Полное собрание сочинений в 90 томах. Том 60. Письма, 1856-1862 гг. Лев Николаевич Толстой
ПРЕДИСЛОВИЕ К ШЕСТИДЕСЯТОМУ ТОМУ
Среди богатейшего эпистолярного наследия Л. Н. Толстого письма, собранные в шестидесятом томе, займут значительное место. Они охватывают семилетний период (1856—1862), один из важнейших в жизни великого писателя. Эти годы насыщены напряженными идейными и творческими исканиями Толстого, исход которых в значительной мере определил дальнейшую судьбу писателя.
Со страниц настоящего тома как бы возникает образ живого Толстого, ибо письма наряду с Дневником по самому своему жанру отличаются предельной безыскусственностью, они в наибольшей степени запечатлевают черты живой личности писателя. Толстой предстает здесь во всем богатстве своих общественных, литературных, семейно-дружеских отношений и связей. Письма родственникам и друзьям, литературным единомышленникам и министрам, писателям и политическим деятелям, посвященные актуальным общественным и литературным вопросам, содержащие ценные признания о своей творческой работе и жизни, впечатления от современности, сменяются одно другим, отражая многие грани богатой личности их автора.
Исследователь найдет в томе письма, имеющие исключительное значение для изучения литературно-эстетических взглядов писателя, его идейной эволюции, а также творческой истории «Люцерна», «Альберта», «Юности», рассказа «Три смерти», романов «Семейное счастье» и «Декабристы».
В томе впервые собрана воедино разбросанная по разным изданиям многообразная переписка Толстого с Н. А. Некрасовым, И. И. Панаевым, И. С. Тургеневым, А. И. Герценом, A. Н. Островским, Д. В. Григоровичем, В. П. Боткиным, Е. П. Ковалевским, А. А. Фетом, Б. Н. Чичериным, Д. А. Колбасиным и с другими лицами, ярко раскрывающая характер его отношений с современниками и круг его литературных и общественных интересов.
1
В конце 1855 г. Толстой приезжает из Севастополя в Петербург прославленным писателем и сразу же попадает в атмосферу предреформенного общественного оживления. Поражение царизма в Крымской войне развязало мощное крестьянское движение в стране. На очередь дня стал вопрос об освобождении крестьян. Бывшие защитники Севастополя не хотели оставаться на положении «крещеной собственности».
И не случайно именно в Севастополе у Толстого возникает мысль об освобождении крестьян. Помимо гуманных чувств, вызванных у него широким общением с крепостными крестьянами в солдатских шинелях и матросских бушлатах, решающее значение имели мотивы социального характера. Толстой проницательно судит о причинах поражения русской армии, видя главную из них в существовании крепостнического строя. Он весь охвачен предчувствием больших общественных перемен, ожидающих Россию. Поэтому вполне естественно в его Дневнике появляются записи о невозможности «жизни правильной помещика образованного нашего века с рабством».1 Здесь одновременно выражены чувства большого гуманиста и социально мыслящего писателя.
30 марта 1856 г. Александр II, опасаясь нараставшего в народе возмущения против крепостничества, заявил московским дворянам о неизбежности освобождения крестьян. «Лучше отменить крепостное право сверху, — сказал он, — нежели дожидаться того времени, когда оно само собой начнет отменяться снизу».2 Вскоре после этой речи «царя-освободителя» Министерство внутренних дел приступило к разработке частных проектов освобождения крестьян.
С этим совпала кипучая деятельность Толстого по подготовке своего проекта освобождения яснополянских крестьян.
22 апреля 1856 г. он записывает в Дневнике: «Ничего не пишу. Мое отношение к крепостным сильно тревожит меня». На следующий день новая запись: «Вечер у Кавелина… Вопрос о крепостных уясняется. Приехал от него веселый, надежный, счастливый. — Поеду в деревню с готовым писаным проектом». 24-го утром Толстой «набросал конспекты проектов», а вечером слушал проект Кавелина и назвал его «прелестным». 25-го днем он уже у Милютина, который объяснил ему «многое и дал проект о крепостном праве… Написал для себя проект проекта и докладной записки».3
«Докладная записка» — это черновое письмо, адресованное министру внутренних дел С. С. Ланскому, в котором Толстой излагал условия освобождения своих крестьян. Его беспокоило то обстоятельство, что имение было заложено в Опекунском совете, поэтому он спрашивал, можно ли ему заключить с крестьянами «контракт», согласно которому он освобождает крестьян и дворовых от всех повинностей помещику, отдает им в полное распоряжение общины по 41/2 десятины земли на тягло и обязует их платить в продолжение 30 лет по 5 рублей с десятины. Это письмо явилось итогом как самостоятельных раздумий Толстого над крестьянским вопросом, так и тех бесед, которые он вел с либеральными деятелями реформы.
Таким образом Толстой на первых порах стремится теоретически «уяснить» для себя вопрос об освобождении крестьян, определить юридически-правовые нормы, на основе которых можно отпустить на волю три сотни своих крепостных. И на этом этапе нужными и полезными для него оказываются деятели «крестьянской реформы» — либералы К. Д. Кавелин и Н. А. Милютин, выступающие в роли главных консультантов Толстого по крестьянскому вопросу. Кавелин еще в марте 1855 г. составил «Записку об освобождении крестьян в России», в которой предусматривалось освобождение крестьян с наделением землей. Эта «Записка» и явилась, видимо, основой для его беседы с Толстым.
16 мая Толстой получает отставку, а 17-го уезжает в Москву, где попадает в среду Аксаковых, Хомяковых, Киреевских. Отвергая в целом доктрину славянофилов, отмечая ее схоластичность и ограниченность, писатель склонен признать наличие в их учении «серьезных истин», таких, как «семейный быт; община».4
«Крестьянский вопрос» явился главной темой «спора Толстого с славянофилом К. Аксаковым и с западником С. Д. Горчаковым. Утверждение последнего, что «самый развратный класс крестьяне»,5 вызвало горячий отпор писателя.
Таким образом в течение апреля и мая 1856 г. в Петербурге и Москве Толстой неотступно занят вопросом об освобождении крестьян. Он ознакомился со взглядами различных социальных групп на разрешение «крестьянского вопроса».
Немедленно по возвращении в имение Толстой занялся практическим разрешением вопроса об освобождении своих крестьян. Он был убежден, что облагодетельствует своих крестьян, но последние отнеслись к его «проекту» холодно и не дали никакого определенного ответа, а дальнейшие настойчивые попытки Толстого перевести их с барщины на оброк или добиться заключения с крестьянами «контракта» вызвали в их среде все более и более нараставшее чувство сопротивления и враждебности к барину. И он с раздражением заносит в Дневнике: «Не хотят свободу».6 Крестьяне же, твердо убежденные, что «в коронацию все крепостные получат свободу» и, может быть, всю помещичью землю без всякого выкупа, видели в его предложениях «одно желание обмануть, обокрасть их».7 Через каких-нибудь десять дней от веры Толстого в спасительные «проекты» не осталось и следа.
В непосредственном общении с крестьянами писатель остро почувствовал, что над дворянством нависла угроза новой пугачевщины. В этой атмосфере и возникло письмо к Д. Н. Блудову, в котором с исключительной яркостью были выражены политические взгляды Толстого-пятидесятника, его сословно-дворянские интересы. В нем вызывают протест крестьянские притязания на всю помещичью землю, выраженные в формуле: «Мы ваши, а земля наша», он готов согласиться лишь на частичную передачу земли крестьянам, да и то за выкуп. «Деспотизм помещиков породил уже деспотизм крестьян; когда мне говорили на сходке, чтобы отдать им всю землю, и я говорил, что тогда я останусь без рубашки, они посмеивались, и нельзя обвинять их, так должно было быть».
По мысли писателя, «историческая справедливость» требует сохранения собственности на землю за помещиками.
Естественно, что яснополянские мужики отвергли все его «предложения». Толстой растерян и напуган упорным сопротивлением мужиков, ему чудится уже «изменническая рука», которая может с минуты на минуту подложить «огонь бунта», и тогда все здание дворянско-сословной монархии будет охвачено пожаром восстания. Он винит во всем правительство, которое «обходит» этот первостепенной важности вопрос. Для спасения дворянства необходимо скорейшее освобождение крестьян. «Теперь не время думать о исторической справедливости и выгодах класса, нужно спасать всё здание от пожара, который с минуты на минуту обнимет его. Для меня ясно, что вопрос помещикам теперь уже поставлен так: жизнь или земля». По мнению писателя, необходимо возможно скорее «определить» собственность земли за помещиками и освободить крестьян без земли: «время не терпит». «Ежели в 6 месяцев крепостные не будут свободны — пожар».
«Истины» славянофилов, месяц назад казавшиеся Толстому «серьезными», теперь тускнеют в его представлении; он постигает, что славянофильские понятия «община», «мир» лишены какого-либо реального содержания, живой русский мужик далек от пряничного мужика славянофилов. «Уж поговорю я с Славянофилами, — сообщает он Некрасову 12 июня 1856 г., — о величии и святости сходки мира. Ерунда самая нелепая».
Но и советы «умных», либералов Кавелина и Милютина, нисколько не помогали разрешению вопроса. «Как я занялся делом в подробности и увидал его в приложении, — писал Толстой Ковалевскому 1 октября 1856 г., — мне совестно вспомнить, что за гиль я говорил и слушал в Москве и Петербурге от всех умных людей об эманципации… Вопрос стоит вовсе не так, как полагают умные: как решить лучше?.. а как решить скорее?»
Толстому в высшей степени было присуще понимание возможности народного восстания против крепостничества. Отсюда у него такой взволнованный и тревожный тон и в письмах и в разговорах при встрече с друзьями и знакомыми этой поры.
Мысль о восстании, видимо, беспокоила его постоянно. 8 января 1857 г. он делает характерную запись в Дневнике, направленную в адрес правительства: «Помянут мое слово, что через 2 года крестьяне поднимутся, ежели умно не освободят их до этого времени».8 Эти предположения Толстого не являлись простым отражением боязни за судьбы дворянства — они свидетельствовали об огромной социальной чуткости писателя, потому что в стране действительно назревала революционная ситуация. Он видел, что жизненные интересы крестьян, их сокровенные чаяния, их самые глубокие и давние стремления к свободе органически сочетаются с желанием получить помещичью землю. В пятидесятые годы Толстой не разделял крестьянских интересов, напротив, он выступал с защитой дворянско-сословных интересов, и его оппозиционные «выпады» против правительства шли в этом же направлении.
31 августа 1858 г. Александр II, будучи в Москве, принял представителей московского дворянства и, напомнив им о своей речи, произнесенной более двух лет назад, выразил неудовольствие медленными действиями московского дворянства в деле подготовки освобождения крестьян.
Несколько месяцев спустя, а именно 12 декабря 1858 г., Толстой напишет «Записку о дворянском вопросе» и, никому не показывая ее, сожжет. По дошедшему до нас черновому наброску мы можем заключить о причинах, побудивших его уничтожить записку.
Записка была написана в резко полемическом тоне. Толстой защищал дворянство от обвинений царя. По его мнению, дело освобождения крестьян было подготовлено исторически только усилиями «образованного сословия». «Только одно дворянство со времени Екатерины готовило этот вопрос и в литературе, и в тайных и не тайных обществах, и словом и делом. Одно оно посылало в 25 и 48 годах, и во всё царствование Николая, за осуществление этой мысли своих мучеников в ссылки и на виселицы, и несмотря на всё противодействие правительства, поддержало эту мысль в обществе и дало ей созреть так, что нынешнее слабое правительство не нашло возможным более подавлять ее».9
В этой тираде следует
