свойственному человеку несовершенству, убивали бы всех хозяев, которых они приставлены караулить.
Так вот моя история. Хотя ничего еще не кончено, и подписка не снята, и гадостей могут сделать много, по письму председ[ателя] я вижу, что теперь меня хотят оставить в покое, и жалею, что написал вам и теперь должен был писать все эти объяснения. —
Нынче же случилось то, что утишило мою досаду еще до получения письма. Утром жена разболелась сильнейшей лихорадкой и болью в груди, угрожающей грудницей (она кормит), и я вдруг почувствовал, что не имеет человек права располагать своей жизнью и семьей особенно. И так мелка мне показалась и моя досада и оскорбле[нье], что я усумнился, поеду ли я. Теперь ей получше, я надеюсь, что обойдется без грудницы. Сестра Маша на днях уехала от нас, и каждый день с нежностью говорила о вас и упрекала себя за то, что не писала вам, а я упрекаю себя за то, что писал. Прошу простить и целую вашу руку.
Л. Толстой.
Впервые опубликовано в ПТ, № 75. Ср. письма №№ 400 и 401.
1 Председателем Тульского окружного суда был Николай Иванович Ягн. Письмо его к Толстому неизвестно.
2 Выездная сессия Тульского окружного суда, в которой Толстой должен был участвовать, происходила в селе Сергиевском с 7 по 13 сентября.
3 Заявление Толстого в суд неизвестно.
4 [ложного стыда,]
5 «Азбуки».
403. А. А. Толстой.
1872 г. Сентября 20…21? Я. П.
Вы пишете: «si j’ai dit quelque chose qui vous irrite…»1 Всё ваше письмо произвело на меня это действие, и я благодарю бога за то, что я получил его тогда, когда я уже кое-как успокоился.
Понять рассудком положение другого человека нельзя, и этого я не ждал; но понять сердцем можно, и этого я ждал и ошибся. Я нашел и нахожу, что если попал в муравьиную кочку, то следует уйти для того, чтобы перестать визжать и биться; а вы не находите и говорите, что нужно мужаться, не быть эгоистом и быть христианином. Мужаться можно там, где есть враг, где есть опасность; а там, где борьба лжи и притворства, по-моему надо покоряться. Для того, чтобы не быть эгоистом и быть полезным другим, надо прежде всего перестать страдать и биться, надо прежде всего выскочить из муравьиной кочки. Для того, чтобы по-христиански принять всё, что послано богом, надо прежде всего чувствовать себя самим собою, а в то время, как вас обсыпают и жалят муравьи, нельзя ни о чем другом думать, как об избавлении. Принять же, как посланное свыше испытание, зуд, производимый во всем вашем существе насекомыми, облепившими вас — невозможно. Всё дело в том, не как ум, а как сердце посмотрит на человека (ребенка или старика), который бьется в муравьиной кочке. Многим это покажется смешно, другим глупо, некоторым жалко и оскорбительно. Я понимаю, что многих людей, возвышенно утонченных, можно высечь, и они только оглянутся, — не видал ли кто-нибудь, и сделаются еще приятнее, чем прежде, и их не жалко; и понимаю тоже, для других людей, приносящих всё в жертву соблюдению своего достоинства, для которых малейшее унижение есть физическое страдание, и этих жалко. Всё дело в том, что вы не поняли, что та злоба, которую я испытывал и от которой страдал, была не произведение моей воли, а такое же несомненное последствие того, что я испытал, как опухоль и боль после укуса пчелы. Одно, что вы мне не говорите, но что я говорю себе, это то, что зачем я написал вам. Когда я вспомню, что я написал вам с задней мыслью (теперь для меня ясной) о том, что вы разгласите то, что со мной случилось, в той среде, в которой вы живете, — я краснею от стыда, особенно когда вспомню ваш ответ. Очень жалею о том, что потревожил вас, и наверно вперед не буду. А более, чем когда-нибудь, остаюсь при своем мнении, что лучшее, что может сделать человек, уважающий себя, это уехать от того безобразного моря самоуверенной пошлости, развратной праздности и лжи, лжи, лжи, которая со всех сторон затопляет тот крошечный островок честной и трудовой жизни, кот[орый] себе устроил. И уехать в Англию, потому что только там свобода личности обеспечена — обеспечена для всякой уродливости и для независимой и тихой жизни.
Прощайте, целую вашу руку и прошу простить меня за тревогу.
Впервые опубликовано в ПТ, № 76. Датируется сопоставлением с письмами к А. А. Толстой от 15 и 19 сентября, №№ 401 и 402.
Ответ на несохранившееся письмо А. А. Толстой.
1 [«если я сказала что-нибудь такое, что вас раздражило…»]
* 404. Н. Н. Страхову.
1872 г. Сентября 23. Я. П.
23 сентября.
Тревога моя понемногу утихла. Я могу уже без злости любоваться на полноту того безобразия, которое называют самая жизнь. Можете себе представить, что меня промучали месяц, и до сих пор подписка о невыезде не снята, и нашли, что кто-то (следователь) ошибся, что точно это дело до меня не касается, и что вместо того, чтобы по закону кончить всякое дело в 7-дневный срок, идет дело 2-й месяц и еще не начиналось, то это «маленькое несовершенство, свойственное всему человеческому».
Точно, как если бы приставленный дворник убил бы своего хозяина, и все дворники побили бы тех, кого они приставлены беречь, и сказали бы: «что же делать, человеческ[ое] несовершенство». Я было начал писать статью,1 но бросил, совестно сердиться на такую очевидно сознательно и самодовольно-глупую и смешную штуку, т. е. всё это правосудие. В Англию тоже не еду; потому что дело не дошло до суда. А я решил, что в случае суда уеду, и уехал бы. Всё расскажу вам, бог даст. Вы не поверите, как мне на совести лежит ваше пребывание в Петербурге в эти прелестные осенние дни. Но понимаю, что нельзя бросить; но чувствую, чем я вам обязан.
Деньги я приготовлю, без запродажи книг, только напишите, сколько именно нужно в октябре и какого числа. Запродавать книги я не хочу с тем, чтобы при продаже как можно выгоднейшие выговорить условия. По какой цене? Я думаю по 5 к. за печатный лист. Как вы думаете?
На комиссию я никому не отдавал, да и не знаю, отдавать ли? Не нанять ли склад и конторщика и продавать. Я попрошу одного из моих шуринов,2 очень практического человека, побывать у вас и обо всем переговорить. — А то велик книгопродавческий процент. Я бы согласился, если бы они взяли на 15% или 20%. Объявления, я думаю, надо печатать как можно больше, впрочем, вы узнаете это лучше моего, но я не жалею на это денег. Боюсь неприличия. В редакции я думаю надо послать. И я от себя пошлю двум министрам, Милютину3 и Толстому.4 — Вообще вот всё, что я думаю об этой стороне дела. Если же вы так добры, что и об этом подумали и хотите мне помочь, то я могу только благодарить и просить делать, как вы знаете, а вы знаете лучше меня. — Если Берс возьмется за это дело (руководить им), то склад в Петербурге, если нет, то в Москве. До 28 сентября кончу дроби. Всё переписываю. До свиданья.
Ваш Л. Толстой.
Я предложил Салаеву5 комиссию из 10%. — Сообщу, что он ответит.
Отрывки впервые опубликованы в Б, II, стр. 239—240, и в ПТС, II, № 306. Год определяется сопоставлением с письмами №№ 402 и 403.
1 В архиве Толстого сохранился набросок, озаглавленный «Новый суд в его приложении» и три небольших отрывка к нему (см. т. 17).
2 Петра Андреевича Берса, который 28 сентября писал Толстому о своих переговорах с Н. Н. Страховым.
3 Дмитрий Алексеевич Милютин (1816—1912) — военный министр. Толстой имел в виду распространение своей «Азбуки» и в военных училищах (см. письмо № 419). Письмо Толстого к нему неизвестно.
4 Дмитрий Андреевич Толстой. См. письмо к нему, № 419.
5 Федор Иванович Салаев (1820—1879) — московский книготорговец и издатель. Письмо Толстого к нему неизвестно.
* 405. Н. Н. Страхову.
1872 г. Сентября 29. Я. П.
Письмо ваше и порадовало меня и огорчило меня — правду говорю — порадовало, что дело кончится-таки, а огорчило за вас, что вы потеряете месяц лучшего времени.
Почему не будет выносок славянского во 2-й, 3-й и 4-й книге? Мне кажется, что нужно бы во всех. — Впрочем, как хотите.1 Для учителя вставить правила — очень хорошо,2 но чтобы коротко было. Иосиф Волоколамский правда, что длинен и скучноват, и сам святой не монах, а тщеславно самолюбивый добросовестный духовный чиновник; но есть в нем места наивно художественные — прелестные. Может быть, он нравится мне, как психологический матерьял, и я ошибочно назначил его, и потому уничтожьте, если вам не жалко своей работы. Но он много лучше житий Сергия и Михаила.
Псалмов ведь только по одному в каждой книге. Они необходимы, как приготовление к чтению любимой в народе книги Псалтыря. К ним надо, как можно поподробнее и поточнее, выноски. Перевод всё равно какой. Летопись не желал бы сокращать. Вообще исключать, по-моему, надо по следующему порядку: 1) Сергия, 2) Иосифа Волок[оламского], 3) Михаила,
4) Иосифа библе[йского] и 5) летопись.
С размерами же, которые вы хотите дать книгам, я совершенно согласен. Деньги 100 р. вышлю на днях. Теперь нет; но не позже недели.
Сделать в конце объяснение ошибок и примечание — очень хорошо.3
Ошибка: в статье «Тепло»; прибавлено (не мною) отчего тонкий стакан не лопается. Вопрос остается без ответа.4 Если возможно, пришлите мне статьи о газах, как вы их переделаете. Очень, очень меня одолжите. Я нынешнюю зиму страстно, но урывками, занимался естествен[ными] науками, особенно физикой. Мне интересно знать, в чем я соврал. Но должен сказать, что из естеств[енных] наук я выбирал не то, что попадалось в книгах, не то, что случайно знаю, не то, что мне кажется нужно знать, но то, что ясно и красиво, и когда мне казалось недостаточно ясно и красиво, я старался выразить по-своему. Мне очень интересно знать, что вы забраковали.
Дроби мои теперь готовы, только осталось переписать. Скажите, что вы думаете о первых частях арифметики. Ясно ли? Да и про 4-ю книгу; поставьте мне отметки за статьи: какие вам понравились — 4 и 5 и как[ие] не понравились — 2, 1 и 0.
Как я жду вас, вы не можете себе представить. Неужели вы едете на всю зиму в Крым? Как это хорошо! — Вам только одного не доставало — уехать из Петербурга и
