такой разбойник есть самый исключительный, редкий и даже невозможный случай; многие люди могут прожить сотни лет, как я прожил 60 лет, никогда не встретив этого фиктивного разбойника в процессе совершения своего преступления. Зачем же я буду правило своей жизни основывать на этой фикции? Рассуждая о действительной жизни, а не о фикции, мы видим совсем другое: мы видим людей и даже самих себя, совершающих самые жестокие дела, во-первых, не одиночно, как воображаемый разбойник, а всегда в связи с другими людьми, и не потому, что мы звери, не имеющие ничего человеческого, а потому, что мы находимся в заблуждениях и соблазнах. Мало того, рассуждая о жизни, мы видим, напротив, что самые жестокие дела, как побоища людей, динамиты, виселицы, гильотины, одиночные тюрьмы, собственность, суды, власть и все ее последствия, все происходят не от воображаемого разбойника, а от тех людей, которые основывают свои правила жизни на нелепой фикции воображаемого зверя разбойника. Так что человек, рассуждающий о жизни, не может не видеть, что причина зла людей никак не лежит в воображаемом разбойнике, а в заблуждениях своих и других людей, из которых одно из самых жестоких состоит в том, чтобы во имя воображаемого зла совершать действительное, и потому такой человек, направив свою деятельность на причину зла, на искоренение заблуждений в себе и других и посвятив на это свои силы, увидит перед собой такую огромную и плодотворную деятельность, что никак не поймет даже, зачем ему для его деятельности фикция о разбойнике, на которого по всем вероятиям он никогда и не наткнется. Если же и наткнется, то сделает и по отношению к разбойнику по всем вероятиям совсем другое, чем тот, который всю свою жизнь, еще никогда не видав разбойника, злобится на него.
Теперь я прошу и вас простить меня, если я написал что-либо резкое, и постараться понять меня там, где я неточно выражался, а, главное, верить, что побуждение мое при писании этого письма было одно — любовь и уважение к вам и желание быть вам полезным.
Любящий вас Лев Толстой.
P. S. Очень желал бы вас видеть. Письменно нельзя и бесполезно рассуждать.
Письмо это я написал тотчас по получении вашего, но не посылал, боясь, с одной стороны, что что-нибудь в нем вызовет в вас недоброжелательность, с другой — п[отому] ч[то]2
Печатается по черновику, написанному Т. Л. Толстой, с поправками и подписью Толстого (экземпляр, посланный адресату, отобран у последнего при обыске; местонахождение его неизвестно). Впервые опубликовано в «Свободной мысли» 1900, 3, стр. 38—40 («О борьбе со злом. Письмо к революционеру»). В изд. «Окто» (М. 1912) печаталось как письмо «Г-ну Л.». Датируется по указанию М. М. Чернавского.
Михаил Михайлович Чернавский (р. 1855) — бывший землеволец, впоследствии член партии социалистов-революционеров. В 1876 г. был арестован как политический и приговорен к пятнадцати годам каторги. В 1886—1900 гг. жил в Нерчинске ссыльно-поселенцем. См. его автобиографию в энциклопедическом словаре изд. «Гранат», т. XL, стр. 563—577.
Письмо Чернавского, на которое отвечает Толстой, неизвестно. По сообщению Чернавского, оно было написано весной 1887 г. и послано с оказией из Читы.
1 Слова: своего сына исправлены Толстым из: свою злую жену.
2 На этом черновик обрывается.
187. И. Е. Репину.
1888 г. Февраля 1—2. Москва.
Дорогой друг Илья Ефимович. Как я рад, что разные старые кошки — чьи-то чужие — бегавшие между нами,1 скрылись, и между нашей дружбой нет никаких теней. В сущности же, как с моей стороны, так, я уверен, и с вашей не было и не может быть никакого изменения в тех чувствах уважения и любви, какие мы друг к другу имели. Мне особенно живо напомнила вас голова безносой женщины на виньетке о сифилисе.2 Ужасное производит впечатление. И вот у меня к вам просьба, совет, предложение. У меня издаются уже книжки о пьянстве. Две — доктора Алексеева3 (на днях выйдут), другая в цензуре, третья4 будет перепечатываться, и я всё обдумываю книжечку об этом предмете. Вот мне и пришло в голову: чтобы вы нарисовали две вещи: одну картину с виньетками, изображающую все формы и во всех состояниях пьянство, и другую маленькую на обертку книжки, которую я пишу,5 и третью общую для всех книжек нашего издания о пьянстве. Сюжеты и того, и другого, и третьего избирайте сами, но сделайте, чтобы это было так же страшно, сильно и прямо касалось предмета, как это вышло в картинке о сифилисе.
Мне последнее время нездоровится, и оттого долго не могу кончить о пьянстве статью, а хочется под корень взять. Вот огромной важности предмет. Поощрите меня. Я набросал уже давно тот рассказ о Петре великом солдатки,6 о котором вам говорил и о котором помню ваше обещание. Но это впереди. Что вы делаете? Как живете? Верно, много работаете. Ведь вы не из талантливых, а из «трудолюбивых». Мы часто с дочерьми повторяем это ваше о себе изречение. Вы тем-то и сильны, что искренно верите, как и следует, в это.
Наше согласие против пьянства, мне кажется, несмотря на свою неопределенность формы, расширяется и захватывает людей, т. е. действует.
Печатается по копии. Впервые опубликовано в «Жизни для всех» 1912, 1, столб. 79—80. Датируется содержанием и ответным письмом И. Е. Репина от 3 февраля 1888 г.
Об Илье Ефимовиче Репине (1844—1930) см. т. 63, стр. 223.
1 Толстой имеет в виду недоразумения, явившиеся следствием издания И. Е. Репиным картины «Толстой на пашне». См. письма №№ 128, 157, 162 и примечания к ним.
2 Эта картинка И. Е. Репина была помещена на обложке книжки А. К. Трутовской «Дурная болезнь, или сифилис». Оригинал картинки хранится в Музее Л. Н. Толстого в Москве.
3 В 1888 г. были напечатаны книжки П. С. Алексеева: «О вреде употребления крепких напитков», М. 1888; «Чем помочь великому горю? Как остановить пьянство?», М. 1888.
4 А. Т. Соловьев, «Вино для человека и его потомства — яд» (см. прим. к письму № 193). Толстой просил автора разрешить перепечатать его статью в изд. И. Д. Сытина.
5 «Пора опомниться».
6 Так в копии. Однако такое произведение Толстого неизвестно. Несомненно, здесь ошибка переписчика. В ответном письме Репин упоминает о «Бетховенской сонате» («Крейцерова соната»). Неразборчивое написание Толстым этого названия, вероятно, и вызвало ошибку.
188. Ф. А. Желтову.
1888 г. Февраля 1—2. Москва.
Любезный брат [Федор Алексеевич]. Вопросы, которые вы мне делаете, касаются таких важных предметов, что я не надеюсь ответить вам удовлетворительно, да еще в письме.
Ваши оба вопроса: о воспитании и об отношении к людям, сводятся для меня в один вопрос, именно в последний: как относиться к людям не на словах только, а на деле: имею ли я право владеть какою-нибудь собственностью и защищать ее от своих братьев, имею ли я право подразделять своих братьев на ведущих дурную жизнь и на ведущих хорошую. Если этот вопрос решен и жизнь отца идет по такому или другому решению, то в этой жизни отца и будет всё воспитание детей. А если решение правильно, то отец и не введет соблазна в жизнь детей; если же нет, то будет обратное. Знание же, которое приобретут или не приобретут дети, — это дело второстепенное и ни в каком случае не важное. К чему будут способности у ребенка, тому он научится, хотя бы жил в захолустьи. То же, что принято называть образование, содержит больше чем наполовину зла и обмана и потому, чем дальше от такого образования (даваемого во всех наших заведениях), тем лучше для ребенка. Вопрос, стало быть, весь в том, как для себя решит отец вопрос практической жизни.
Любезный брат мой, будьте осторожны в том, как вы решите вопрос этот в своем сознании. Согрешить может всякий человек и всякий грешит, но беда в том, когда человек ложно судит, сам себе отводит глаза. Если свет, который есть в тебе, тьма, то какова же тьма? Нельзя служить богу и маммону. — Вопрос об отношениях к людям давно решен Христом и решен не только отвлеченно, но и в практическом смысле. «Нельзя богатому войти в царство божье». «Горе богатым. Просящему дай. Продавайте имение и раздавайте и т. п.». — Собственность не может признавать христианин и потому у него излишка не должно быть и нет вопроса о том, как делиться излишком. Если же есть излишек, то прежде, чем много судить о достоинстве того, с кем я поделюсь, мне надо судить себя, и судить строго за то, что у меня есть излишек, и признать, что я в грехе и виноват. Для христианина не может быть вопроса о том, как сделать добро своим излишком, а только один вопрос о том, как избавиться от того греха, который заставил меня собрать и сохранить этот излишек.
Так я сужу, но понимаю вполне и вашу мысль: вам больно видеть то, что люди живут языческой жизнью — далеки от блага. Чувство ваше самое законное и доброе, но вы напрасно смешиваете с ним собственность, желание поделиться излишком под известными условиями. Действуйте на людей всеми силами, которые вам даны от бога, и из этих сил главная не есть ваша собственность, а та степень отречения от личной жизни и от собственности, до которой вы дошли. Если бы вы свою собственность просто бросили бы, не давая никому (разумеется не соблазняя людей тем, чтобы губить ее напрасно) и показали бы, что вы не только так же, но еще более радостны, спокойны, добры и счастливы без собственности, чем с собственностью, то вы гораздо сильнее подействовали на людей и сделали бы им больше добра, чем если бы вы приманили их дележом своего избытка.
Не думайте, милый друг, чтобы я осуждал вас, я далек от этого, потому что сам с болью сердца прошел через те мысли и чувства, которые вы теперь испытываете. Я много думал об этом и пришел к тому, что я выразил в статье «Что ж нам делать?». Часть их, которая не запрещена цензурой, напечатана в XII томе моих писаний.1
Я не говорю, что не надо действовать на других, помогать им, напротив, я считаю, что в этом жизнь, но помогать надо чистым средством, — а не нечистым — собственностью; а для того, чтобы быть в состоянии помогать, главное дело, пока мы сами не чисты — очищать самого себя.
Простите, если неясно или недружелюбно что сказал. На ваше хорошее письмо хотелось ответить, как умею.
Любящий вас.
В конце прошлого года у нас затеялось согласие против
