побѣдилъ — ни дьяволъ не побѣдилъ, но каждый высказалъ свои основы. Разница только въ томъ, что Іисусъ понялъ все то, что сказалъ дьяволъ, а Дьяволъ не понялъ того, что сказалъ Іисусъ.

Еще два слова: Вы пишете, что моя мысль та, что Евангеліе есть проповѣдь аскетизма. — Совершенно обратное. Евангеліе есть возвѣщеніе о благњ въ жизни, — только въ жизни.

2. Вашъ аргументъ, что вы не убиваете себя, зная тщету жизни, потому же, почему вы не перестаете ѣсть, зная тщету ѣды, не вѣренъ. 1, Потому, что ѣда имѣетъ цѣль — жизнь, а жизнь не имѣетъ цѣли. 2, Потому, что нѣтъ такого лекарства, чтобы перестать ѣсть, а есть лѣкарство, чтобы перестать жить — пистолетъ. —

Іоан[нъ] I. 18. Бога никто никогда не позналъ и не познаетъ, только разумѣніе явило Бога. І[оа]н[нъ] I, 1. Начало всего разумѣніе и разумѣніе есть Богъ, І[оа]н[нъ] I, 12. Разумѣніемъ все произошло, и безъ разумѣнія не произошло ничто изъ того, что произошло.

Разумѣніе есть Богъ, и ни о какомъ другомъ Богѣ мы не имѣемъ права говорить. — Разговоры о Богѣ въ природѣ, о Богѣ, сидящемъ на небесахъ и творящемъ, о волѣ Шопенгауера,7 о субстанціи Спинозы,8 о духѣ Гегеля,9 одинаково произвольны и ни на чемъ не основаны.

То, что я знаю себя существующимъ, и все, что я знаю, происходитъ отъ того, что во мнѣ есть разумѣніе, и его то называю Богъ, т. е. для меня начало всего. О томъ началѣ, которое произвело весь міръ явленій я ничего не знаю и не могу знать.

Разумѣніе есть тотъ свѣтъ (lumen), которымъ я что нибудь вижу, и потому, чтобы не путаться, далѣе его я не иду. Любить Бога поэтому, значитъ для меня любить свѣтъ разумѣнія; служить Богу, значить служить разумѣнію; жить Богомъ — значить жить въ свѣтѣ разумѣнія.

Вы скажете, нельзя заставить себя любить или не любить разумѣніе. А я скажу: заставить себя любить разумѣніе не то что нельзя, но это не имѣетъ смысла. Мы любимъ только наше разумѣніе, но можно поставить себя въ такое положеніе, чтобы бояться свѣта разумѣнія.

І[оа]н[нъ] 3. 19. Разумѣніе людей состоитъ въ томъ, что, хотя свѣтъ есть во всѣхъ людяхъ, есть такіе, которые предпочитаютъ тьму свѣту, потому что дѣла ихъ злы. Кто дѣлаетъ зло, тотъ боится свѣта и не идетъ къ свѣту, чтобъ не видно было ему самому, что дѣла его злы. А кто дѣлаетъ правду, тотъ идетъ къ свѣту, чтобы ясно было ему самому, что дѣла его въ разумѣніи сдѣланы. — И потому заставить себя любить разумѣніе нельзя и не зачѣмъ: въ немъ жизнь и его нельзя не любить; но можно и должно избѣгать того положенія, при которомъ непріятенъ свѣтъ и выгодна темнота.

И это отвѣчаетъ на другой вопросъ, что такое благо? Блага абсолютнаго нѣтъ во внѣшнемъ мірѣ. Одно истинное благо есть наибольшій свѣтъ разумѣнія, при которомъ человѣкъ можетъ сдѣлать наивѣрнѣйшій выборъ. — Въ совершенной темнотѣ я изобью ноги и голову; при маломъ свѣтѣ я хоть огражусь отъ бѣды, и найду, чтò мнѣ нужно; при большомъ свѣтѣ, я еще больше могу сдѣлать того, чтò мнѣ хорошо. И потому наибольшій свѣтъ есть наибольшее благо. Вотъ такой-то наиболыьшій свѣтъ въ темнотѣ, въ которой я жилъ, дало мнѣ ученiе Христа. И такой свѣтъ, при которомъ жизнь не представилась мнѣ, какъ прежде, безсмысленнымъ зломъ, а разумнымъ благомъ для меня, для всѣхъ и при всѣхъ возможныхъ условіяхъ.

Сущность этого разумѣнія та, что счастье представляется не въ томъ, чтò можетъ составлять хоть малѣйшее горе другихъ людей, а въ томъ, чтò прямо содѣйствуетъ радости и счастью другихъ людей. Самое короткое и ясное по мнѣ выраженіе его съ этой стороны, то, что счастье въ томъ, чтобы не противиться злу и прощать и любить ближняго. И это не приказаніе, не правило, a опредѣленіе того, въ чемъ при свѣтѣ христіанскаго разумѣнія состоитъ счастье людей, къ чему при этомъ свѣтѣ, если люди не будутъ бояться его, будутъ сами собой стремиться ихъ желанія.

Если желанія мои не стремятся къ этому, я, разумѣется, не могу сказать себѣ: давай я буду видѣть благо въ непротивленіи злу, въ прощеніи, смиреніи и любви10 и еще менѣе я могу сказать это другому; но я могу и долженъ спросить себя: Оттого ли я не люблю это, что точно это противно моему сердцу, или оттого, что я нахожусь въ ложныхъ условіяхъ, сторонюсь отъ свѣта, жмурюсь, чтобы только не разрушить своихъ ложныхъ привычекъ. Прежде я видѣлъ благо въ Георгіевскомъ крестѣ11 и зналъ въ глубинѣ души, что крестъ вздоръ, но не хотѣлъ видѣть этого. Но когда я вышелъ изъ ложныхъ условій, при к[оторыхъ] крестъ казался мнѣ важенъ, я понялъ, что это не бл[аго] и не могу теперь заставить себя видѣть въ этомъ какое бы то ни было благо.12 Точно также долго со мною было съ другими благами; я видѣлъ, что они не блага, но жмурился, чтобы не разрушить своихъ ложныхъ привычекъ. Но теперь пришло время, что я не вижу болѣ[е] въ н[ихъ] бл[ага], а вижу его только13 въ непротивленіи злу и въ любви. То, что это хорошо, и что мнѣ хочется этого — сердце мое мнѣ говоритъ это; то, что это возможно, я чувствую въ себѣ и вижу на всѣхъ людяхъ жизнь, которую я люблю въ настоящемъ и прошедшемъ; то, что это разумно, — не можетъ быть для меня никакого сомнѣнія. Если счастье людей въ томъ, чтобы пожирать другъ друга, то разумѣніе неразумно, какъ оно и выходитъ у Шопенгауера и другихъ. Если же разумѣніе есть основа нашей жизни, то счастье людей и должно состоять въ непротивленіи злу и любви, и разумѣніе разумно, т. е. нѣтъ въ немъ противорѣчія. Какъ же мнѣ не любить, не вѣрить и не слѣдовать тому свѣту, при которомъ: 1) благомъ мнѣ представляется то, къ чему стремится мое сердце, 2) то, чтò возможно, 3) то, что, если бы и другіе видѣли въ томъ же благо, чтò дало бы всѣмъ высшее счастье, и 4) то, вслѣдствіе чего весь міръ живыхъ людей является не какой-то злой шуткой кого-то, а той средой, въ которой осуществляется вмѣстѣ и разумѣніе, и высшее благо. — Такой свѣтъ мнѣ даетъ Евангеліе.14

Въ послѣднемъ письмѣ вашемъ я слышу раздраженіе. — Я виноватъ тѣмъ, что раздражилъ васъ. Простите,

Печатается по черновику (написано рукой А. П. Иванова с поправками Толстого), хранящемуся в AЧ. Публикуется впервые. Датируется по содержанию, связанному, очевидно, с работами Толстого по Евангелию, а также на основании ответного письма А. А. Фета от 18 октября [1880? г.].

Письмо А. А. Фета, на которое отвечает Толстой, неизвестно.

1 Иеремия Бентам (Bentham) (1748—1832) — английский мыслитель, давший теоретическое обоснование утилитаристическому учению о нравственности.

2 Интерес и удовольствие.

3 Иван Сергеевич Тургенев.

4 Второзаконие — пятая книга библии.

5 Исход — вторая книга библии.

6 См. Евангелие от Матфея гл. IV.

7 Шопенгауэр в своем учении кладет в основание «бытия» — волю; самое «бытие» рассматривает как объективацию воли, а внешний мир, как феномен или представление.

8 Барух Спиноза (1632—1677) — философ. По учению Спинозы субстанция — «бог» отожествляется с природою. Из его понятия Спиноза выводит всё содержание познания, которое является высшим в человеке.

9 Гегель (1770—1831) — немецкий философ. Основная мысль философии Гегеля — тожество бытия и мышления, которое раскрывается в развитии абсолютной идеи. По его учению «дух» есть продукт природы.

10 Слова: непротивленіе злу, въ прощеніи, смиреніи и любви написаны рукой Толстого поверх зачеркнутых в копии: томъ, чтобы мнѣ было нечего ѣсть и чтобы меня били по щекамъ

11 Георгиевский крест — военный орден в царской России.

12 Слово благо в подлиннике зачеркнуто, очевидно, ошибочно.

13 Начиная со слов (настоящего абзаца): но я могу и кончая словами: а вижу его только написано рукой Толстого поверх зачеркнутых в копии: мои желанія будутъ стремиться къ тому, въ чемъ я вижу благо. Но вѣдь и то, чтò считаю благомъ, я считаю таковымъ только потому, что свѣтъ разумѣнія освѣщаетъ мнѣ его какъ благо. И я вижу, что это освѣщеніе различно и измѣнялось въ моей жизни, и по мѣрѣ усиленія свѣта то, чтò я считалъ благомъ, измѣнялось. Прежде я видѣлъ благо въ Георгіевскомъ крестѣ, потомъ въ литературѣ, потомъ въ десятинахъ земли, потомъ въ семьѣ, и все это оказалось не благомъ. И я не могу теперь заставить себя видѣть въ этомъ благо, при томъ свѣтѣ, который дало мнѣ Евангеліе. Я вижу, что одно желательное мнѣ благо состоитъ

14 Абзац редактора.

На письмо Толстого А. А. Фет отвечал письмом от 18 октября [1880? г.]:

«Вчерашнее письмо Ваше читал и перечитывал со вниманием и заслужил замечание жены: что это ты так думаешь долго? И затрудняюсь отвечать на него, не зная с чего начать. Вы одним почерком изгоняете все умственные авторитеты, всех представителей и светочей мысли и вслед за тем обращаетесь к мысли, цитуете авторитеты. Этого мало, цитуя свои авторитеты, Вы без всякого права придаете словам их смысл, которого они никогда иметь не могли. — Вот почему: Шопенгауер называет трансцендентальную философию Канта снятием катаракты с глаз человечества, рядом с которым не подвергшиеся этой операции остаются во врожденном детстве реализма и материализма. Кант жил не далее как за сто лет назад и произвел над нами, т. е. Вами и мной эту операцию, а наша голова так устроена, что мы можем забывать исторические факты, но действительное знание, напр. математика, утрачивается только с жизнью. Только с помощью открытия Канта центр тяжести мира извне перешел в мозговой узел и получил там свои качества. До тех пор это было немыслимо. Стоя на этой современной почве, Вы вдруг вкладываете в уста Неоплатоника [т. е. евангелиста Иоанна. Ред.] несвойственный ему смысл речи, переводя его Λόγος даже не словом разум, а разумение. Для него бог был монотеистическим богом, в честь которого и велись все христианские доктрины и изменения, т. е. по словам же основателя пополнения монотеистического закона. — Ему как философу нужно было сказать откуда взялся мир, и он говорит, что бог был разум, ибо для того, чтобы не наделать чепухи, надо разум. И разум был для этого у бога. Заметьте при этом, что разум может служить философским основанием, — началом — ибо он сила — словом вещь, тогда как разумение есть состояние, а не вещь сама в себе, как огонь — вещь, а горение — состояние, которое само неминуемо и