вам говорить: отвечая мне, будьте совершенно прямы и искренны — т. е. пишите мне, ответьте на мои вопросы, или, само собой разумеется, разорвите мое письмо и никому об нем не говорите, ежели оно вам покажется — так, странным проявление[м] чудака. Не говоря о тех вопросах, к[отор]ые меня занимают и про к[оторые] я не могу еще начать говорить теперь, а ежели мы сойдемся, к[оторые] мы и письмен[но] и разговорно долго будем разрабатывать, ответьте мне на некот[орые] вопросы, до вас лично касающиеся. Я узнал о вашем присутствии в Москве из заседаний земского — чего-то. Я читал ваши речи и ужасался. Для того, чтобы вам говорить там, вам надо (хоть как последнее о дворянстве) вашу мысль, выходящую из широких основ мышления, заострить так, чтобы она б[ыла] прилична, и когда она сделана приличною, то для всех (кроме нек[оторых], к[оторые] видят вас из-за нее, как я) она весит ровно столько же, сколько благоразумно-пошлое слово какого-нибудь благор[одного] дворянина или гнусного старичка Смирнова.1 Я этого не могу понять. Как вы можете v[ou]s commettre2 с земством и т. п. Я эти ваши речи соединяю с тем, что вы мне сказали, когда я мельком видел вас — что я человек конченный… А этого нет, я это чувствую. Земство, мировые суды, война или не война и т. п. — всё это проявление организма общественного — роевого (как у пчел), на это всякая пчела годится и даже лучше те, к[отор]ые сами не знают, что и зачем делают — тогда из общего их труда всегда выходит однообразная, но известн[ая] зоологическим законам деятельность. Эта зоологическая деятельность военного, государя, предводителя, пахаря есть низшая ступень деятельности, деятельность, в к[отор]ой, правы матерьялисты, — нет произвола. Бисмарк думает, что он перехитрил всю Европу, а он только содействовал в числе 1000 др. причин необходимому в 1866 году кровопусканию Германии. Пускай клячи ходят на этом рушительном колесе, но вы ходите в этом колесе сознательно, вы, как добрый скакун, к[отор]ой бы мог свободно скакать по полям, стали на колесо, идете шагом с клячами и говорите себе: «я так буду ходить, чтобы мука выходила самая отличная». Мука будет всё та же, как от тех лошадей, к[отор]ые наивно думают, что они далеко уйдут по колесу. Объясните мне это. Другое, чего я не понимаю в вас, это религиозные убеждения. Впрочем, я никогда не слыхал ваших убеждений от вас, я слышал об вас. Так ли это? Открытый ли это или закрытый для обсуждения в вас вопрос? Пожалуйста же изорвите мое письмо или напишите мне, но так, как я смотрю на вас, — я не вижу между нами никаких условных преград — я прямо сразу чувствую себя совершенно открытым в отношении вас. Ни казаться перед вами я не хочу ничем, ни скрыть от вас ничего не хочу самого задушевного или самого постыдного для меня, ежели вам бы нужно было это узнать. — Я буду очень счастлив, коли получу такое ваше письмо. Не знаю, как и отчего, но я много жду не для одних нас от нашего такого умственного сближения. Ежели же вы не захотите его, то напишите мне только, что получили мое письмо — мне тогда только будет немножко совестно встречаться с вами.
Гр. Л. Толстой.
10 января 1867 г.
Впервые опубликовано в журнале «Печать и революция», 1928, 6, стр. 94—96. Судя по тому, что письмо сохранилось в архиве Толстого, оно не было отправлено.
Юрий Федорович Самарин (1819—1876) — с 1866 г. до конца жизни состоял гласным Московской городской думы и Губернского земского собрания. См. о нем т. 47, стр. 74 и 330.
Во время работы над философско-исторической частью «Войны и мира» Толстой, бывая в Москве, встречался с Ю. Ф. Самариным, С. А. Юрьевым и С. С. Урусовым, делился с ними своими мыслями. См. С. П. Арбузов, «Гр. Л. Н. Толстой. Воспоминания слуги», М. 1904, стр. 107.
1 Николай Михайлович Смирнов (1807—1870) — сенатор, был знаком с Пушкиным, муж его современницы А. О. Смирновой, рожд. Россет. 18 декабря 1866 г. на заседании Московского губернского земского собрания Смирнов произнес речь о необходимости принятия мер «против падающей нравственности крестьянского сословия». Возмущенный и содержанием речи Смирнова и тем, что ей было уделено время на заседании, имевшем целью обсудить «нужды крестьян», Ю. Ф. Самарин произнес язвительную речь, в которой обещал к следующему собранию представить записку о безнравственности дворянского сословия. Речь Ю. Ф. Самарина «О сельско-хозяйственных нуждах Московского земства» см. в «Московских ведомостях», 1866, № 274 от 29 декабря.
2 [себя сопоставлять]
* 197. М. С. Башилову.
1867 г. Января 30. Я. П.
Любезный Михаил Сергеич!
Получив ваше последнее письмо, я всё соображал, как бы сделать лучше. Судя по вашему письму, нужна большая поспешность для того, чтобы быть готовым к осени. А при поспешности всегда дело выходит хуже, чем могло бы быть. Дело же очень важное (для меня), и не следует его делать кое-как. Я рукописи могу вам присылать не раньше, как с марта (и то конца).
Не лучше ли нам сделать так: не торопясь готовить иллюстрации к следующему изданию или вообще к тому времени, когда они поспеют не торопясь. Издам же я к осени непременно, ежели буду жив и здоров, весь роман1 — без иллюстраций или с иллюстрациями. Это решите вы. Условия моего заказа при этом как относительно вас, так и относительно граверов остаются те же, т. е. в конце 1867 года я отдам деньги за сделанную работу вполне, а на будущие работы прошу опять такого же кредита, на 8 мес[яцев]. Это только мой проект. Что вы на это скажете? Ежели вы надеетесь, что работы не потерпят от спешности, то тем лучше. — Главное, я бы желал видеть ваши черновые рисунки, прежде их гравированья. — Гравер новый,2 кажется, не дурен. — Как у вас подвинулась работа?
Жена и я дружески кланяемся вам и Мар[ье] Ивановне.
Ваш гр. Л. Толстой.
30 генваря.
Два отрывка опубликованы в ТТ, 3, стр. 152—153. Год определяется содержанием. Ответ на неизвестное редакции письмо М. С. Башилова, являвшееся, в свою очередь, ответом на письмо Толстого от 8 января.
1 Свою работу над «Войной и миром» Толстой в 1867 г. не кончил: к декабрю 1867 г. были готовы лишь три тома романа, которые он решил выпустить, не дожидаясь печатания четвертого. См. письма №№ 231 и 236.
2 К. Брауне или Э. Конден. См. прим. 2 к письму № 192.
* 198. С. Н. Толстому.
1867 г. Февраля 15…17. Я. П.
Я с неделю тому назад писал тебе, но письмо к тебе не попало по глупости кучера. Главная цель, разумеется, узнать о тебе и Грише. Неужели до сих пор он не вышел из опасности? Это ужасно. А по слухам, которые мы имеем от Марьи Ивановны и Бардского,1 он всё еще болен и всё еще нужен доктор. Пожалуйста напиши. От Машиньки, т. е. от девочек, мы имели с неделю тому назад письмо. Ей лучше. — Бардского я видел, потому что посылал за ним для себя. У меня недели две как сделались приливы к голове, и боль в ней такая странная, что я боюсь удара и хотел поставить пиявки или пустить кровь и за тем и звал его; но он отсоветовал и дал мне какие-то лекарства от нервной боли, от к[отор]ых у меня три дня сряду были п……. Теперь я веду очень строгую диету и воздерживаюсь от писанья и немного получше, но все-таки нехорошо. Дома все здоровы. — Из Москвы тоже известий дурных нету, всё попрежнему. — Прощай, напиши же.
Л. Толстой.
Датируется содержанием письма: Толстой был болен в конце января — начале февраля 1867 г.
1 Людвиг Матвеевич Бардский — врач, в 1867 г. был ординатором Курской губернской земской больницы.
* 199. В. В. Толстой.
1867 г. Февраля 19. Я. П.
Целую Машеньку и вас от себя и тетиньки. Она велела написать.
Приписка к письму С. А. Толстой от 19 февраля 1867 г.
Варвара Валериановна Толстая — старшая дочь сестры Толстого.
* 200. Д. А. Дьякову.
1867 г. Февраля 19? Я. П.
Сейчас получил письмо от Андр[ея] Ев[стафьевича] с известием о болезни Дар[ьи] Алекс[андровны]. Не могу тебе сказать, милый мой друг, до какой степени твое горе близко мне, и как мне страшно и жалко думать о возможности этого несчастия. В твоем положении не может быть утешения, но ежели в самые тяжелые минуты тебе нужно будет преданного и любящего человека, то вспомни обо мне. Я не хочу и не могу верить, чтоб было правда то, что говорят доктора. Они столько раз ошибаются, и Алсуфьев,1 к[отор]ого 11/2 года тому назад приговорили той же болезнью, жив и, как я слышал, поправляется. — Ужасное время настало для тебя, да и для нас. И эта несчастная дружба, к[отор]ая связывает так Таню с Дар[ьей] Алекс[андровной]. — Ты, я думаю, видишь положение Тани. По-моему, она не переживет этой весны при тех условиях жизни, в к[отор]ых она теперь. И что это будет, коли она будет умирать на глазах Долли, или обратно, и всё это, губя одна другую. Может быть, что я слишком безнадежно смотрю на свое горе, а ты на свое; но по-моему нам должно для их пользы употребить всё возможное, чтобы разлучить их. Мы намерены, ежели только Таня согласится ехать, сейчас ехать за границу и везти с собой Таню. Сондируй Таню, уговори ее и напиши мне, согласна ли она, и есть ли возможность увезти ее. Я безнадежно смотрю на положение Тани, но мысль, что была возможность спасти ее и что-нибудь не сделано — ужасна. Когда мы еще в Ясной ждали вашего проезда, я сбирался сказать тебе откровенно, как я смотрю на положение Тани, и предупредить тебя, что она может умирать на ваших руках, с тем, чтобы ты отказался от ответственности взять ее с собою. Но какой-то страшный рок висит над нею. Всё, что хочется сделать, чтоб спасти ее, всё разрушается. Сделаем последний опыт. И умоляю тебя с Дар[ьей] Алекс[андровной] помочь нам — выставить ей положение Д[арьи] А[лександровны] неопасным и уговорить ее ехать с нами. Знаю, как всё это тяжело тебе, но что ж делать? Пожалуйста, напиши мне. Мне хочется получить от тебя хоть строчку, чтоб знать, как ты смотришь на всё это. Прощай, милый друг. Крепко и нежно обнимаю тебя. —
Датируется сопоставлением с письмом С. А.
