чаем мирно поболтали и расстались дружески — т. е. я хочу сказать, что он опять был трезв, весел и бодр. — Интеллигентов-мужиков очень интересно было увидеть. Их было человек шесть мужчин и одна женщина. Только у одного было лицо тупое — у мельника; физиономия его жены тоже пошловатая, в нарядном и чистом крестьянском платье. Остальные были — весь народ очень молодой. Преобладающее выражение немудрствующего лукаво человека, живущего телесным трудом и спокойного совестью от сознания последовательности между словами и делом. Но, кажется, весь интерес их и исчерпывается этим удовлетворением их личной нравственности. Особенной мысли я не видел на их лицах, исключая Мертваго (внука известного автора записок), который произвел на меня впечатление человека образованного и размышляющего и по натуре более широкого, чем узкие и фанатические мнения его кружка. Что меня особенно поразило, это то, что у них к утешительному для них сознанию своей правоты и полезности примешивается как-то признание совершенной и неизлечимой особенности от них народа. Они все сознают и говорят, что народ, уважая их лично, презирает их мнения, труд и цели, относится к ним и к их делу с непреодолимым недоверием и враждебностью. Полнее и откровеннее всех это признание высказывала дочь Энгельгардта (в чертах лица и высокой сильной фигуре слегка чем-то напоминавшая мне сестру моего милого Шаховского).— Замечательно их отношение также к революции. Все они полагают, что революция неизбежна, что она будет произведена народом, и что их роль будет — сдерживать и смягчать (!?) революцию. В этом пункте у них ужасная путаница. С одной стороны они всё еще не могут отделаться от своей прежней мечтательной политики социальной революции, заключающейся в убийстве государей, генералов, жандармов и квартальных надзирателей — и в эту революцию свихнувшихся барчуков они толкают народ, как-то веря, что он будет этими фантазиями заниматься, и что они будут сдерживать его, ненавидящего их и презирающего. С другой стороны, в них начинает проникать сознание, что далее итти по этому пути невозможно из одного уже инстинкта самосохранения — что в случае чего народ не оставит камня на камне, и что они сами, просветители и освободители народа, вместе с квартальными будут дрыгать ногами на фонарях и деревьях. Наконец, они начинают понимать, что все их мечтания есть ничтожная игра в сравнении с тем, что сделает тогда настоящий мужик, уже теперь расправляющий плечи и чешущий руки на дворянские земли. И вот им и хочется революции, и колется, и маменька не велит. Говорят, что этим и объясняется переезд из Гатчина. — Так отрадно было после этих болезненных и безнадежных впечатлений снова увидеть чистый снег, ели «в нахмуренной красе», слышать колокольчик и убеждение ямщика, что волк никогда не кинется «на почтового, что с его взять — у его глаз есть, даром, что зверь». Глядя на доброе лицо ямщика, я всё думал и не мог придумать, какое у него будет выражение, когда ему может быть вдруг придется вешать именно меня с провожавшим меня Мертваго на этих таких прелестных теперь серебряных с бриллиянтами и чернью деревьях? И так опять делалось неприятно и дико. Невольно сводились в одно все впечатления этого месяца в России, и так странно было сравнить их вывод с тем, что я думал о ней последние годы в Польше, ничего не зная, кроме газет. По газетам, которые говорят только о начальствах и интеллигенции пишущей и мечтающей, казалось, что уже нет России, и всякий немец теперь может сделать с нею что хочет. Потому что теперь действительно нет начальства и нет интеллигенции. Но теперь я в России видел, что то, что произвело из себя эту разложившуюся кучу начальства и интеллигенции, оно существует — и живет так широко и сильно, как во сне мне не снилось. Я думал об этом, и такая досада брала меня на наших газетчиков, занимающихся ругатней и дракой в ту минуту, когда все мы ходим на краю уже совсем почти размытой плотины, и вот вот сейчас нас всех унесет и утопит море. И хотя так неприятно и грустно было думать, что и сам, со своими интересами искусства и мысли, погибнешь, может быть завтра, и все дорогие тебе люди тоже исчезнут ни за что, — но за этой грустной мыслью на конце всегда показывалось что-то чрезвычайно отрадное. Да, всё это может случиться и не случиться; но Россия будет жить всегда во всяком случае» (АТБ).

Упоминаемые здесь лица:

Александр Петрович Мертваго (р. 1856 г., ум. ок. 1920 г.) — деятель по сельскому хозяйству. С 1894 г. редактор журн. «Хозяин».

Дмитрий Иванович Шаховской (р. 1861 г.) — общественный деятель, секретарь первой Государственной думы; ученик и друг М. С. Громеки.

2 Сергей Андреевич Юрьев читал статью как редактор «Русской мысли» и очень ее оценил.

3 М. С. Громека писал по этому поводу: «Если хотите меня очень обрадовать, приласкайте Писаренку, чтобы он изредка бывал у Вас и мог сообщать мне, что Вы и семья Ваша живы и здоровы» (из письма М. С. Громеки от 25 января 1883 г. АТБ).

4 М. С. Громека к 12 апреля должен был быть в Москве по делам печатания своей статьи.

5 Сергей Львович Толстой.

6 В подлиннике здесь вырван край страницы.

* 144. М. С. Громеке.

1883 г. Апреля 1—4? Москва.

Дорогой Михаилъ Степановичъ.

Я заходилъ къ вамъ на другой день вашего отъѣзда. И жалѣю и не жалѣю о томъ, что не засталъ васъ. Сейчасъ прочелъ вашу 3-ю статью.1 Она мнѣ очень нравится. Я мало кого вижу, но слышалъ черезъ жену отъ людей толпы, что она всѣмъ нравится. Я живу все той же жизнью — тяжелой. Къ веснѣ способность умственной работы перемежается и становится тяжелѣе. Что вы? Какъ вы? Давно чувствовалъ, что надо написать вамъ.

Вашъ Л. Толстой.

Постарайтесь не имѣть ни ко мнѣ, ни къ кому нелюбовныхъ чувствъ. И забывайте о себѣ. Это одно средство чтобы жить. Вы скажете: забыть о себѣ нельзя. Можно не напоминать себѣ о себѣ, прекращать разговоры съ самимъ собою о себѣ. Я знаю, что это можно.

Печатается по автографу, хранящемуся в ГТМ. Публикуется впервые. Датируется на основании упоминания Толстого о третьей части статьи М. С. Громеки (которая была помещена в апрельской книжке «Русской мысли» за 1883 г.) и ответного письма Громеки от 6 апреля 1883 г., в котором последний писал: «Очень рад, что Вы довольны третьей частью моей статьи» и дальше: «Отчего Вы говорите, что Вам тяжело?» (АТБ).

1 М. С. Громека, «Последние произведения гр. Л. Н. Толстого» — «Русская мысль» 1883, № 4 — третья часть этюда.

145—152. С. А. Толстой от 28, 29—30? апреля, 23, 25, 29, 31 мая, 2 и 8 июня 1883 г.

* 153. А. А. Бибикову.

1883 г. Июня 9—10? Самарское имение Толстого.

1883-го года июня 8-го дня я нижеподписавшийся дал это крестьянину с. Гавриловки1 Степану Шинкину в удостоверение того, что весною настоящего года во время бороновки рабочим скотом хуторов графа Толстого стравлен был принадлежащий ему стог сена.

А. Бибиков.

Прошу отдать Степану Шинкину стогъ сѣна стравленный нашимъ скотомъ

Гр. Левъ Толстой.

Печатается по автографу, хранящемуся в ГТМ. Представляет собою ответ Толстого на справку А. А. Бибикова (написана на первой странице листа писчей бумаги), приписанный внизу письма. На второй странице листа карандашом помечено: «Рукопись приобрел 9 января 1907 года. Савельев». На четвертой странице также карандашом: «Графские записки», затем зачеркнуто чернилами и внизу подписано: «Автограф графа Толстого». Публикуется впервые. Датируется на основании справки-удостоверения А. А. Бибикова, на которую отвечает Толстой.

1 Село Гавриловка, Бузулукского у., Самарской губернии.

154—157. С. А. Толстой от 12, 14, 15 и 20 июня 1883 г.

* 158. М. С. Громеке.

1883 г. Августа 15—31? Я. П.

Дорогой Михаилъ Степановичъ.

У меня какъ преступленіе на совѣсти ваше послѣднее письмо. Не знаю, какъ это случилось — ѣхалъ я въ Самару,1 тамъ былъ — пріѣхалъ былъ занять — откладывалъ день за день. И теперь пришло время приводить себя въ порядокъ, и на первой очереди вспомнилъ васъ. Я очень цѣню васъ, высоко ставлю и люблю, такъ вы, пожалуйста, не имѣйте на меня досады, а пишите мнѣ. Что продолженіе вашей статьи?2 Все нѣту. Что вы и ваше здоровье? Гдѣ вы провели лѣто? Я все работаю работу, которая поглощаетъ и радуетъ меня.3 Прощайте, обнимаю васъ. Съ 10 Сентябр[я] мы въ Москвѣ.

Ваш Л. Толстой.

Печатается по автографу, хранящемуся в ГТМ. Публикуется впервые. Дата определяется содержанием («ехал я в Самару… приехал, был занят — откладывал день за день. И теперь пришло время приводить себя в порядок» и т. д.) и словами: «С 10 сентября мы в Москве». Очевидно, Толстой сообщает о предстоящем скором переезде семьи в Москву.

Письмо М. С. Громеки, на которое отвечает Толстой, неизвестно.

1 В Самарское имение Толстой ездил летом 1883 г. вместе со своим сыном Сергеем Львовичем и учителем И. М. Ивакиным и прожил там с 23 мая по 22 июня.

2 Четвертая часть статьи М. С. Громеки появилась после смерти ее автора в «Русской мысли» 1884, 2.

3 Толстой в то время был занят своей статьей «В чем моя вера».

159. Н. Н. Страхову.

1883 г. Сентября, 2. Я. П.

Дорогой Николай Николаевичъ!

Благодарю васъ за письмо;1 мы поджидали его и начинали уже безпокоиться о васъ. Очень радуюсь за то, что вамъ было хорошо у насъ.2 Жду вашу біографію.3 Хоть вы и браните ее, я знаю, что тамъ будетъ много хорошаго. Я все передѣлываю, поправляю свое писанье4 и очень занятъ. Погода прекрасная, мы всѣ веселы и здоровы. Смерть Тургенева5 я ожидалъ, а все-таки очень часто думаю о немъ теперь. Простите, что пишу нѣсколько словъ. Не забывайте насъ за то, что мы всѣ васъ любимъ.

Вашъ Л. Толстой.

Печатается по копии, хранящейся в AЧ. Впервые опубликовано Н. Н. Гусевым в ТТ 2, стр. 45. Дата копии.

Толстой отвечает на письмо Н. Н. Страхова от 16 августа 1883 г. (см. ПС, № 180).

1 Письмо Н. Н. Страхова от 16 августа 1883 г.

2 Н. Н. Страхов приехал в Ясную поляну (после трехнедельного пребывания у А. А. Фета в Воробьевке) 12 июня и пробыл там две с лишним недели. Вот что он писал по этому поводу Толстому: «Давно следует…. благодарить Вас от всей души за чудесные шестнадцать дней Вашего гостеприимства. С великой нежностью смотрел я на Вас, и общее благополучие Ясной поляны просто восхищало меня. Мне особенно понравился в этот приезд Ваш Илюша [Илья Львович — сын Толстого. Peд.].