преждевременно родила дочь, которая прожила несколько часов и о которой уже гораздо [позже] пожалели, когда мать была вне опасности. Не успела жена встать (не было 6-ти недель), свежая, бодрая старушка, тетушка Пел[агея] Ильин[ишна] Юшкова, только что в этом году переехавшая из монастыря жить к нам, слегла и в страшных мучениях скончалась. Странно сказать, но эта смерть старухи 80-ти лет подействовала на меня так, как никакая смерть не действовала. Мне ее жалко потерять, жалко это последнее воспоминание о прошедшем поколении моего отца, матери, жалко было ее страданий, но в этой смерти было другое, чего не могу вам описать и расскажу когда-нибудь. Но часу не проходит, чтобы я не думал о ней. Хорошо вам, верующим, а нам труднее.
По письму вашему я вижу, что вам хорошо, и очень радуюсь за вас. Радуюсь и за то, что воспитанница ваша в Петербурге и что вы в своем обычном сердечно энергическом духе, но более всего того тому, что ваша матушка с вами и что старость ее хорошая. Цените это больше всего. Поцелуйте у нее за меня руку и сделайте так, чтобы она с удовольствием вспомнила обо мне. Моя Анна надоела мне, как горькая редька. Я с нею вожусь, как с воспитанницей, которая оказалась дурного характера; но не говорите мне про нее дурного или, если хотите, то с ménagement,1 она все-таки усыновлена.
Ваш Л. Толстой.
Впервые опубликовано, с датой: «Март 1876 г.», в ПТ, стр. 262—263. Основания датировки: 1) Письмо является ответом на письмо А. А. Толстой от 6 марта 1876 г.; 2) это письмо Толстой, перепутав конверты, послал С. С. Урусову, а письмо к нему вложил в конверт с адресом А. А. Толстой. О случившемся недоразумении он узнал из писем А. А. Толстой от 16 марта и С. С. Урусова от 20 марта.
1 [бережно, щадя,]
249. Н. М. Нагорнову.
1876 г. Марта 10…15? Я. П.
Очень вам благодарен, любезный Николай Михайлович, за присылку счета.1 Напишите только, пожалуйста, словечко о том, остались ли мы должны типографии Торлецкого и сколько. Да еще, пожалуйста, пособерите деньги с многих, с которых не получено. Цену за Детство и Отрочество назначьте сами — не менее 75, не более 1. За Славянские книги цена та же, как и за Русские, соответственно числу печатных листов, поэтому нужно прежде их учесть, сколько будет. Рис знает, как считать: 3/4 ширины страницы должны быть заняты славянским шрифтом, а остальное соответствующ[им] мелким русским. Добейтесь, пожалуйста, счета от Соковнина, да у Салаева и мелочных должна же быть продажа.
Здоровье жены гораздо лучше. Это была фальшивая тревога. Целую Варю и детей.
Ваш Л. Толстой.
Что Война и мир? — Объявление, пожалуйста, [сделайте]. Сколько Рису будем должны за печатание, да пускай он сделает смету славянских книг на 5000 экз. —
Впервые опубликовано в «Сборнике Государственного Толстовского музея», М. 1937, стр. 213—214. Датируется письмом Н. М. Нагорнова от 7 марта 1876 г., на которое Толстой отвечает.
1 В ГМТ хранятся два счета Н. М. Нагорнова, присланные вместе с письмом от 7 марта: 1) прихода и расхода денег за январь — февраль 1876 г., 2) «продажи Азбуки и Русских книг на 1-ое марта» того же года.
250. А. А. Фету.
1876 г. Марта 12…15? Я. П.
Любезный друг Афанасий Афанасьевич.
Очень рад был получить ваше письмо, с относительно хорошими известиями. Здоровье ваше нехорошо, но, надеюсь, теперь вы опять забрали крови. Это не совсем хорошо. А очень мне было приятно узнать это то, что Петр Афанасьич вернулся.
Нет ли у вас жеребца старого и вообще не очень дорогого верхового, с арабской кровью, и еще нет ли кобылки или двух 3-х или 4-х лет, тоже не из очень дорогих. Жеребца мне нужно для случки с киргизскими кобылами, а кобыл или кобылу для забавы, для выездки.
Передайте наш поклон Марье Петровне. — Петра Афанасьича обнимите за меня. Я очень рад, что он вернулся. А я всё надеюсь, что вы велите как-нибудь ловить вас на Козловке по дороге в Москву. У нас всё по-старому. Жене было стало хуже, но теперь сносно. —
Я всё мечтаю окончить роман1 до лета, но начинаю сомневаться.
Ваш Л. Толстой.
Впервые опубликовано в «Литературном наследстве», т. 37—38, М. 1939, стр. 218—219. Датируется на основании письма Фета от 8 марта 1876 г., на которое Толстой отвечает.
1 «Анну Каренину».
* 251. В. К. Истомину.
1876 г. Марта 17. Я. П.
17 марта.
Очень рад был получить от вас известие, любезный Владимир Константиныч, и узнать, что вы помните и любите меня и нашли тихое пристанище в семье.1
Я очень рад буду исполнить ваше желание, если буду в состоянии. Я вижу очень мало людей; но на днях думаю быть в Москве2 и увижу Каткова и поговорю ему и тогда вам напишу. У него всяких мест много, и место в редакции я думаю подходило бы к вашим вкусам. Саша женат на прелестной и премилой княжне Еристовой. Он был у нас с нею нынче зимой,3 и мы очень полюбили ее. Иначе и нельзя. Он в Кутаиской губернии уездным начальником и, как кажется, устроился хорошо и надеется устроиться еще лучше. Адрес его: Кутаиской губернии Сенаки. Когда увижусь с Катковым, напишу вам, если будет о чем.
Ваш Л. Толстой.
На автографе после даты Толстого пометка В. К. Истомина «1876 год», подтверждаемая содержанием.
Ответ на неизвестное письмо В. К. Истомина.
1 В. К. Истомин женился на Наталии Александровне Реми.
2 Толстой был в Москве около 27 апреля.
3 Александр Андреевич Берс гостил с женой в Ясной Поляне в ноябре 1875 г.
252. П. Д. Голохвастову.
1876 г. Марта 17…20? Я. П.
Благодарю вас, дорогой Павел Дмитрич, что вспомнили обо мне, — нехорошо только то, что известия вы даете о себе недобрые;1 во-первых, то, что, как вижу, вы не работаете, не ушли с ушами в работу. Это одна настоящая манера. Я не хочу даже знать, чтó вам работать. Это всё равно. Я знаю только то, что есть вещи, которые вы знаете, а другие не знают, — поэтические или филологические, научные или художественные, только вам надо эти самые вещи высказать и, чтобы это сделать, — надо уйти с ушами в работу. А этого вы не делаете и это нехорошо. Во-вторых, то, что вы живете за границей и в Италии. Вы не поверите, что я скорее бы стал жить в Мамадышах,2 чем в Венеции, Риме, Неаполе; на этих городах и на жизни в них для всех лежит такое условное, неизменно одинаковое величие и изящество, а для меня такая пошлость, что мне тошно думать о них, а читать о них (недавно Страхов прислал свою статью об Италии и искусстве3) невыносимо.
Хуже же всего то, что Ольга Андреевна болеет. Ужаснее болезни жены для здорового мужа не может быть положения. Я нынешний год испытал и продолжаю испытывать это состояние.
Жена была опасно больна. Всю зиму хворала, слабела и теперь опять в постели, и всякую минуту трепещешь, что положение ухудшится. Для меня это положение мучительно, в особенности потому, что я не верю ни в докторов, ни в медицину, ни в то, чтобы людские средства могли на волос изменить состояние здоровья, т. е. жизни человека. Вследствие этого убеждения, которого я не могу изменить в себе, я беру всех докторов, следую всем их предписаниям и не могу иметь никакого плана. Весьма похоже, что мы скоро поедем за границу4 и, вероятно, в Италию, которая мне так противна, но менее, чем Германия. В Европе мне кажется, что я мог бы жить только в Англии, но оттуда для здоровья уезжают и туда незачем ехать. Вообще болезнь жены, смерть тетушки, которая скончалась у нас нынешнюю зиму, и смерть вновь родившейся девочки, всё это сделало нынешнюю зиму очень для меня тяжелою. Утешают только дети, которые, слава богу, хорошо растут, и работа, в которую я ухожу по уши.
Первого утешения у вас нет, а второе вы должны себе устроить.
Главное же желаю для нее самой, так же как и для вас, чтобы Ольга Андреевна была здорова.
До свиданья. Пожалуйста, пишите, изредка хотя.
Искренно вас любящий Л. Толстой.
О первой публикации см. стр. 3. Год определяется содержанием, месяц и число — на основании фразы: «жена опять в постели»: С. А. Толстая заболела 17 марта.
1 Письмо П. Д. Голохвастова неизвестно.
2 В то время незначительный уездный городок Казанской губ.; по переписи 1897 г. в нем числилось всего 4213 жителей. Слово «Мамадыш» было у Толстого синонимом слова «глушь». Ср. его письмо к дочери М. Л. Оболенской от 22 марта 1906 г. (т. 76).
3 См. прим. 3 к письму № 239.
4 См. прим. 2 к письму № 267.
253. А. А. Толстой.
1876 г. Марта 20…23. Я. П.
Увы! это правда, что я перепутал письма. К вам приехало письмо к Урусову, а ваше, вероятно, к нему. Я нынче пишу ему, прося его, если это так, вложить в конверт и надписать вам; и вас с тысячами извинений прошу сделать тоже: Троицо-Сергиевский Посад, князю Сергию Семеновичу Урусову. Село Спасское. — Это мой севастопольский друг, с которым мы очень хорошо любим друг друга. —
Странно, что то письмо, в котором я пишу ему о желании веры, попало вам. Предшествующий наш разговор был такой. Он был у меня, и я ему читал свое философское сочинение. Там я говорю о вере и, между прочим, о том, что ничто так не отвращало и не отталкивало меня от религии, как когда меня старались обращать, объясняя мне религию. Чем больше объясняли, тем мне становилось темнее. Это, видимо, поразило его, и он мне написал прекрасное письмо, в котором говорит, что бог его этим наказывает за его гордость и что он никогда больше ничего возражать и объяснять мне не станет, но все-таки просит меня, чтобы я писал ему о своем душевном состоянии. И я писал ему, в особенности после свидания с Бобринским, Алексей Павл[овичем], который очень поразил меня искренностью и жаром своей веры. И никто, никогда лучше мне не говорил о вере, чем Бобринский. Он неопровержим, потому что ничего не доказывает, а говорит, что он только верит, и чувствуешь, что он счастливее тех, которые не имеют его веры, и чувствуешь, главное, что этого счастия его веры нельзя приобрести усилием мысли, а надо получить его чудом. И этого-то я желаю и об этом писал Урусову, и очень рад, что вы
