дышат ваши письма. Ради Бога, чтоб замечанья мои не испортили ваше лучшее качество — искренность. — В кого влюблена Олинька?10 Нельзя ли сказать? Это она, глядя на вас, и на себя дурь напустила. Прощайте до завтра. Получил объявленье на 1 р., должно быть, портрет, и завтра, получив его, боюсь сделаться глупым, еще глупей, чем я теперь. Виноват, что своего всё не сделал, некогда. Когда уж писать много некогда, а писать вам для меня огромное удовольствие. Прощайте, голубчик, голубчик, 1000 раз голубчик, — сердитесь или нет, а я все-таки написал. Христос с вами.

23 Nоября.

Сейчас, окончив работу на нынешний день, которая меня мучит и про которую писал вам, открыл книгу и прочел удивительную вещь — Ифигению Гёте11. Вам это непонятно (может, будет понятно со временем), то неописанное великое наслаждение, которое испытываешь, понимая и любя поэзию; но дело в том, что сильное наслаждение, кот[орое] я испытал, почему-то заставило меня вспомнить о вас, и хочется написать вам: голубчик, и больше ничего. — Портрета вашего не получил еще, свой же посылаю12, уж передал И[вану] И[вановичу]13. — Вот скоро месяц, что не вижу вас, а почти всё так же думаю о вас, иногда с недоверием и злобой, большей частью с глупой любовью. Впрочем, я ничего не делаю, чтобы испытать свое чувство. С тех пор, как я уехал, я веду жизнь гораздо более уединенную, чем в Ясной. С 1-го Декабря пущусь во все рассеяния и посмотрю, что будет. Приеду же к вам на вас посмотреть, и то не наверное, не раньше праздников. Теперь я работаю всё для Декабрьских книжек, главное же свое дело — переделывать «Юность» — я еще не начинал, это займет весь Декабрь. Ездили ли вы на бал?14 Не поедете ли вы в Москву взять несколько уроков у Мортье? Эти обе вещи очень, очень необходимы, и тысячу раз советую вам их сделать. Пожалуйста, голубчик, сделайте это. Что музыка? Я часто мечтаю, что, приехав в милое Судаково через недель 5 и поболтав с вами на печке, вы сядете за фортепьяно и вдруг поразите меня необыкновенными успехами. Ежели вы не ленитесь, то можете это сделать. Прощайте, голубчик, милейшая барышня, жму вашу милую руку, Христос с вами. Должно быть, напишу еще завтра. Пишите, пишите, как прежде, только о ваших занятиях поподробнее, что вы читаете, и как и что нравится? —

Прелестная Женичка, Уа!

Пиндигашки, Уи!

Влюбленная Олинька, О-ох!

Долго ль жить нам в огорченьи,

Люты скорби пренося?15

Как вы думаете? Я думаю, недолго.

Я вспоминаю — вчерашнее мое письмо глупо, я что-то ужасно возгордился. —

Впервые опубликовано в Б. I, 3, стр. 343—346. См. запись в Дневнике под 23 и 24 ноября 1856 г., т. 47, стр. 101.

1 Письмо это не сохранилось.

2 См. прим. 5 к п. № 18.

3 Для А. В. Дружинина в «Библиотеку для чтения» Толстой готовил «Разжалованного».

4 Для А. А. Краевского в «Отечественные записки» Толстой готовил «Утро помещика».

5 Под 23 ноября в Дневнике Толстого записано: «Как хочется поскорее отделаться с журналами, чтобы писать так, как я теперь начинаю думать об искусстве, ужасно высоко и чисто» (т. 47, стр. 101).

6 Т. А. Ергольская.

7 Тетка В. В. Арсеньевой (см. п. № 19).

8 [изящество]

9 Гостиный двор — ряды в Москве на Ильинке (теперь улица Куйбышева).

10 О. В. Арсеньева.

11 «Ифигения в Тавриде» — трагедия (1779—1787) Гёте.

12 Какой свой портрет послал Толстой В. В. Арсеньевой, выяснить не удалось.

13 И. И. Сахаров.

14 См. прим. 10 к п. № 37.

15 Ср. с письмом к М. Н. Толстой от 30 июня 1856 г., №17. Там Толстой приводит этот же стих.

40. В. В. Арсеньевой.

1856 г. Ноября 27—28. Петербург.

Вчера получил ваше второе письмо после говения, а нынче первое.1 Не знаю, потому ли, что письма нехороши, или потому, что я начинаю переменяться, или потому, что в последнем вы упоминаете о Мортье, письма не произвели на меня такого приятного впечатления, как первые. — Поздравляю вас от души и радуюсь, что вы так серьезно на это смотрите. Одно нехорошо — надо меньше говорить, чтобы больше чувствовать. И не надо слишком увлекаться надеждой, что всё пойдет новое, и что этим таинством вы разрываете связь с прошедшим. — Оно помогает много и в жизни и духовно очищает, но не так, как вы думаете. Наприм[ер], что вы говорите, что после говенья вы будете наблюдать за собой, и трудиться и работать (это я прибавляю за вас) — это отлично и поддержи вас Бог в этих мыслях, но история М[ортье] остается история М[ортье]. Первое нехорошо, что у вас время, как я вижу, проходит праздно. Это плохо. Вчера я был у О. Тургеневой и слышал там Бетховенское трио2, которое до сих пор у меня в ушах, восхитительно. Я не могу видеть женщину, чтобы не сравнивать ее с вами. Эта Госпожа отличная во всех отношениях, но она мне просто не нравится; но должно отдать ей справедливость. Можете себе представить, я узнал от ее тетки, что она встает в 7 часов в Пет[ербурге] и до 2-х каждый день играет, а вечера читает, и действительно в музыке она сделала громадные успехи; хотя у нее таланта меньше, чем у вас. Второе нехорошо, и ужасно нехорошо, что вы не пригласили М[ортье] приехать в Тулу и Судаково. Я говорил, говорил и вам и Женичке3, что для вас необходимо видеться с ним, чтобы прекратились ваши отношения, но мне не хотят верить. — Постарайтесь не досадывать, не воображать, что я ревную, а просто спокойно постарайтесь влезть в мою шкуру и видеть моими глазами. Г-жа Д[ембицкая] была влюблена в Passe-p[asse]4, она сама признавалась в этом Женичке. Не ахайте, это не беда, это даже мило. Passe-passe, как Г-жа Д[ембицкая] убеждена, страстно влюблен в нее. Их отношения прервались, но не прекратились. Поймите меня, я убежден совершенно, что вы теперь не имеете ничего к Passe-p[asse], но ему это не доказано, он остановился на том, что вы ему показывали расположение. — Понимаете ли вы, что половина пути самая трудная уж пройдена для него. Помните, мы с вами говорили у фортепьян: что будет, ежели вы влюбитесь, и вы сказали, что это не может быть, потому что вы не допустите себя дойти до интимности и взаимности, которые необходимы для того, чтобы любовь была опасна. Это правда. И понимаете — вы с М[ортье] дошли до этого, что он имеет право думать: — или что вы имели к нему любовь, или что вы такая госпожа, к[оторая] способна иметь ее к многим, и вследствие этого разлука и сухое письмо с выдумками не уничтожают отношений и не могут успокоить Хр[аповицкого]. — И именно только ваши отношения с М[ортье] беспокоят Хр[аповицкого]. — Отчего ему весело и приятно говорить с вами про вашу любовь к милейшему Иславину,5 отчего, ежели он будет мужем Г-жи Д[ембицкой], он (ежели встретится в том необходимость) совершенно спокойно отправит Г-жу Хр[аповицкую] на 2 года путешествовать с Иславиным и т. п., но М[ортье] — другое. Г-жа Д[ембицкая] убеждена, что он ее любит, а он, Г-н Хр[аповицкий], к[оторый] жил больше ее на свете, знает, что значит эта высокая любовь, — это больше ничего, как желание целовать ручки хорошенькой девушки, понимаете? Это доказывает и Вертер, и то, что он никогда не думал о том, чтоб было лучше Г-же Д[ембицкой], а даже в музыке, в одном, в чем он мог быть полезен, он глупой лестью и т. д. путал и вредил ей. Кроме того, это такой род любви, который от подобострастия ужасно быстро переходит к дерзости. Я мущина, и всё

28 Nоября.6

это знаю. Разумеется, я никому не могу запретить иметь к моей жене любовь такого рода, но она не опасна, когда между ей и им нет ничего общего; но когда пройдена эта первая половина дороги, тогда опасно. И опасно вот в каком смысле: что, ежели бы Г-н М[ортье] написал моей жене любовное письмо или поцеловал бы ее руку, и она скрыла бы это от меня (а кто ему мешает теперь), то ежели бы я любил жену, я бы застрелился, а нет, то сию секунду бы развелся и убежал бы на край света из одного уважения к ней, к своему имени и из разочарованья в моих мечтах будущности. И это не фраза, а клянусь вам Богом, что это я знаю, как себя знаю. От этого-то я так боюсь брака, что слишком строго и серьезно смотрю на это. Есть люди, кот[орые] женясь думают: «ну, а не удалось тут найти счастье — у меня еще жизнь впереди», — эта мысль мне никогда не приходит, я всё кладу на эту карту. Ежели я не найду совершенного счастия, то я погублю всё, свой талант, свое сердце, сопьюсь, картежником сделаюсь, красть буду, ежели не достанет духу — зарезаться. А вам это шуточки, приятное чувство, нежное, высокое и т. д. Я не люблю нежного и высокого, а люблю честное и хорошее. Постарайтесь спокойно стать на мое место и подумать, призовите и Женичку на совет, прав ли я или нет, желая, чтобы вы стали с М[ортье] в отношения музык[ального] учителя и ученицы. Может быть, это трудно, но что ж делать, а повторяю, — лгать ему в письмах (как вы не чувствовали этого говея?) это — унижать себя, бояться его. Очень весело будет Храп[овицкому] бегать от М[ортье], чтоб его жена вдруг не растаяла перед выражением его страсти. Храп[овицкий] имеет правилом и держится его — не иметь врагов, не иметь во всем мире ни одного человека, с кот[орым] бы ему тяжело было встретиться; а вы, любя его, хотите поставить в это гнусное, унизительное положение. Постарайтесь стать на мою точку зрения, у вас хорошее сердце, и если вы меня любите, как же вам не понять этого. Ревновать уж унизительно, а к М[ортье] каково? —

Вы думаете, что кончены нотации, нет, дайте всё высказать. — Три дня вы не решились сказать мне вещи, которая, вы знаете, как меня интересует, и высказываете ее, как будто гордясь своим поступком. Да ведь это первое условие самой маленькой дружбы, а не высокой и нежной любви! Я не шутя говорил, что ежели бы моя жена делала бы мне сюрприз — подушку, ковыряшку какую-нибудь, и делала бы от меня тайну, я бы на