серьезность для занятия таким пустым делом оставляет меня. И боюсь, что не кончу его раньше будущей зимы. Летом же буду заниматься теми философскими и религиозными работами, кот[орые] у меня начаты не для печатания, но для себя.2 —
Мне тоже очень радостно было ваше мнение о том (если я так его понял), что обращения не бывают, или редко, — мгновенные, а что нужно пройти через труд и мучения. Мне это радостно думать, потому что я много и мучался и трудился, и в глубине души знаю, что этот труд и мучения есть самое лучшее из того, что я делаю на свете. И эта деятельность должна получить награду, — если не успокоение веры, то сознание этого труда уже есть награда. А теория благодати, нисходящей на человека в Английском клубе или на собрании акционеров, мне всегда казалась не только глупа, но безнравственна.
Вы говорите, что не знаете, во что я верую. Странно и страшно сказать: ни во что из того, чему учит нас религия; а вместе с тем, я не только ненавижу и презираю неверие, но не вижу никакой возможности жить без веры, и еще меньше возможности умереть. И я строю себе понемножку свои верования, но они все, хотя и тверды, но очень неопределенны и неутешительны. Когда ум спрашивает, они отвечают хорошо; но когда сердце болит и просит ответа, то нет поддержки и утешения. Я с своими требованиями ума и ответами, даваемыми христианской религией, нахожусь в положении двух рук, которые стремились бы сложиться, но упираются пальцами. Я желаю, и чем больше стараюсь, тем хуже; а вместе с тем знаю, что это можно, что одно сделано для другого.
Хотел ничего не говорить, а невольно опять увлекся, о себе. Пожалуйста, следуйте моему примеру, т. е. говорите о себе, а не обо мне. На днях ехал в Москву и в вагоне к утру узнал ваших кузин Вадбольских, Эспера и Проспера3 и милую бедную княгиню, которая едет лечить глаза.
Целую вашу руку.
Ваш Л. Толстой.
Впервые опубликовано в ПТ, стр. 269—270, с датой: «апрель 1876 г.». Дата определяется письмом А. А. Толстой от 28 марта 1876 г., на которое Толстой отвечает, и упоминанием о недавней поездке в Москву — Толстой был в Москве 8—12 апреля 1876 г.
1 Письма А. А. Толстой от 16 и 28 марта.
2 О философских и религиозных работах Толстого этого времени см. в т. 17.
3 О Вадбольских см. в т. 61.
* 260. А. А. Фету.
1876 г. Апреля 20…23. Я. П.
Бессовестная просьба к вам, дорогой Афанасий Афанасьевич, — прислать мне Гамлета1 до Никольского. У меня один верный человек, и тот нужен. Расходы провода я готов взять на себя и пришлю вместе с деньгами за него. Если можно, то прилагаю записочку прикащику Никольского,2 которую прошу передать ему с лошадью. Если же нельзя, то напишите поскорее, чтобы я мог послать за ним.
И всегда я вам ужасно рад и вы на меня так же действуете, как, вы говорите, что я на вас, — но нынешний раз особенно мне был радостен ваш приезд,3 и я всё пережевывал после наши разговоры с вами. —
О Петре Афанасьиче напишите,4 когда узнаете. Наш поклон Марье Петровне и Олиньке.
Ваш Л. Толстой.
На автографе Фетом поставлена дата «1876. 8 июня», явно ошибочная, так как сохранился ответ Фета на это письмо, датированный 27 апреля.
1 Жеребца, которого Толстой купил у Фета.
2 Записка неизвестна.
3 Фет с женой гостили в Ясной Поляне в середине апреля, проездом из Петербурга в Степановку.
4 Фет отвечал 27 апреля: «Сейчас через И. С. Аксакова получил весть от брата из Герцеговины. У него добрые люди отобрали 400 рублей в запас, а остальные он роздал повстанцам и сам ушел в банду, одевшись сообразно. Будь, что будет — я умываю руки…»
* 261. Н. Н. Страхову.
1876 г. Апреля 23 и 26. Я. П.
У нас с вами раздвоилась переписка, дорогой Николай Николаевич. Я только что ответил на ваше философ[ское] письмо, как получил радостный ответ1 на мое. — Вы пишете: так ли вы понимаете мой роман, и что я думаю о ваших суждениях. — Разумеется, так. Разумеется, мне невыразимо радостно ваше понимание; но не все обязаны понимать, как вы. Может быть, вы только охотник до этих делов, как и я. Как наши тульские голубятники. Он турмана ценит очень дорого; но есть ли настоящие достоинства в этом турмане — вопрос. Кроме того — вы знаете — наш брат беспрестанно без переходов прыгает от уныния и самоунижения к непомерной гордости. Это я к тому говорю, что ваше суждение о моем романе верно, но не всё — т. е. всё верно, но то, что вы высказали, выражает не всё, что я хотел сказать. Например, вы говорите о двух сортах людей. Это я всегда чувствую — знаю, но этого я не имел в виду. Но когда вы говорите, я знаю, что это одна из правд, кот[орую] можно сказать. Если же бы я хотел сказать словами всё то, что имел в виду выразить романом, то я должен бы был написать роман тот самый, кот[орый] я написал, сначала. И если близорукие критики думают, что я хотел описывать только то, что мне нравится, как обедает Обл[онский] и какие плечи у Карен[иной], то они ошибаются. Во всем, почти во всем, что я писал, мною руководила потребность собрания мыслей, сцепленных между собою, для выражения себя, но каждая мысль, выраженная словами особо, теряет свой смысл, страшно понижается, когда берется одна из того сцепления, в котором она находится. Само же сцепление составлено не мыслью (я думаю), а чем-то другим, и выразить основу этого сцепления непосредственно словами никак нельзя; а можно только посредственно — словами описывая образы, действия, положения.
Вы всё это знаете лучше меня, но меня занимало это последнее время. Одно из очевиднейших доказательств этого для меня было самоубийство Вронск[ого], к[оторое] вам понравилось. Этого никогда со мной так ясно не бывало. Глава о том, как Вр[онский] принял свою роль после свиданья с мужем, была у меня давно написана. Я стал поправлять ее и совершенно для меня неожиданно, но несомненно, Вр[онский] стал стреляться. Теперь же для дальнейшего оказывается, что это было органически необходимо. —
Так вот почему такая милая умница, как Григорьев, мало интересен для меня. Правда, что если бы не было совсем критики, то тогда бы Григорьев и вы, понимающие искусство, были бы излишни. Теперь же, правда, что когда 9/10 всего печатного есть критика, то для критики искусства нужны люди, которые бы показывали бессмыслицу отыскивания мыслей в худож[ественном] произвед[ении] и постоянно руководили бы читателей в том бесконечном лабиринте сцеплений, в кот[ором] и состоит сущность искусства, и к тем законам, кот[орые] служат основан[ием] этих сцеплений.
И если критики теперь уже понимают и в фельетоне могут выразить то, что я хочу сказать, то я их поздравляю и смело могу уверить qu’ils en savent plus long que moi.2
Очень, очень благодарю вас. Когда я перечел свое последнее унылое и смиренное письмо, я понял, что я, в сущности, прошу похвалы, и вы мне прислали ее. И она, ваша похвала — я знаю, искренняя, хотя, боюсь, охотницкая — мне очень, очень дорога.
То, что я сделал ошибки в венчаньи,3 мне очень обидно, тем более, что я люблю эту главу.
Боюсь, не будет ли тоже ошибок по специальности, которой я касаюсь в том, что выйдет теперь в апреле.4 Пожалуйста, напишите, если найдете или другие найдут.
Вы правы, что Война и мир растет в моих глазах. Мне странно и радостно, когда мне что-нибудь напомнят из нее, как это сделал недавно Истомин (он будет у вас), но странно, я помню из нее очень немного мест, остальное забываю.
Прощайте, еще тысячу раз благодарю вас. Я всё надеюсь кончить. Но едва ли буду в силах. Летом часто чувствую физическую невозможность писать.
Ваш Л. Толстой.
26 апреля. Написал вам это письмо уже несколько дней тому назад и хотел не посылать — так в нем выпирает польщенное авторское тщеславие. Но написал 7 писем сейчас, и надо писать вам новое, и решился послать это.
Шила в мешке не утаишь, и вы меня знаете насквозь. —
Л. Т.
Впервые опубликовано по копии, с пропусками, в Б, II, стр. 214—216.
1 Ни «философское» письмо Страхова, ни ответ на него Толстого неизвестны. Письмо Страхова Толстой получил после того, как отправил ему свое письмо от 8…9 апреля, а ответил на него между 12 и 15 апреля, когда, приблизительно, был написан и ответ Страхова на письмо Толстого от 8…9 апреля (см. ПС, стр. 80—82).
2 [они знают об этом больше, чем я.]
3 Венчание Кити Щербацкой и Левина описано в гл. IV—VI 5-й части «Анны Карениной». Указанная в письме Страхова от 12…15 апреля ошибка в обряде венчания была исправлена в отдельном издании «Анны Карениной».
4 См. прим. 2 к письму № 258.
* 262. Н. В. Бергу.
1876 г. Апреля 26…27. Я. П.
Выбор, сделанный Вами для перевода на польский язык моих писаний, мне очень лестен, и я очень благодарен Вам за любезную присылку мне номеров Варш[авского] дн[евника]. Всё надеюсь когда-нибудь опять столкнуться с Вами у нашей общей приятельницы Перфильевой1 и так же, как и тот раз, приятно побеседовать.
Истинно уважающ[ий] и преданный Вам
гр. Лев Толстой.
На конверте:
Варшава. Медовая, 18. Его высокоблагородию Н. Бергу.
Датируется на основании почтового штемпеля отправления: «Почтовый вагон. 27 апреля 1876 г.».
Николай Васильевич Берг (1824—1884) — редактор газеты «Варшавский дневник», беллетрист и переводчик. См. т. 47, прим. 982.
1 Прасковья Федоровна Перфильева (1831—1887) — троюродная сестра Толстого, жена В. С. Перфильева. См. т. 83, стр. 172.
263. Е. Ф. Коршу.
1876 г. Апреля 27. Я. П.
Рекомендую вам, многоуважаемый Евгений Федорович, доброго и старого приятеля моего, Константина Александровича Иславина, который желает познакомиться с вами и быть частым посетителем библиотеки. Надеюсь, что, несмотря на то, что я так давно не имел удовольствия видеться с вами, вы не изменили своего доброго расположения ко мне и верите в искреннее уважение вашего
Л. Толстого.
27 апреля 1876 года.
Впервые опубликовано в «Красном архиве», 1924, № 7, стр. 251.
Е. Ф. Корш (1830—1897) — критик, публицист, переводчик, с 1861 г. библиотекарь Румянцевского музея (теперь Гос. библиотека СССР им. В. И. Ленина). См. т. 60, стр. 270.
264. А. А. Фету.
1876 г. Апреля 28…29. Я. П.
Получил ваше письмо, дорогой Афанасий Афанасьич, и из этого коротенького письма и из разговоров Марьи
