Начала ли милая Madame Quixebauch8 чулок, который она будет вязать по длинным ночам, дожидаясь Ее Высочество? Напишите, пожалуйста, всё. Ежели я буду в том же расположении духа, в котором теперь, то три раза перевернусь колесом, получив письмо ваше. M-lle Vergani9 и Вал[ерия] Влад[имировна], пишите, кроме тетушки, и мне, что за путаница! Я не верю Гимбуту et je ne crains de me comprometre en recevant vos lettres. Faites de même.10 Мортье вы, верно, уже от меня поцеловали, поцелуйте и Костиньку11, что он, бедный, милый малый? Увезите его из Москвы, уговорите; по крайней мере, вы сделаете одно хорошее дело, исключая представления ко двору и покупки кружева, про что и говорить нечего, как важно. — Впрочем, меня утешает в вашем отсутствии та мысль, что вы вернетесь постарше немного; а то молодость, впадающая в ребячество, есть недостаток, хотя и очень милый, а другое еще утешенье, что вы, авось, вернувшись будете играть поменьше с душой и побольше с тактом. Как остался вами доволен Мортье? Вижу, как вы, сделав болезненную улыбку, говорите: и тут не мог без морали. Что делать? взял дурную привычку учить других тому, в чем сам хромаю. Кстати тоже мораль, которую вспомнил: что забыл сказать вам, уезжая. Вы поставлены в очень счастливое положение в денежном отношении. Другому, промотавшись, надо обращаться к жидам — это скверно; но вам еще хуже, — вы можете быть вынуждены обратиться к дяде.12 А это было бы очень плохо. Пожалуйста, ежели вы удостоите меня ответом, об шишке поподробнее. Здоровье, разумеется, вам беречь нечего, M-lle Vergani слушать тоже не надо, ежели вы это будете соблюдать, то всё пойдет хорошо. Прощайте. Дай вам Бог всего лучшего. Тетенька вас целует.
Ваш Гр. Л. Толстой.
Датируется содержанием и записью в Дневнике (см. т. 47, стр. 90).
Валерия Владимировна Арсеньева (1836—1909). После смерти ее отца Владимира Михайловича (1810—1853) Толстой был назначен опекуном оставшихся детей: Валерии, Евгении и Николая. В качестве опекуна Толстой часто бывал в Судакове — имении Арсеньевых, находившемся в 7 километрах от Ясной Поляны. Увлекшись Валерией Владимировной, Толстой задумал жениться на ней. Свой роман с Арсеньевой он отчасти изобразил в «Семейном счастье» (см. т. 5). Сохранилось восемнадцать писем Толстого к Арсеньевой за 1856—1857 гг. Девиц Арсеньевых с их компаньонкой Вергани Толстой в письмах часто называл «судаковскими барышнями».
1 [это неприлично]
2 Карл Федорович Гимбут (1815—1881), служил лесничим подгородного лесничества близ Ясной Поляны; в ГТМ имеется письмо К. Ф. Гимбута к Толстому от 18 декабря 1852 г.
3 Т. А. Ергольская.
4 Сведений об этом лице не имеется.
5 Аверьянов — ошибка: нужно — Апреянинов Сергей Александрович, женатый на кн. Евгении Дмитриевне Долгоруковой (ум. 1864), дочери посланника в Тегеране, затем сенатора кн. Дмитрия Ивановича Долгорукова.
6 Щербачева — тетка В. В. Арсеньевой по матери.
7 Луи-Анри-Станислав Мортье де Фонтен (1816—1883) — пианист и композитор. В 1837 г. Мортье выступал с Листом в Милане. В 1853— 1880 гг. Мортье концертировал в Петербурге и в Москве.
8 Повидимому, героиня одного из английских романов.
9 О Вергани см. прим. к п. № 22.
10 [и не боюсь скомпрометировать себя, получая ваши письма. Делайте так же.]
11 Константин Александрович Иславин.
12 Имеется в виду Николай Васильевич Киреевский (1797—1870), родственник Арсеньевых, живший в своем имении Шаблыкино, Карачевского уезда Орловской губернии. Известен изданный Киреевским «Альбом села Шаблыкина». В 1856 г. издал свои воспоминания об охоте под заглавием: «Сорок лет постоянной псовой и ружейной охоты», М. 1856; второе издание — М. 1875. Толстой в «Воспоминаниях» называет Киреевского товарищем по охоте и приятелем своего отца.
20. Гр. С. Н. Толстому.
1856 г. Августа 18. Я. П.
Посылаю тебе, любезный друг Сережа, письмо Валериана1 ко мне, из которого ты узнаешь о Николинькиных планах, которые я нахожу между прочим ужасно нелепыми. Впрочем отвечай как знаешь, я буду на всё согласен. В Москву я еще приехать не сбираюсь. Нешто 25-го и то едва ли; хочется дописать первую половину Юности и привезти ее с собой. — Собак мне привели, лошадь я купил славную, но два раза ездил в наездку,2 не видал ни одного. На днях поеду с Афросимовым.3 Мы уже ездили с ним в засеку и распугали там выводок волков. — Мы с тетинькой4 то, что тебе нужно многое сказать,5 перевели так, что ты думаешь жениться, но Нат[алья] Петр[овна],6 приехав из Тулы, объяснила нам, что ты вызываешь к себе Машу7, и мы разочаровались. — Прощай, очень кланяйся Волконским8 и Трусону9 и отпиши, в Москве ли Толстые;10 да действуй уже теперь, что[бы] уехать в конце месяца, а то нескоро вырвешься. Охота же уж с неделю как ушла.
18 Августа.
Впервые опубликовано в Б. I, 3, стр. 323—325. Год определяется содержанием и записью в Дневнике под 17 августа 1856 г. (т. 47, стр. 90).
1 Письмо гр. В. П. Толстого неизвестно (см. т. 47, стр. 90).
2 Наездка — осенняя охота верхом с борзыми на лежащего в поле зайца.
3 Павел Александрович Офросимов (1799—1877) — сын тульского помещика. С П. А. Офросимовым Толстого сближала охота.
4 Т. А. Ергольская.
5 «нужно многое сказать» — слова из несохранившегося письма С. Н. Толстого из Москвы.
6 Н. П. Охотницкая.
7 Тульская цыганка Мария Михаиловна Шишкина (1832—1919). впоследствии жена С. Н. Толстого (см. т. 61).
8 Троюродный брат Толстого по матери кн. Александр Алексеевич Волконский (о нем см. прим. 4 к п. № 5) и его жена Луиза Ивановна (рожд. Трузсон) — прототип в «Войне и мире» маленькой княгини Болконской.
9 Федор Иванович Трузсон, брат кн. Л. И. Волконской.
10 Александра Андреевна и ее сестра Елизавета Андреевна Толстые.
21. В. В. Арсеньевой.
1856 г. Августа 23. Я. П.
1856 г. 23 Августа.
Судаковские барышни.
Сейчас получили милое письмо ваше,1 и я в первом письме, объяснив, почему я позволяю себе писать вам, — пишу, но теперь совершенно под противуположным впечатлением тому, в котором я писал первое. — Тогда я всеми силами старался удерживаться от сладости, которая2 так и лезла из меня, а теперь от тихой ненависти, которое в весьма сильной степени пробудило во мне чтение письма вашего к тетиньке, и не тихой ненависти, а грусти и разочарованья в том, что chassez le naturel par la port, il revient pas la fenêtre.3 Неужели какая-то смородина de toute beauté haute volée4 и флигель-адъют[анты] останутся для вас вечно верхом всякого благополучия? — Ведь это жестоко! Для чего вы писали это? Меня, вы знали, как это подерет против шерсти. Для тетеньки? Поверьте, что самый дурной способ дать почувствовать другому: «вот я какова!» это придти и сказать ему: вот я каков! Во-первых, коли молчать о всех тех вещах, которые льстят нашему тщеславию, выгода одна та, что предполагают гораздо больше и выгодней того, что вы расскажете; во-вторых, ежели это расскажет посторонний, то еще получаешь новую заслугу — скромности. Это не поэзия и философия, а чистый расчет в делах, которые действительно лестны. — Вы должны быть были ужасны в смородине de toute beauté и, поверьте, в миллион раз лучше в дорожном платье. Любить haute volée, а не человека, нечестно, потом опасно, потому что из нее чаще встречается дряни, чем из всякой другой volée, а вам даже и невыгодно, потому что вы сами не haute volée, а поэтому ваши отношения, основанные на хорошеньком личике и смородине, не совсем то должны быть приятны и достойны — dignes. Насчет Флигельадъютантов — их человек 40, кажется, а я знаю положительно, что только два не негодяи и дураки, стало быть, радости тоже нет. — Как я рад, что измяли вашу смородину на параде, и как глуп этот незнакомый барон, что спас вас. Я бы на его месте с наслаждением превратился бы в толпу и размазал бы смородину по всему белому платью. Это я говорю потому, что верно вы не были в серьезной опасности. Это только Пиквик,5 которого историю вы не читали, чуть было не погиб на параде, а чтоб барышня, приехавшая учиться музыке на коронации, погибла от столь невинной и приятной забавы, как парад, этого я никогда не слыхивал с тех пор как живу, поэтому этого и быть не могло. —
У нас в деревне погода чудная, и я нынче с 6 часов утра и до 8 вечера шлялся на охоте, и так наслаждался, как не удастся ни одному обер-камер-фурьеру и ни одной барыне в платье broché6 чем-то. — Поэтому-то, хотя мне и очень бы хотелось приехать в Москву позлиться, глядя на вас, я не приеду, а, пожелав вам всевозможных тщеславных радостей с обыкновенным их горьким окончанием, останусь ваш покорнейший, но неприятнейший слуга
Гр. Л. Толстой.
Avec des sentiments distingués,7 виноват, забыл вклеить эту милую фразу, в которой так много смысла. —
Нет, без шуток, ежели вы простите мне это письмо, то вы добрый человек. M-lle Vergani, заступитесь за меня. —
Впервые опубликовано в Б. I, 3, стр. 323—325. Год определяется содержанием.
1 Письмо В. В. Арсеньевой не сохранилось. Оно было адресовано Т. А. Ергольской.
2 В автографе: которую
3 [гони природу в дверь, она влетит в окно.]
5 Пиквик — герой романа Диккенса «Замогильные записки Пиквикского клуба», на английском языке впервые печатавшегося отдельными выпусками, выходившими с апреля 1836 г. по ноябрь 1837 г. Первый перевод (И. Введенского) романа на русский язык печатался в «Отечественных записках», 1849, №№ 11 и 12, и 1850, №№ 1—5, 7, 8, 11 и 12. В письме Толстой говорит об эпизоде, описанном в IV главе.
6 [отделанное]
7 [С наилучшими пожеланиями,]
* 22. В. В. Арсеньевой и Ж. Вергани.
1856 г. Сентября 8. Судаково.
1856 года. — 8 сентября.
Милые и безъценоя.1
Я сейчас приехал в Судаково и попросил Н[аталью] П[етровну] позволить мне вписать две строчки в ее письме, но это заглавие так смутило меня, что не умещусь в двух строчках. Главное, я хотел просить вас написать тетиньке или мне два слова, а то меня мучает и то, что я написал вам без позволенья, и то, что написал глупо, грубо, скверно. Напишите два слова, сердитесь ли вы за это и как вы сердитесь. А то я думаю и передумываю и даже приехал в Судаково, чтоб разрешить себе этот вопрос. Но Судаково сказало мне много очень хороших, приятных вещей, но всё я остаюсь в неприятном положении сомнения. — Н[аталья] П[етровна], разумеется, показала мне ваше письмо, и я совершенно согласен с Катей,2 что надо
