искушение: лучшей жизни и лучшей компании я не могу себе и вообразить в моем настоящем положении, при остатках душевной и физической усталости, — писал Дружинин, — но беда в том, что обстоятельства не позволяют… и думать о такой жизни».
Далее Дружинин уговаривал Толстого бросить его затею о новом журнале, так как за дело можно браться «лишь при двух условиях: 1) огромном основном капитале… и 2) при неутомимой ярости участников по части работы. К сожалению, — писал Дружинин, — вы знаете, что наш круг не трудолюбив, а денег приходится ему занять у французского короля…»
115. А. А. Фету.
1858 г. Мая 12. Я. П.
Драгоценный Дядинька!
Пишу два слова, только затем, чтобы сказать, что обнимаю вас изо всех сил, что письмо ваше получил,1 что М[арье] П[етровне]2 целую руки, всем вашим кланиусь. Тетинька очень благодарна за память и кланиица; а сестра кланица.3 Что за весна была и есть чудная! Я в одиночестве смаковал ее чудесно. Брат Николай должен быть в Никольском (Вяземском);4 поймайте его и не пускайте, я в этом месяце хочу придти к вам.5 Тургенев поехал в Зинциг до Августа лечить пузырь. Черт его возьми. Надоело любить его. Пузыря не вылечит, а нас лишит. Затем прощайте, любезный друг, ежели до моего прихода не будет стихотворенья, уж я из вас его выжму.
Ваш Гр. Л. Толстой.
12 Мая.
Какой Тройцын день был вчера! Какая обедня, с вянущей черемухой, седыми волосами и ярко-красным кумачом и горячее солнце. —
Впервые опубликовано Фетом в «Моих воспоминаниях», I, стр. 242.
Афанасий Афанасьевич Фет (1820—1892) — поэт, поборник «чистого искусства». См. т. 47, стр. 303, прим. 551. Частые встречи Толстого с Фетом и их оживленная переписка в 1860—1870 гг. свидетельствуют о том, что Фет в это время был очень близок с Толстым. Дружба продолжалась до 1880-х гг., когда без всякой ссоры они отдалились друг от друга.
1 Судя по дневниковой записи Толстого, письмо Фета было получено 9 мая 1858 г.
2 М. П. Фет, рожд. Боткина, сестра В. П. Боткина.
3 Начертанием слов «кланиица» и «кланица» Толстой, очевидно, подражал Н. П. Охотницкой.
4 Имение H. Н. Толстого в Чернском уезде Тульской губернии.
5 Фет в это время жил в своем имении Новоселки (Орловской губернии).
116. Е. Ф. Коршу.
1858 г. Мая 12. Я. П.
Хотел писать вам длинное письмо и, между прочим, о деле; но, оказывается, нынче так мало времени, что только успею написать о деле.
Будьте так добры, любезный Евгений Федорович, ежели вам случится увидать С. Рачинского,1 или кого нибудь, кто часто видит его, передайте ему от меня следующую просьбу. Он хотел переводить «Военные Расск[азы]».2 Я умоляю его не забыть, что на стр. 255, в рассказе «Севаст[ополь] в мае», на лин. 17, слова, — но отрадно думать, что не мы начали эту войну, что мы защищаем только родной край, родную землю, — принадлежат г-ну Панаеву,3 а не мне, и что прошу их выкинуть. Эти слова в книжку попали, кажется, именно потому, что я в 3-х рукописях и корректурах вымарывал их, и согласился бы всякий раз, как читаю их, лучше получить 100 палок, чем видеть их.
Решительно не могу ничего написать еще, кроме того, что от души жму вам руку и прошу не забывать человека, вас серьезно уважающего и любящего — Гр. Л. Толстого.
12 Мая.
Впервые опубликовано по копии в харьковском журнале «Творчество», 1919, IV, май, стр. 17, а затем по подлиннику в ПТТ, стр. 56. Год определяется содержанием. Ответное письмо Е. Ф. Корша от 18 мая 1858 г. см. ПТТ, стр. 58—59.
Евгений Федорович Корш (1810—1897) — примыкал в молодые годы к кружку западников. Его друзьями были Станкевич, Грановский, Герцен, Белинский и др. В 1835—1841 гг. был библиотекарем Московского университета; в 1842—1848 гг. сотрудничал в «Московских ведомостях» под псевдонимами: «Н. Челышевский», «Н. Тупицын». В 1858—1859 гг. издавал журнал «Атеней». В 1862—1892 гг. был библиотекарем в Румянцевском музее. Одновременно Е. Ф. Корш усиленно занимался переводами с иностранных языков историко-философских сочинений и руководил издательским предприятием К. Т. Солдатенкова в Москве.
1 О Сергее Александровиче Рачинском см. п. № 246.
2 О переводе С. А. Рачинским «Военных рассказов» Толстого никаких сведений не сохранилось.
3 Цитируемое Толстым место в первоначальном издании «Ночь весною 1855 года в Севастополе» («Современник», 1855, кн. 9) читается так: «Но не мы начали эту войну, не мы вызвали это страшное кровопролитие. Мы защищаем только родной кров, родную землю и будем защищать ее до последней капли крови…» На этом и заканчивается весь рассказ. В отдельном издании «Военных рассказов» 1856 г., на стр. 255, это место читается так, как приводит Толстой в письме. Об этом же позднее писал Толстой переводчику на английский язык его сочинений Э. Мооду. Подробнее см. т. 4, стр. 387—392.
117. А. А. Фету.
1858 г. Мая 16. Я. П.
Ау! Дядинька! Ауу! Во-первых, сами не отзоветесь ничем, когда весна и знаете, что все о вас думают и что я, как какой-то Бог, прицеплен к скале и все-таки алкаю вас видеть и слышать. Или бы приехали, или хоть позвали бы к себе хорошенько. А во-вторых — зажилили брата; и очень хорошего брата, по прозвищу Фирдуси.1 Главная тут преступница, я думаю, М[арья] П[етровна], кот[орой] очень, очень кланяюсь и прошу возвратить собственного нашего брата. Без шуток, он велел сказать, что на той неделе будет; Дружинин тоже будет. Приезжайте и вы, голубчик дядинька. Право, а потом уж и в Козюлькино.2 — И[вану] П[етровичу] и Н[адежде] А[фанасьевне]3 душевный поклон и до свиданья.
Ваш Л. Толстой.
16 Мая.
Впервые опубликовано А. А. Фетом в «Моих воспоминаниях», I, стр. 243.
1 Фирдуси — прозвище H. Н. Толстого. См. А. А. Фет, «Мои воспоминания», I, стр. 325.
2 Козюлькино — первоначальное название имения Шеншиных Новоселки, по близ лежащей деревни Козюлькино.
3 Борисовым.
* 118. Т. А. Ергольской.
1858 г. Июня 26. Я. П.
Кругом виноват я, chère tante, перед вами за то, что не отвечал.1 Я проспал посланного. Здоровье мое хорошо, но погода нехороша, и я стараюсь действовать наилучшим образом по хозяйству при этой погоде; это меня и задерживает здесь. Василья я прогнал и с тех пор увидал новый свет. Хотя идет всё еще далеко нехорошо, есть надежда, что пойдет лучше, а при нем и надежды этой не было. О Vergani виноват, ничего не знаю, Тургенева мне очень жаль, что я пропустил, но я и не думал, что он приедет по такой погоде.2 Я всё ждал братьев, но теперь ежели их не будет, то приеду в Петров день.3 Итак, до свиданья, целую ваши руки и всех наших. —
Гр. Л. Толстой.
26 Июня.
На четвертой странице:
Ее Высокоблагородию Татьяне Александро[вне] Ергольской.
1 Письмо Т. А. Ергольской неизвестно.
2 И. С. Тургенев провел в Пирогове 22—25 июня и видался там с М. H., H. Н. и С. Н. Толстыми.
119. Б. Н. Чичерину.
1858 г. Августа 21 и 23. Я. П.
Здравствуй, милый друг! Ты, я думаю, злился и уже перезлился на меня, так что письмо это застанет тебя равнодушным, это бы было мне очень, очень больно. Впрочем тебя не угадаешь, ты субъект странный. Не писал я тебе от того, что с приезда моего в деревню и до сей минуты буквально не брал пера в руки — сеял, косил, жал и т. д. — тоже буквально. Я не могу заниматься чем-нибудь немножко, от этого я и тобой не занимался, теперь же, в эту минуту, я весь в тебе и отдал бы все скирды, сложенные моими трудами, за вечер с тобой. — Хочется опять умственных волнений и восторгов, которые, однако, мне так надоели, что я 4 месяца отдыхал от них в физическом труде, хочется слушать тебя, разгадывать, даром, мгновенно, ловить трудом выработанную мысль, усвоивать их, цеплять одну за другую и строить миры новые, громадные, с одной целью: любоваться на их величавость. — Ты, верно, понимаешь, что я хочу сказать. Как я провел нынешнее лето? Трудно сказать и на словах, не только в письме.
Два дня лежало это письмо; я остановился на том месте, где хотел начать хвастаться, — совестно стало, а есть чем похвастаться. Построить свой честный мирок среди всей окружающей застарелой мерзости и лжи стоит чего-нибудь, и главное успеть — дает гордую радость. Быть искушаемым на каждом шагу употребить власть против обмана, лжи, варварства и, не употребляя ее, обойти обман — штука! И я сделал ее. Зато и труда было много; зато и труд вознагражден; во-первых, самим трудом и огромным новым содержанием, почерпнутым мною в это лето. В чем оно, не расскажешь, но следы его всякой человек, любящий меня, увидит легко на мне; почему я и сам их на себе вижу и чувствую. — Но не о том хочется говорить. Читал ли ты переписку Станкевича?1 Боже мой! что это за прелесть. Вот человек, которого я любил бы, как себя. Веришь ли, у меня теперь слезы на глазах. — Я нынче только кончил его и ни о чем другом не могу думать. Больно читать его — слишком правда, убийственно грустная правда. Вот где ешь его кровь и тело. И зачем? за что? мучалось, радовалось и тщетно желало такое милое, чудное существо. Зачем? ты скажешь: «затем, чтобы ты плакал, его читая». Да это я знаю и согласен, но этот ответ не мешает мне все-таки совсем из другого, более цельного, более человеческого источника, спросить: зачем? и с каким-то болезненным удовольствием знать, что ничем кроме грустью и ужасом нельзя ответить на этот зачем? Тот же зачем звучит и в моей душе на всё лучшее, что в ней есть; и это лучшее мне тем, не скажу дороже, а больнее. Понимаешь ли ты меня, мой друг? Я бы желал, чтобы ты меня понял; а то на одного много этого — тяжело. Чорт знает, нервы что ли у меня расстроены, но мне хочется плакать и сейчас затворю дверь и буду плакать. Пора умирать нашему брату, когда не только не новы впечатленья бытья,2 но нет мысли, нет чувства, которое невольно не привело бы быть на краю бездны. — Счастливый ты человек, и дай Бог тебе счастья. Тебе тесно, а мне широко, всё широко, всё не по силам, не по воображаемым силам. Истаскал я себя, растянул всё, а вложить нечего. Прощай, как бы дорого я дал, чтобы поговорить с тобой и смущенно замолчать. Пускай
