сынъ повезъ въ городъ отцовскій чихирь продавать, и станичная жизнь, хоть и безъ молодыхъ казаковъ, пошла старымъ порядкомъ.
6) Марьяна въ хозяйстве трудилась и матери работать помогала: то быковъ погоняла, то рубила дрова, то воду таскала; но ночью ей скучно было въ горницѣ одной оставаться и несмотря на дневной трудъ она долго ворочалась, не засыпала, такъ что она ужъ подругу свою Степку, веселую дѣвку, къ себѣ ночевать приглашала, и часто ночью двѣ дѣвки, въ темной горницѣ лежа, о чемъ [то] долго шептались и закрываясь руками смѣялись; отъ того, что старуха, услышавъ изъ хаты ихъ звонкой смѣхъ, сердилась и ихъ ругала.
7) Часто Марьяна, отъ матери и отъ отца потихоньку, ходила къ бѣдной старухѣ сосѣдкѣ, Урвановой матери, и ей носила молока, лепешки и рыбу и съ ней объ сынѣ ея говорила. Тоже Гирчика дядю она очень любила и когда онъ мимо нихъ проходилъ, она съ нимъ на углу говорила и вина ему подносила. А онъ съ ней шутилъ, называлъ ее душенькой и все говорилъ, что ее замужъ возьметъ за себя, только постъ какъ прійдетъ.
8) Гирчикъ старикъ по всему полку былъ извѣстенъ въ молодые годы, первый джигитъ, молодецъ и забавникъ. Прежде табуны угонялъ, былъ богатъ, дѣвки и бабы его всѣ любили, зналъ татарскихъ князей, и хозяйка была у него; а теперь она съ офицеромъ бѣжала, всѣ друзья его умерли, законы стали строги, и онъ жилъ бобылемъ, день и ночь проводя на охотѣ, а въ станицѣ всегда за виномъ и за пѣснями.
9) По праздникамъ же Марьянка снаряжалась въ новую одежу, ходила въ часовню, а потомъ цѣлый день сидѣла на углу и сѣмя щелкала. На площадь въ большой хороводъ она не ходила, а около нее собирались дѣвки съ ихъ улицы, и станичнаго сынъ всегда приходилъ, распускалъ свои лясы, но Марьянка еще пуще его не любила. Бывало, онъ съ ней говоритъ, а она на него и не смотритъ, а строго поведетъ отъ него прочь большими черными глазами и молча все смотритъ впередъ въ степь, за Терекъ, и прислушивается, какъ тамъ подъ горами вдругъ выстрѣлъ раздастся, ясно донесется по чистому холодному воздуху, и фазаны на него откликнутся въ чащѣ и въ камышахъ за станицей.
* № 9.
1.
Две роты пехотного Кавказского полка приходят в станицу. Начальник их, молодой ротный командир с денщиком, старичком Петровым, останавливается на квартире у Хорунжего. Тотчас же знакомство с Ерошкой и угощение его чихирем. Марьяна, отпустив денщику вина, выходит на улицу к собравшейся кучке. Недружелюбные разговоры о пришедших солдатах. Запевается песня. Мимо проходят солдаты на караул.
До сих пор текст представляет мало нового, с конца 3-й главы начинаем вариант.
Пѣсня прекратилась.
— «Эко нарядные ребята!» сказалъ урядникъ. «Это къ вамъ, нянюка, пошли», обратился онъ къ Марьянѣ.
— «Подъ часами, дѣвка, спать будешь, не украдешься!» проговорила баба.
— «А что начальникъ то ихнiй, что у васъ стоитъ», спросилъ урядникъ: «имѣетъ ли благородство въ своей наружности?» (Урядникъ былъ изъ молодыхъ грамотныхъ казаковъ.)
— «А я развѣ видала?» отвѣчала Марьяна. «За чихиремъ ему ходила, — сидитъ чортъ какой то у окна съ дядей Ерошкой, такой же, какъ онъ, дьяволъ.
— «Деньги платилъ за чихирь то?»
— «А то нѣтъ?»
— «Какже, какъ замужъ пойдешь?» снова сказалъ урядникъ: «Вѣдь Терешку къ себѣ въ домъ примаете. Какъ же хату то отъ его благородия опростаете?»
— «Какъ хочетъ батюшка, такъ и дѣлаетъ», сказала Марьяна.
— «И охота тебѣ за Терешку идти», сказалъ урядникъ. «Красавица такая и такъ за ни что замужъ идешь».
— «А то съ тобой связаться», сказала Марьяна.
— «Худа бы не видала», отвечалъ урядникъ. «Дай сѣмячекъ», прибавилъ онъ: «а я еще принесу».
— «Всѣ не бери», сказала Марьяна, отворачивая воротъ рубахи.
«Право слово, совсѣмъ глупо дѣлаешь, что замужъ идешь», сказалъ урядникъ, доставая у ней изъ-за пазухи горсть сѣмя.
— «Тебѣ ли да на дѣвичей волѣ не жить. Кажется, по всему полку другой красавицы такой нѣту». —
Дѣвки снова запѣли пѣсню, урядникъ подсѣлъ къ Марьянѣ и что то шепталъ ей.
— «Ну те къ чорту, смола! У тебя жена есть», вдругъ закричала девка, вставая, и со всего размаха кулакомъ ударила по спинѣ урядника.
Урядникъ засмѣялся и отошелъ къ другимъ дѣвкамь.
Было уже совсѣмъ темно; на небѣ зажглись частыя звѣзды; въ дворахъ курились кизяки, разложенные для скотины; а на углу все еще слышались пѣсни и изрѣдка звонкiе голоса и смѣхъ собравшихся казачекъ.
4.
Вечеръ былъ такъ тихъ и ясенъ, что офицеръ вышелъ на крылечко и туда велѣлъ принести столъ, на которомъ поставили вино и самоваръ. Петровъ вынесъ и свѣчку, обвязавъ ее почтовой бумагой отъ вѣтра; комары и ночныя бабочки вились и бились около огня, самоваръ посвистывалъ, дымъ отъ трубки вился надъ огнемъ и исчезалъ на верху въ казавшемся около свѣчи черномъ воздухѣ. Офицеръ разливалъ чай, Ерошка, выпивъ одну бутылку чихиря, сидѣлъ у его ногъ на приступочкѣ и разсказывалъ. —
— Ты дай срокъ, добрый человѣкъ, говорилъ старикъ; я тебѣ всю правду разскажу. Ты думаешь, мы кто? мы тоже азiаты. Отчего мы гребенскими казаками зовемся? ты не знаешь, а я тебѣ скажу. Жили мы въ старину за рѣкой. Значитъ, не мы жили, а, можетъ, не отцы, а дѣды, прадѣды наши тамъ жили. Днемъ видать, сказалъ старикъ, указывая рукой по направленiю горъ; тамъ гребень есть; на немъ то и жили. Это давно тому времени было; еще при царѣ при вашемъ, при Грозномъ. Ты небось по книжкамъ знаешь, когда это дѣло было. Вотъ такъ мнѣ батюшка мой сказывалъ: пришелъ этотъ вашъ царь Иванъ на Терекъ съ войскомъ. Татаръ всѣхъ замордовалъ и по самое море землю забралъ и столбы поставилъ. Кто, говоритъ, хочетъ подъ моей рукой жить, живи, только смирно, честно, я никому худа не сдѣлаю, кто не хочетъ, — за Терекъ иди. А я, говоритъ, здѣсь казаковъ поселю. Наши старики къ нему и выѣхали. «Что вы, говоритъ, старички, какъ тамъ на Гребнѣ живете? Крещеной вы, говоритъ, вѣры, а подъ Татарскимъ княземъ живете. Идите, говоритъ, лучше ко мнѣ жить. Я вотъ зашелъ далеко, землю завоевалъ большую, а жить на ней некому, потому татаръ я всѣхъ перебью».
Наши старички поклонились да и говорятъ:
«Мы, говорятъ, Грозный царь, на Гребнѣ живемъ хорошо. Татары намъ не мѣшаютъ, и князя ихняго надъ собой не знаемъ. Мы вольные казаки, отцы наши вольные были и мы никакому царю не служимъ да и дѣтямъ нашимъ закажемъ. А коли ты молъ намъ земли отдать хочешь, мы перейдемъ, только ты нашу казацкую волю не тронь. А мы изъ-за Терека татаръ не пустимъ».
Такъ и решили. Казаки наши земли взяли, отъ самаго моря и до Николаевской почти, да вотъ тутъ по Тереку станицы и построили. А царь въ свою Сибирь назадъ ушелъ. Это давно тому дѣло было. Отъ того то мы и Гребенскiе зовемся. Отъ нихъ то нашъ родъ и ведется. Теперь нашъ народъ вырождаться сталъ; а то мы, отецъ мой, чистые Азiаты были. Вся наша родня Чеченская, — у кого бабка, у кого тетка чеченка была. Да и то сказать, живемъ мы въ сторонѣ Азiатской, по лѣву сторону степи, Ногайцы, по праву Чечня, такъ мы какъ на острову живемъ, Ивана царя землю караулимъ. —
— «Да ты что самъ то пьешь, а мнѣ не подносишь», обратился вдругъ старикъ къ офицеру. «Пунчъ пьешь? А?»
— «Нѣтъ, чай пью; ты развѣ хочешь?
— «А арапу нѣтъ у тебя влить въ чай то?»
— «Какой арапъ?
— «Эхъ! Эхъ! Эхъ! арапа не знаетъ! Это такой ромъ, пунчъ дѣлать. Хоть водки влей».
Офицеръ велѣлъ подать водки и налилъ старику полстакана съ чаемъ.
— «Теперь карга», сказалъ Ерошка, похлебывая и помѣшивая ложечкой.
Въ это время ротный фельдвебель съ артельщикомъ пришли къ приказанью. — Ерошка посторонился и удивленно посмотрѣлъ на солдатъ.
— «Въ 8-й ротѣ все обстоитъ благополучно», отрепортовалъ фельдвебель.
— «Молодецъ солдатъ!» проговорилъ одобрительно Ерошка. «Это я люблю, что начальника уважаешь. Молодецъ, братъ!»
— «Ну хорошо, хорошо», сказалъ офицеръ, когда фельдвебель разсказалъ нѣкоторыя подробности о помѣщеніи, лошадяхъ и пищѣ солдатъ: «ступай теперь».
Фельдвебель щелкнулъ налѣво кругомъ и, отбивая ногами, скрылся съ другимъ солдатомъ въ темной улицѣ.
— «Ну а теперь у васъ опасно отъ чеченцевъ?» спросилъ офицеръ у старика: «бываютъ тревоги?»
— «Бываютъ, отецъ мой, бываютъ. Да что, народъ нынче какой сталъ. Гдѣ имъ, казакамъ нашимъ устеречь. Только слава, что кордоны держутъ, a нѣтъ ничего. — Встарину такъ точно, что казаки были. Ты не повѣришь, а ей Богу не лгу, еще я запомню, какіе казаки были; бороды по поясъ висѣли, плечи — вотъ, головой въ потолокъ упирается. Хоть бы батюшка мой былъ, Широковъ прозывался. Прозвище наше настоящее Сехины, а его Широкимъ казаки звали. — Такъ вѣдь бывало пойдетъ въ лѣсъ, кабана убьетъ, на плечи взвалитъ, да одинъ и принесетъ легко. A вѣдь пудовъ 10 въ хорошей свиньѣ будетъ. Поди ка нынче, какой казакъ тушу подниметъ? Принесетъ, бывало, батюшка тушу, броситъ на дворѣ: «на-те, молъ, ребята, свѣжуйте»; а самъ въ хату пойдетъ. Матушка, бывало, уже знаетъ, ту же минуту въ сарай за виномъ бѣжитъ, чихирю самаго лучшаго, холоднаго нацѣдитъ чапуру, во-какую, полведра я чай влѣзало, да и подноситъ. — А мы ребята бывало, только въ дверь заглянуть, такъ какъ листъ отъ страху дрожишь. Съ охоты сердитъ всегда батюшка приходилъ, покуда не выпьетъ. — Выпьетъ, отдуется, тогда ужъ и ничего, встанетъ, ружье приберетъ и къ намъ выйдетъ.
— «Что, ребята, свѣжуете?» Не такъ молъ, а вотъ такъ то, да такъ то; самъ возьметъ пулю и вырѣжетъ. Какъ освѣжуетъ совсѣмъ, отрѣжетъ часть что ни самую лучшую: «чихирю!» —
— «На, скажетъ кому изъ насъ (насъ трое братьевъ было, а меня онъ любилъ), вотъ свѣжины, да чихирю кувшинъ, да пулю, къ дѣдукѣ Бурлаку снеси. Скажи, молъ, Широковъ Ванька свѣжиной и чихиремъ кланяться приказалъ. Кабана скажи, въ Курдюковскомъ камышѣ убилъ, вотъ молъ и пульку прислалъ».
Ну и побѣжишь бывало, къ дѣдукѣ, подпрыгиваешь. А Бурлакъ колдунъ былъ. Его весь полкъ зналъ и батюшка его уважалъ. Безъ его приказа, бывало, за звѣремъ и не ходи.
— «Отчего жъ это?» спросилъ офицеръ.
— «Вѣдь я тебѣ сказываю, что онъ колдунъ былъ. Бывало, соберется батюшка на охоту, пошлетъ къ Бурлаку. И просто не ходи, а чихирю принеси ему. Придешь, бывало, боишься. А онъ съ дѣвкой жилъ. Лежитъ бывало на постели, ноги кверху задеретъ, голова большущая, раздуло его всего отъ чихиря. Сопитъ — лежитъ. «Кто пришелъ?» закричитъ.
