— и чувство и честность с обеих сторон. — Спорьте, доказывайте, учите меня, спрашивайте объяснений. — Вы, пожалуй, скажете, что мы и теперь понимаем друг друга. Нет, мы только верим друг другу (я иногда, глядя на вас, готов согласиться, что il n’y a rien de plus beau au monde, qu’une rob brochée d’or3), но не согласны еще во многом. Я дорогой перебирал 1000 предметов, писем или разговоров. В следующем письме напишу вам планы образа жизни Храповицких,4 потом о ваших родных, о Киреевск[ом],5 с кот[орым] ваши отношения для меня неприятнее, чем бывшие с М[ортье], о Vergani и миллион вопросов, которые не столько важны потому, как мы их решим, как потому, как мы будем соглашаться, толкуя о них.

Нынче видел вас во сне, что Сережа6 вас сконфузил чем-то, и вы от конфузу делаетесь рябая и курносая, и я так испугался этого, что проснулся. Теперь даю волю глупому человеку. Вспомнил я несколько недоконченных наших разговоров.

1) Какая ваша особенная молитва? 2) зачем вы у меня спрашивали, случается ли мне просыпаться ночью и вспоминать, что было? Вы что-то хотели сказать и не кончили. — Я вас вспоминаю особенно приятно в 3-х видах: 1) когда вы на бале попрыгиваете как-то наивно на одном месте и держитесь ужасно прямо; 2) когда вы говорите слабым, болезненным голосом, немножко с кряхтеньем и 3) как вы на берегу Грумантского пруда в тетинькиных вязаных огромных башмаках злобно закидываете удочку. Глупый человек всегда с особенной любовью представляет вас в этих 3-х видах. Нет ли у M-lle Vеrgani вашего лишнего портрета, или нельзя [ли] отобрать назад у тетиньки, я бы очень желал иметь его. — Про себя писать нечего, потому что никого не видал еще. Пожалуйста, ежели ваше здоровье нехорошо, то напишите мне о нем подробно; последние два дня вы бы[ли] плохи. Ежели бы милейшая Женичка написала мне несколько строчек об этом предмете и о вашем расположении духа с своей всегдашней правдивостью, она бы меня очень порадовала. Пожалуйста ходите гулять каждый день, какая бы ни была погода. Это отлично вам скажет каждый доктор, и корсет носите и чулки надевайте сами и вообще в таком роде делайте над собой разные улучшения. Не отчаивайтесь сделаться совершенством. Но это всё пустяки. Главное, живите так, чтоб, ложась спать, можно сказать себе: нынче я сделала 1) доброе дело для кого-нибудь и 2) сама стала хоть немножко лучше. Попробуйте, пожалуйста, пожалуйста, определять себе вперед занятия дня и вечером поверять себя. Вы увидите, какое спокойное, но большое наслаждение, — каждый день сказать себе: нынче я стала лучше, чем вчера. Нынче я добилась делать ровно триоли на четверти, или поняла, прочувствовала хорошее произведение искусства или поэзии, или, лучше всего, сделала добра тому[-то] и заставила его любить и благодарить за себя Бога. Это наслаждение и для себя одной, а теперь вы знаете, что есть человек, который всё больше и больше, до бесконечности будет любить вас за всё хорошее, что вам нетрудно приобретать, преодолев только лень и апатию. Прощайте, милая барышня, глупый человек любит вас, но глупо, хороший человек est tout disposé7 любит вас самой сильной, нежной и вечной любовью. Отвечайте мне подлиннее, пооткровеннее, посерьезнее, кланяйтесь вашим. Христос с вами, да поможет он нам понимать и любить друг друга хорошо. — Но чем бы всё это ни кончилось, я всегда буду благодарить Бога за то настоящее счастье, которое я испытываю, благодаря вам — чувствовать себя лучше и выше и честнее. Дай Бог, чтобы вы так же думали.

Впервые опубликовано в Б. I, 3, стр. 325—330. Об этом письме см. Дневник от 2 ноября, т. 47, стр. 97.

1 Толстой приехал в Москву ночью 1 ноября.

2 О Мортье см. прим. 7 к п. № 19.

3 [ничего нет на свете более прекрасного, чем вытканное золотом платье]

4 Храповицкими Толстой называл в письмах себя и В. В. Арсеньеву, изображая историю их отношений.

5 Николай Васильевич Киреевский. О нем см. прим. 12 к п. № 19.

6 Сергей Николаевич Толстой.

7 [вполне расположен]

32. В. В. Арсеньевой. Неотправленное.

1856 г. Ноября 8. Петербург.

8 Nоября. Петербург.

Любезная Валерия Владимировна.

Вот уже неделя, что я уехал от вас и всё не получил еще от вас ни строчки. Получили ли вы мое сладенькое письмо из Москвы?1 Мне за него совестно. Нынче я приехал в Петербург,2 не совсем здоровый и в страшной тоске не столько от того, что я не вижу вас, сколько от расстройства желудка. В Москве я видел очень мало людей и скучал. О вас я говорил с Машей,3 которая, как кажется, очень расположена любить вас, с Костинькой, который……,4 и с Волконским,5 который вас не знает, но спрашивал у меня, правда ли, что я влюблен в одну барышню, кот[орую] он видел у Tremblai6 без шляпы и про которую слышал следующий разговор двух сестер Кислинских — они говорили: «какая гадкая женщина Щербачева7 — она выписала свою племянницу, хорошенькую, молоденькую девушку, и решительно губит ее, сводит и влюбляет в какого-то музыканта, от кот[орого] эта барышня уже без ума и даже в переписке с ним». Вы сами можете догадаться, какое приятное чувство я испытал при этом разговоре. Поверьте, любезная В[алерия] В[ладимировна], как это ни грустно, ничто не проходит и ничто не забывается. Когда я с вами, я так слаб, что готов верить тому, что вы никогда не были влюблены в М[ортье] и что вы имеете ко мне серьезное чувство дружбы; но когда я рассуждаю спокойно, всё мне представляется в другом, более справедливом свете. Будь, что будет, я обещал вам и буду с вами совершенно и неприятно откровенен. — То, что я говорил об глупом и хорошем человеке, справедливо, но всё это яснее вот как: До вашего отъезда на коронацию8 я уважал вполне ваше доброе, чистое сердце, верил вам совершенно и чувствовал к вам спокойную, тихую и чистую дружбу — после истории М[ортье] я просто люблю вас, влюблен в вас, как сказала В. H.,9 но простите меня за злую откровенность, я не уважаю вас столько, как прежде, и не верю вам. Я стараюсь принудить себя верить вам и уважать вас, но против моей воли сомневаюсь. Виноват ли я в этом, судите сами. Вы знали меня уже 3 месяца, видели мою дружбу, только не знали, хочу ли я или нет сделать вам предложение, и влюбились в М[ортье], в чем вы сами признавались в то время, потому что вы честны и не могли не признаться в том, что было, потом вы перестали видеть М[ортье], [но] не перестали думать о нем и писать ему, узнали, что я имел намерение предложить вам руку, и вы влюбились в меня и говорите тоже искренно, что вы никогда не любили М[ортье]. Но которое же чувство было истинно, и разве это чувство? Вы говорите, что в то время, как вы увлекались М[ортье], вы не переставали чувствовать ко мне расположение, а что теперь М[ортье] вам неприятен. Это только доказывает, что М[ортье] давал вам читать Вертера,10 и поэтому внушает презрение, а я нравственно кокетничал с вами и выказывался всегда самой выгодной стороной, так что вам не за что презирать меня, и ежели вы сами захотите быть искренни, то вы согласитесь, что оба чувства были равны: одно — прежде и с ужасающей для всякой нравственной девушки будущностью, другое — после, с нравственной и приятной будущностью. А оба были равны, как и те, которые были прежде, и третье и тридцать третье, которое будет после. — Любили ли вы истинно М[ортье]? до чего доходили ваши отношения? целовал ли он ваши руки? Я видел во сне, что он целует вас Валериановск[ими] губами,11 и с ужасом проснулся; ежели бы это была действительность, и вы бы признались в ней, я бы был рад. Да, я влюблен в вас и от этого я беспрестанно колебаюсь между чувствами к вам — или страстной любви или ненависти и боюсь, и борюсь с этим чувством и до тех пор не увижу вас, пока оно не пройдет, а то иначе я сделаю ваше несчастие и свое. Что бы я дал, чтобы возвратилось то доверие и уважение и спокойная дружба, которую я испытывал прежде, но нет, ничего не забывается.

Может, оно возвратится, но для этого нужно время. А вы с вашим характером не выдержите время, и я боюсь, что потеряю вашу дружбу, которая мне теперь дороже всего на свете. Чувствую, что письмо грубо, но не перечитывая посылаю его. Знайте меня, каким я есть, и очень нехорошим. Миллион вещей сделали меня таким, и я не могу притворяться. С самого моего выезда мне во всем неудачи и досады. Оказывается, что я под присмотром тайной полиции,12 здоровье скверно, книги плохо идут,13 денег нет, а тут в Москве милые известия про вас, а от вас ничего, и, главное, никого из людей, которых я люблю, здесь нет. Грустно, гадко, скверно жить на свете. В Москве видел вашу мерзейшую тетиньку, милую и Апрениных,14 из кот[орых] один женится на Долгорукой.15 Кланяйтесь всем вашим и постарайтесь простить меня за это письмо.

Ваш Гр. Л. Толстой.

За ваши комиссии примусь нынче и в следующем письме отвечу вам и пошлю книги.16

Над текстом письма рукою С. А. Толстой карандашом написано: «непосланное». Впервые опубликовано в Б. I, 3, стр. 330—332. См. запись в Дневнике под 8 ноября, т. 47, стр. 98, и следующее письмо, № 33.

1 Письмо от 2 ноября, № 31.

2 Толстой приехал в Петербург, по записи Дневника, не 8, а 7 ноября.

3 М. Н. Толстая.

4 К. А. Иславин. Многоточие в автографе.

5 А. А. Волконский.

6 Трамбле — кондитерская в Москве.

7 Тетка В. В. Арсеньевой по матери.

8 В. В. Арсеньева уехала в Москву 12 августа 1856 г.

9 В. Н. — инициалы не поддаются раскрытию.

10 «Страдания молодого Вертера» — повесть Гёте.

11 Речь идет о В. П. Толстом, муже М. Н. Толстой.

12 Толстой находился под надзором тайной полиции за сочиненную им севастопольскую песню «Как четвертого числа» (см. прим. 3 и 4 к п. № 35).

13 Речь идет о вышедших отдельными книжками в начале октября 1856 г. «Детстве и отрочестве» и «Военных рассказах». Е. Я. Колбасин писал Тургеневу 18 октября: «Отрочество и детство» — чорт бы подрал русскую публику — пока в продаже идет