5 пудов, овес пропал. Всего долгу 50 рублей.

13. Чигановы. Едоков 12 и 2 грудных, работников 4. Скотины: лошадей 4, 1 корова, 8 овец. Посеву 21 десятина, надеются собрать 15 пудов. Всего долгу 80 рублей.

14. Синичкины. Едоков 11 и 2 грудных, работников 4. Скотины: 5 лошадей, 2 коровы, 8 овец. Посеву: 12 десятин ярового и 2 озимого. Предвидится получить озимого 50 пудов, ярового 30 пудов. Всего долгу 172 рубля 60 копеек.

15. Шариковы. Едоков 5, работников 3. Скотины: 2 лошади, 1 корова, 4 овцы. Посеву 61/3 десятин; надеются собрать ярового 10 пудов и озимого 10 пудов. Всего долгу 68 рублей 90 копеек.

16. Ивлиевы. Едоков 4, работников 2. Скотины ничего нет. Посеву 1 десятина, не соберут и одного пуда. Долгу 35 рублей 20 копеек.

17. Барашковы. Едоков 9, работников один. Скотины ничего нет. Посеву 3 десятины; ничего не родилось. Долгу 109 рублей 38 копеек.

18. Кулянины. Едоков 5, работников один и один ребенок. Скотины: 4 лошади, одна корова, 11 овец. Посеву: пшеницы 8 десятин, соберут 20 пудов; озимого же соберут 5 пудов. Долгу нет.

19. Храмовы. Едоков 6 и один ребенок, один работник. Скотины: 2 лошади, 3 коровы, 5 овец. Посеву: 31/2 десятины и ничего не родилось. Долгу 28 рублей 48 копеек.

20. Дубавовы. Едоков 8 и один младенец, 2 работника. Скотины: 3 лошади, 1 корова, 1 овца. Посеву: 4 десятины, собрали 1/2 пуда ржи, а более собрать ничего не предвидится. Долгу 68 р. 53 к.

21. Пичугины. Едоков 7, работника 2. Скотины: 2 лошади, 1 корова, 2 овцы. Посеву: 31/2 десятины, больше одного пуда не соберут. Долгу 48 р. 67 к.

22. Матерекины. Едоков 14 и двое детей, 3 работника. Скотины: 3 лошади, 2 коровы, 7 овец. Посеву: 10 десятин и соберут 10 пудов пшеницы, а ржи 3/4 дес. и собрали 1 пуд. Долгу 212 р. 41 к.

23. Дехтеревы. Едоков 7, работник один, и один младенец. Скотины: 2 лошади и одна корова. Посеву: 7 десятин, собрано 3 пуда ячменю, а более ничего не соберут. Долгу 70 р. 6 к.

Сие описание верно. Самарской епархии, Бузулукского уезда, села Гавриловки священник Михаил Соловьев.

Сельский староста Степан Бурдин по безграмотству приложил должностную печать. Сельский писарь Ф. Афанасьев.

Для каждого, кто потрудится вникнуть в эту вполне точную опись крестьянских семей и их средств, должно быть ясно, что большая: половина этих семей никак не может нынешний год прокормиться своими средствами; другая же половина, хотя, как кажется, и может прокормиться, отдав своих крестьян в работники, в сущности находится в точно том же положении, как и первая половина, так как 9/10 всех деревень должны итти в работники, а хозяева по неурожаю отпускают и тех работников, которых прежде держали.

Положение народа ужасно, когда вглядишься и подумаешь о предстоящей зиме; но народ как бы не чувствует и не понимает этого.

Только как разговоришься с крестьянином и заставишь его учесть себя и подумать о будущем, он скажет: «и сами не знаем, как свои головы обдумаем», но вообще кажется он спокоен, как и обыкновенно; так что для человека, который бы поверхностно взглянул теперь на народ, рассыпанный по степи дощипывать по колоску чуть видную от земли, кое-где взошедшую пшеницу, увидел бы здоровый, всегда веселый рабочий народ, услыхал бы песни и кое-когда и смех, тому бы странно даже показалось, что в среде этого народа совершается одно из ужаснейших бедствий. Но бедствие это существует, и признаки его слишком явны.

Крестьянин, несмотря на то, что сеет и жнет более всех других христиан, живет по евангельскому слову: «птицы небесные не сеют, не жнут, и отец небесный питает их»; крестьянин верит твердо в то, что при его вечном тяжком труде и самых малых потребностях отец его небесный пропитает его, и потому не учитывает себя, и когда придет такой, как нынешний, бедственный год, он только покорно нагибает голову и говорит: «прогневали бога, видно за грехи наши!»

Из приложенного расчета видно, что в 9/10 семей недостанет хлеба. «Что ж делают крестьяне?» Во-первых, они будут мешать в хлеб пищу дешевую и потому не питательную и вредную: лебеду, мякину (как мне говорили, в некоторых местах это уже начинают делать); во-вторых, сильные члены семьи, крестьяне, уйдут осенью или зимой на заработки, и от голоду будут страдать старики, женщины, изнуренные родами и кормлением, и дети. Они будут умирать не прямо от голода, а от болезней, причиною которых будет дурная, недостаточно питательная пища, и особенно потому, что самарское население несколькими поколениями приучено к хорошему пшеничному хлебу.

Прошлого года еще встречался кое-где у крестьян пшеничный хлеб, матери берегли его для малых детей; нынешний год его уже нет, и дети болеют и мрут. Что же будет, когда недостанет и чистого черного хлеба, что уже и теперь начинается?

Страшно подумать о том бедствии, которое ожидает население большей части Самарской губернии, если не будет подана ему государственная или общественная помощь. Подписка, по моему мнению, может быть открыта двоякая: 1) подписка на пожертвования и 2) подписка на выдачу денег для продовольствия заимообразно, без процентовка два года. Подписка второго рода, т. е. выдача денег заимообразно, я полагаю, может скорее составить ту сумму, которая обеспечит пострадавшее население Самарской губернии, и, вероятно, земство Самарской губернии возьмет на себя труд раздачи хлеба, купленного на эти деньга, и сбора долга в первый урожайный год. Граф Лев Толстой.

28-го июля.

Хутор на Тананыке.

Печатается по тексту, опубликованному в «Московских ведомостях», 1873, № 207 от 17 августа. Местонахождение подлинника неизвестно.

1 Экономическое и политическое закабаление народа, хищнические формы землепользования, остававшиеся в значительной мере крепостническими и после реформы 1861 г., являлись причиной того, что в России в XIX в. почти каждый год бывал где-нибудь неурожаи. В среднем неурожай озимого охватывал ежегодно 17, а ярового 15 губерний. В 1859 г. голод захватил 33 губернии, а неурожай 1865 г. миновал только верхнее и среднее Поволжье. В 1873 г. пострадали все восточные, часть северных (Олонецкая) и южных (Херсонская, Область Войска Донского) губерний. Некоторые же уезды Самарской губернии постиг настоящий голод.

Уже с февраля этого года в газетах то и дело появлялись угрожающие сведения о состоянии озимых, перешедшие в предупреждение о том, что надвигается голод и необходимо принять меры для обеспечения населения Самарской губернии хлебом. Откликами на эти статьи были частные пожертвования, присылавшиеся в редакции газет, но они, все вместе взятые, давали очень незначительную сумму. Местные и центральные власти проявляли полное бездействие.

Появление письма Толстого было поворотным пунктом в организации помощи голодающим. Оно было буквально подхвачено общественным мнением, и редкая статья, написанная после 17 августа, не цитировала его и не ссылалась на него, как на неоспоримый документ первой важности и достоверности.

Петербургская газета «Новости» перепечатала письмо полностью в №№ 212 и 213 от 20 и 21 августа. «С. Петербургские ведомости» в № 230 от 22 августа посвятили передовую статью самарскому голоду, основываясь исключительно на письме Толстого. Газета «Голос» в № 234 от 25 августа, оперируя выдержками из письма Толстого, расценила его как явление большого общественного значения. Журнал «Дело», говоря во «Внутреннем обозрении» о голоде в Самарской губернии, перепечатал значительную часть письма Толстого («Дело», 1873, № 11, стр. 26—27).

Письмо Толстого вызвало усиленный приток пожертвований в пользу голодающих от частных лиц, но правительство еще долгое время оставалось глухо. Так, 25 августа министр внутренних дел предписал губернаторам производить принудительное взыскание недоимок, и только 19 сентября появилось распоряжение Министерства финансов о прекращении всех принудительных мер, а 1 ноября было опубликовано «высочайшее повеление» открыть повсеместную подписку для «сбора приношений» («Московские ведомости», 1873, № 275 от 1 ноября).

2 19 июля 1873 г. мировым посредникам Самарской губернии был опубликован циркуляр, в котором объявлялось, что причина голода — пьянство, леность и беспечность крестьян.

30. А. А. Толстой.

1873 г. Июля 30. Хутор на Тананыке.

Посылаю вам длинную копию1 с письма моего в газеты о Самарском голоде и приписку жены. Иногда мне приходит в голову, что среди совсем других — в другой сфере — интересов и очень близких вашему сердцу, вы, получив мой пакет, скажете в душе: Ах, что они не оставят меня в покое! Но, прочтя всё и не подумав, а почувствовав, вы, как добрая лошадь, вляжете в хомут и только скажете: «Ну, куда везти? сколько вас там? Я готова». Тогда-то на эту вашу готовность я так отвечаю вам, любезный и дорогой друг Alexandrine.

Я написал в газеты с свойственным мне неумением писать статьи, очень холодное, неуклюжее письмо и от страха полемики представил дело менее страшным, чем оно есть, и написал кое-кому своим друзьям,2 чтобы подвинуть дело, но боюсь, что оно не пойдет или пойдет туго, и прибегаю к вам. Если вы захотите и можете заинтересовать сильных и добрых мира сего, которые, к счастию, одни и те же, то дело пойдет, и тогда и моя и ваша радость в успехе будут такими ничтожными песчинками в том огромном добре, которое сделается для тысяч людей, что мы об нем и не подумаем. Я не люблю писать жалостливо, но я 45 лет живу на свете и ничего подобного не видал и не думал, чтобы могло быть. Когда же живо представишь, себе, что будет зимою, то волос дыбом становится. Сейчас — уже письмо написано было — мы узнали, что заболел холериной молодой мужик — жнец. Есть нечего, кроме дурного черного хлеба, и если бы это не было около нас, то очень может быть, что этот человек бы умер от недостатка хорошей пищи для ослабевшего желудка. Особенно поразительно и жалко для того, кто умеет понимать эту терпеливость и скромность страдания русского человека — спокойствие, покорность. Нет хорошей пищи, так и нечего жаловаться. Умрет — воля божия. Точно не овцы, но добрые, сильные волы выпахивают свою борозду. Упадут — их оттащут, другие потянут.

Едва ли вы меня поймете и, вероятно, вам оскорбительно покажется это сравнение. Вы всегда жили в таком мире, где есть уродства, безобразия физические и нравственные, страдания, преимущественно духовные, но где нет места просто лишению физическому. Ваши магдалины3 очень жалки, я знаю; но жалость к ним, как и ко всем страданиям души, более умственная, сердечная, если хотите; но людей простых, хороших, здоровых физически и нравственно, когда они страдают от лишений, жалко всем существом, совестно и больно быть человеком, глядя на их страдания. Так вот, в ваши руки это важное и близкое нашему