда увидите Машеньку и Валерьяна, передайте им пожалуйста, что я прошу их не сбывать куда-нибудь старенького фортепьяно; пусть они доставят его в *Ясное*, чтобы там был инструмент.

Тут чудесная погода — снега совсем нет, и только ночью легкий морозец, а днем жарко и в летнем пальто. —

Печатается по автографу, хранящемуся в АТБ. Публикуется впервые. Год определяется почтовым штемпелем: «получено 1851 декабр. 31». На конверте рукой Т. А. Ергольской: «Получила 13 Генваря 1852».

1 Это письмо не сохранилось.

2 Марья Михайловна Шишкина. О ней см. прим. 15 к п. № 12.

3 Это письмо не сохранилось.

4 Это письмо не сохранилось.

5 Николай Сергеевич Воейков. О нем см. прим. 5 к п. № 7.

* 52. Гр. С. Н. Толстому и М. М. Шишкиной.

1851 г. Декабря 23. Тифлис.

23 Декабря.

Тифлисъ.

Милый другъ Сережа!

Какъ жалко, что мы съ тобой не переписываемся! Что значить 20 или 30 гривенниковъ въ годъ и нѣсколько часовъ, по- свѣщенныхъ на то, чтобы писать другъ другу? А сколько бы было удовольствія. — Я въ настоящую минуту до такой степени жаждую поболтать съ тобой про всякую дребедень, что ежели бы конвертъ стоилъ не 10 коп., а 30 р., я отдалъ бы послѣднее. Я пишу и завидую удовольствію, которое ты получишь, читая мое письмо. — На дняхъ давно желанный мною приказъ о зачисленіи меня феерверкеромъ въ 4 батарею долженъ состояться, и я буду имѣть удовольствіе дѣлать фрунтъ и провожать главами мимо-ѣдущихъ офицеровъ и Генераловъ. Даже теперь, когда я прогуливаюсь по улицамъ въ своемъ Шармеровскомъ1 пальто и въ складной шляпѣ, [за] которую я заплатилъ здѣсь 10 р., несмотря на всю свою величавость въ этой одеждѣ, я такъ привыкъ къ мысли скоро надѣть сѣрую шинель, что невольно правая рука хочетъ схватить за пружины складную шляпу и опустить ее внизъ. — Да, Маша,2 теперь, ежели ты проѣдешь мимо меня на извощикѣ съ Вензелемъ или Гельке,3 я вытянусь въ струнку около тротуарнаго столба и буду стоять въ такомъ положеніи до тѣхъ поръ, покуда вы съ Вензелемъ скроетесь изъ моихъ глазъ. — Впрочемъ, ежели мое желаніе исполнится, то я въ день же своего опредѣленія уѣзжаю въ Старогладовскую, а оттуда тотчасъ-же въ походъ, гдѣ буду ходить и ѣздить въ тулупѣ или черкескѣ и тоже по мѣрѣ силъ моихъ буду способствовать съ помощію пушки къ истребленію коварныхъ хищниковъ и непокорныхъ Азіятовъ. — Marie dans sa dernière lettre 4 me parle de toi et de Маша (la bohemienne). Elle dit «ma tante m’a dit que pendant son séjour à Pirogovo elle n’a pas une seule fois aperçu la sultane et que c’est une preuve de la délicatesse de Serge, moi, dit Marie, je ne vois en ceci, qu’une preuve de froideur de la part de Serge et je