писал Чайковский в ответном письме Толстому (см. ниже). См. C. Л. Толстой, «Лев Толстой и Чайковский (Их знакомство и взаимоотношения)» — «История русской музыки в исследованиях и материалах», т. 1, М. 1924, стр. 114—124.

2 Н. Г. Рубинштейн устроил в Московской консерватории специально для Толстого музыкальный вечер, на котором были исполнены камерные и вокальные произведения Чайковского. Самое сильное впечатление на Толстого произвело Andante из D-dur-ного квартета. Чайковский, вспоминая об этом, записал в своем дневнике в 1886 г.: «Может быть, никогда в жизни я не был так польщен и тронут в моем авторском самолюбии, как когда Лев Толстой, слушая andante моего квартета и сидя рядом со мной — залился слезами» («Жизнь П. И. Чайковского», ч. 1, стр. 520). Концерт состоялся около 13—15 декабря.

3 «Чайковский подарил Толстому свои композиции: «Буря» и «Зимние грезы» в 4 руки и пьесы для фортепиано в 2 руки Ор. 19: Rêverie, Scherzo, Feuillet d’album, Nocturne, Capriccio и «Тема с вариациями». Толстому больше других пьес нравились «Зимние грезы» (С. Л. Толстой, «Лев Толстой и Чайковский», стр. 117).

4 Н. Г. Рубинштейн хотел повесить портрет Толстого в зале консерватории, в память посещения ее Толстым.

П. И. Чайковский отвечал 24 декабря: «Граф! Искренно благодарен вам за присылку песен. Я должен вам сказать откровенно, что они записаны рукой неумелой и носят на себе разве лишь одни следы своей первобытной красоты. Самый главный недостаток, это что они втиснуты искусственно и насильственно в правильный, размеренный ритм. Только плясовые русские песни имеют ритм с правильным и равномерно акцентированным тактом, а ведь былины с плясовой песнью ничего общего иметь не могут. Кроме того, большинство этих песен, и тоже, повидимому, насильственно, записано в торжественном D-дуре, что опять-таки не согласно с строем настоящей русской песни, почти всегда имеющей неопределенную тональность, ближе всего подходящую к древним церковным ладам. Вообще присланные Вами песни не могут подлежать правильной систематической обработке, т. е. из них нельзя сделать сборника, так как для этого необходимо, чтобы песнь была записана насколько возможно согласно с тем, как ее исполняет народ. Это необычайно трудная вещь и требует самого тонкого музыкального чувства и большой музыкально-исторической эрудиции. Кроме Балакирева и отчасти Прокунина, я не знаю ни одного человека, сумевшего быть на высоте своей задачи. Но материалом для симфонической разработки ваши песни служить могут и даже очень хорошим материалом, которым я непременно воспользуюсь так или иначе.

Как я рад, что вечер в консерватории оставил в вас хорошее воспоминание! Наши квартетисты играли в этот вечер, как никогда. Вы можете из этого вывести заключение, что пара ушей такого великого художника, как вы, способна воодушевить артиста в сто раз больше, чем десятки тысяч ушей публики. Вы один из тех писателей, которые заставляют любить не только свои сочинения, но и самих себя. Видно было, что, играя так удивительно хорошо, они старались для очень любимого и дорогого человека. Что касается меня, то я не могу выразить, до чего я был счастлив и горд, что моя музыка могла вас тронуть и увлечь. Я передам ваше поручение Рубинштейну, как только он приедет в Петербург. Кроме Фитценгагена, не читающего по-русски, все остальные, участвовавшие в квартете, читали ваши сочинения. Что касается меня, то я бы просил вас подарить мне «Казаки», если не теперь, то в другой раз, когда вы опять побываете в Москве, чего я буду ожидать с величайшим нетерпением. Если вы будете посылать портрет Рубинштейну, то и меня не забудьте».

Этими двумя письмами ограничилась переписка Толстого с Чайковским. Лично они тоже больше не встречались, хотя в 1880-х гг. оба одновременно жили в Москве.

1877

302. A. A. Толстой.

1877 г. Января 10…11. Я. П.

Вы мне не отвечали на мое последнее, уже давнишнее письмо,1 милый друг, но это не мешает мне писать вам, как будто переписка наша не прекращалась. В последнем письме моем я вам сделал мою profession de foi.2 Может быть она вас скандализировала, вероятно она огорчила вас; но наверное она не изменила наши отношения. И не правда ли, что я хорошо делаю, обращаясь к вам по-старому? Тем более, что я пишу вам о близком мне, душевном деле, в котором вы наверно примете участие.

Жена едет в Петербург,3 чтобы повидаться с матерью, которую она не видела три года. Я остаюсь здесь с детьми. Если бы не это, я с женой был [бы] у вас. Теперь же она будет одна и всё расскажет вам за меня и за себя. Одно, чего она не расскажет вам так, как бы я хотел, это о моей всё возрастающей и возрастающей тревоге о ее здоровьи со времени смерти наших последних детей. Она обещала мне быть у Боткина;4 но кроме тех советов, которые он даст ей, я ничего не узнаю. Если вы увидите его, спросите у него, пожалуйста, и напишите мне прямо всё, что он скажет. Если вы не захотите написать мне всего, что он скажет, то напишите: «я не хочу передавать того, что сказал Боткин», но если уже будете писать, напишите всё. — Мне так живо представляется радостная мысль, что вы увидитесь с женой, и так ясно, что она вам расскажет про нас всё, что может вас интересовать, и гораздо лучше, чем я не только написал, но и рассказал [бы]. Целую вашу руку.

Искренно любящий вас Л. Толстой.

Если вы исполните мою просьбу и сведения о ее болезни таковы, что больная не должна знать, ради бога напишите мне по следующему адресу: . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Впервые опубликовано в ПТ, стр. 270—271. Печатается по копии, повидимому неполной. Датируется по ответному письму А. А. Толстой от 13 января 1877 г. (ПТ, стр. 271—273), в котором она извещает о получении в этот день письма Толстого.

1 См. письмо № 259.

2 [исповедание веры.]

3 С. А. Толстая уехала в Петербург 14 января 1877 г. и вернулась 22 января.

4 Сергей Петрович Боткин (1832—1889) — знаменитый врач-клиницист, профессор Медико-хирургической (Военно-медицинской) академии.

* 303. С. Н. Толстому.

1877 г. Января 10…11? Я. П.

Каждый день, особенно по вечерам, когда лягу в постель, меня мучает мысль о тебе, о том, что я ничего не знаю о тебе. Ты не велишь говорить, что я к тебе собираюсь, но я не могу этого не говорить, потому что это правда, и правда то, что семья, года, работа (писанье) мешают. Напиши же, пожалуйста, про себя и своих хоть так же подробно, как я вот сейчас напишу.

Соня всё нездорова. Она катается на коньках и устраивает елку и иногда весела, но я вижу, что ее здоровье идет под гору. Она то кашляет, то жалуется на боль в боку, то не спит ночи, то потеет по ночам. На днях, т. е. 14-го, она едет в Петерб[ург], повидаться с матерью, и там же, по моей просьбе, увидит Боткина. Она едет с Степой, к[оторый] еще у нас один оставшийся от гостей, приезжавших на елку. — Были Голохвастовы муж с женой — это веселого мало. Костинька и Николинька тоже немного добра по-твоему. Страхов и Степа. Это два лучшие. Но шума — елка, танцы, ряженые — было много, что для детей и нужно. Дети учатся хорошо, педагоги всё те же, кроме русского учителя,1 кот[орого] ты не видал, кажется. Он очень хорош, но запивает.

Я здоров, но немножко копко2 становлюсь. Пишу, доканчивая свою А[нну] К[аренину], и мечтаю о новом.3 Неужели ты ни раза не был в Туле с тех пор, как мы не видались. А если был, то неужели к нам не заехал. Ты сердишься на меня, когда я пишу, что занят и от этого я не могу приехать зимою; но ты не хочешь понять, какая наша скверная работа, особенно с годами. Или бываешь не совсем здоров и не в духе, когда подниматься не хочется; или бывают хорошие расположения, которым уж так рад и которые так давно ждал, что берешься за работу. Из семинарии4 моей, кажется, ничего не выйдет. Учеников еще нет, а теперь уже и до весны недалеко.

Пожалуйста, напиши же нам всё по пунктам. Что Марья Михайловна и мелкота? Как провели праздники? Что Гриша и что ты сам? Что твои дела вообще и твое дело о земле. —

У меня деньги есть. Напиши, прислать ли тебе то, что я остался должен. Кажется, ровно 300. —

Кажется, нового, важного, достойного письма, больше ничего нет. Alphonse Daudet Jack5 скучно и много нехорошего; но стоит прочесть, у меня есть.

Prime Minister6 прекрасно.

Датируется на основании упоминания о предстоящей поездке

С. А. Толстой в Петербург для консультации с С. П. Боткиным.

1 Владимира Ивановича Рождественского — учителя старших детей Толстых. О нем упоминает С. А. Толстая в своей неопубликованной автобиографии «Моя жизнь», т. 3, стр. 498 (ГМТ).

2 Условное выражение из «детского языка», понятное только выросшим вместе братьям Толстым.

3 См. прим. 3 к письму № 305.

4 Семинарии для подготовки учителей народных школ. См. написанный Толстым проект «Правила для педагогических курсов» (т. 17, стр. 331—335). Курсы эти создать не удалось. См. там же, стр. 709—712 и И. А. Воронцов-Вельяминов, «Систематический свод постановлений Тульского губернского земского собрания за XXXV лет», вып. 1, М. 1894, стр. 229—230.

5 Роман Альфонса Доде «Jack. Moeurs contemporaines», Париж, 1876 [«Жак. Современные нравы»].

6 «Первый министр» — последняя часть трилогии политических романов Энтони Троллопа (1815—1882), первая часть которой называется «Финиас Финн», а вторая — «Возвращение Финиаса Финна». В романе изображены премьер-министры Гладстон и Дизраэли, их взаимная борьба и парламентская жизнь Англии 60-х годов XIX века.

* 304. А. А. Фету

1877 г. Января 10…11. Я. П.

Дорогой Афанасий Афанасьевич!

Повинную голову ни секут, ни рубят! А я уж так чувствую свою голову повинною перед вами, как только можно. Но, право, я в Москве нахожусь в условиях невменяемости. Нервы расстроены, часы превращаются в минуты, и, как нарочно, являются те самые люди, кот[орые] мне не нужны, чтобы помешать видеть того, кого нужно.1 Но, пожалуйста, не наказывайте меня за мою вину, во-первых, тем, чтобы не извинить меня перед любезным Дмитр[ием] Петровичем,2 во-вторых, тем, чтобы не писать мне; в-третьих, и главное — чтобы не исполнить ваше намерение, если оно не изменилось — побывать у нас из Москвы. —

На праздниках у нас был Страхов, и вам верно икалось — мы часто поминали вас,