Толстой уехал в Никольское 27 сентября.
433. Левенсону.
1889 г. Сентября 29—30. Я. П.
Lieber Freund!
Es war mir eine grosse Freude dein Schreiben zu erhalten. Es muss uns nicht wundern, dass wir dieselbe Gedanken über unser Leben haben. Unser Leben, das sich eins vom andern unterscheidet und über welches wir verschiedene Gedanke haben, ist nur ein Schein; das wahre Leben ist bei allen und überall dasselbe, und es kann auch nicht anders sein, weil alles, was wirklich lebt, lebt nicht von selbst, aber es lebt (so wie wir es in uns fühlen) in allen Dingen und in uns oder durch alle Dinge und durch uns ein und derselbe Gott. Die Uebersetzung des Evangelium1 ist nicht gedrückt und sehr voluminös und ausser dem habe ich vorläufig kein Exemplar. Aber ich möchte gern, dass du mein Buch «Ueber das Leben» lesen könntest. Es ist in Deutschland erschienen,2 aber ich habe kein Exempl[ar]. Wenn es dir schwer ist es zu bekommen, so kann ich beim Uebersetzer fragen und das schicken. — «Das Vater unser» habe ich noch nicht erhalten.
Es wundert mich du es erklärst.
Dein Bruder L. Tolstoy.
На конверте:
Дания. Левенсону. H-r Leerer v. Levenson, Ilvilsted Skole, ps. Odder Danmark.
Мне было очень радостно получить твое письмо. Нас не должно удивлять то, что мы имеем одни и те же мысли относительно нашей жизни. Наша жизнь, которая отличается одна от другой и о которой мы имеем различные мысли, есть только видимость; истинная жизнь во всех и повсюду одна и та же, и это не может быть иначе, так как всё, что действительно живет, живет не само по себе, но живет (как мы это чувствуем в себе) во всем и в нас, и через всё и через нас живет один и тот же бог. Перевод Евангелия1 не напечатан, он очень обширен, и, кроме того, у меня пока нет ни одного экземпляра. Но я очень желал бы, чтобы ты мог прочесть мою книгу «О жизни». Она появилась в Германии,2 но у меня нет ни одного экземпляра. Если тебе трудно ее получить, то я могу спросить у переводчика и послать. — «Отче наш» я еще не получил. Меня удивляет, что ты объясняешь его.
Печатается по фотокопии (подлинник находится в Дании). Впервые опубликовано в сборнике «Летописи», 12, стр. 24. Датируется на основании почтового штемпеля.
Об адресате сведений нет. Письмо его, на которое отвечает Толстой, неизвестно.
1 Л. Н. Толстой, «Соединение, перевод и исследование четырех Евангелий».
2 Graf Leo Tolstoj, «Ueber das Leben». Uebersetz von Вehr. Leipzig.
434. П. Г. Хохлову.
1889 г. Сентября 29—30. Я. П.
Дорогой друг П[етр] Г[алактионович], сейчас получил ваше письмо, и слеза прошибла меня, и теперь пишу со слезами на глазах. Друг мой. Как бы я счастлив был, коли бы мог помочь вам, но то, что предстоит вам решать, вы решите тем лучше, чем более будете одни, т. е. с богом. Мне-то хочется видеть вас, и потому, в отношении приезда ко мне, делайте так, как бог на сердце положит. Паскаль говорит, что умирать приходится одному (но не один, ибо Отец со мной), и жить истинной жизнью тоже всегда приходится одному. Вы каетесь, говорите, что не по-христиански разрешили вопрос с родителями, вы сами знаете лучше и один только знаете, в чем согрешили, и что могли сделать иначе, и что вперед в таких случаях будете делать иначе, но я только хочу сказать вам, чтобы вы не думали, что разрешение семейного вопроса, как я его разрешаю, я считаю хорошим. Я знаю свои грехи и каюсь и стараюсь вперед не делать их. Каждый разрешает это по-своему, и истина о мече и разделении остается одинаково истиной для всех, как ни разрешай. Я одно хочу сказать вам — то, что я опытом изведал — чем руководствоваться в сложных случаях, — в тесноте жизни, когда попадешь в нее и чувствуешь, что один, только один есть путь, и что будет всё дурно, если не попадешь на него. Я вот что думаю: волю отца, в чем она состоит, что ему нужно, зачем он всё сделал и делает (если так по старой привычке и для образности выразиться), какая цель вашей и моей жизни — этого не дано нам знать, и когда мы воображаем, что знаем цель отца, мы путаемся самым жестоким образом. Знать мы его цели не можем уже потому, что она бесконечна, но мы знаем и можем всегда знать, делаем ли мы его волю, то, зачем мы живем, то, чего он от нас хочет. Он как на вожжах держит нас, и мы, как лошадь, не знаем, куда придем, зачем, но знаем по боли, когда идем не туда, куда надобно, и по свободе, отсутствию стеснения, что идем, куда надо. И потому опытом и всем существом узнаем, что первый, главный и единственный (п[отому] ч[то] остальные включены в него) признак исполнения воли божьей это то, что нам легко, не больно, даже радостно. Он этого хотел, любя нас, и мы знаем, что это нужно. Второй признак, но в зависимости от первого, это то, чтобы другим было не больно, чтобы моя деятельность не вызывала стона страдания. Вот тут-то и задача: одно как будто исключает другое. Но «как будто». Когда это кажется, это признак только того, что жизнь совершается в тесноте, что безразличной ширины тут мало, что истинный путь тесен, тесен, как острие ножа, но он есть. Чувствуя чужие страдания, как свои, что вы и делаете, можно и должно найти тот путь, при котором будет легко. И это будет тогда, когда я сделал всё, что мог, для облегчения страданий других, зависящее от меня. Есть этот путь, милый друг. Молиться надо, т. е. общаться с богом, и путь этот находится. И чем труднее его отыскивание, тем он радостнее. Да, человек должен быть свободен и всемогущ, и есть одно направление, по которому он свободен и всемогущ, и можно найти его. Но есть и 3-ий признак, кот[орый] я нашел для себя. Это не уменьшение, а увеличение души. Этот признак дорог тем, что он поверяет выбор. Если поступок, род жизни, плоть принижает и умаляет душу, это не тот. Не то, чтобы можно было этот признак принять за руководство, помилуй бог, но все силы употребить на отыскание пути между страданиями от меня других и стеснением, испытываемым мною, и, наметив себе этот путь, можно проверить справедливость его этим признанным. Писал бы еще, но мне помешали. Тронуло меня в письме вашем то, что я узнал свои духовные борьбы. Целую вас и люблю очень, очень, очень.
Печатается по копии. Впервые опубликовано в сборнике «Летописи», 12, стр. 20—21. Дата копии: 29 сентября 1889 г. В Дневнике 2 октября Толстой отметил, что написал Хохлову 30 сентября (см. т. 50).
Петр Галактионович Хохлов (1863—1896) — студент Московского инженерно-технического училища, оставивший училище, не кончив курса, и поселившийся в общине А. В. Алехина в Шевелеве. Заболел психическим расстройством. Умер в больнице для душевнобольных. С Толстым познакомился летом 1889 г. в Ясной Поляне. О нем см. в письме Толстого к жене от 25 октября 1894 г., т. 84, № 624.
В письме (без даты) П. Г. Хохлов писал о своем выходе из Технического училища, разрыве на этой почве со своими родителями и о сомнениях, связанных с его поступком.
435. T. Л. Толстой.
1889 г. Октября 2. Я. П.
Мама велит тебе писать, и я очень рад это сделать, но боюсь не сумею. Тут же сидят и болтают американки.1 Они, т. е. М. Stockham, очень мне была полезна, не в медиц[инском], а в религиозном, в сведениях о религиозном движении в Америке, к[оторым] она сама занята. Погода удивительная, а мне всё чем дальше, тем больше хочется и нужно писать и всё помехи, но я все-таки очень счастлив. Тебе каково? Ты верно набираешься впечатлений, как закупают нужный материал, не разбираясь.
Дома увидишь, годится ли он и стоил ли заплаченного. Письма твои хороши. Это я поощряю тебя, чтоб ты еще больше писала. Кланяйся Гельбигам2 и Олсуфьевым. Маши живут очень хорошо. Уже тем хорошо, что без всяких удовольствий не скучают. Целую тебя.
Л. Т.
Приписка к недатированному письму С. А. Толстой к T. Л. Толстой. Впервые опубликовано в «Современных записках», Париж 1928, стр. 196. Датируется на основании упоминания о Стокгэм (см. т. 50).
1 2 октября к Толстому приехала А. Стокгэм со своей компаньонкой шведкой Бемиш.
2 Надежда Дмитриевна Гельбиг, рожд. Шаховская (1845—1924), пианистка, жена немецкого профессора В. Гельбига, знакомая семьи Толстого. Летом Гельбиги жили в своей вилле под Римом. У них и гостила Татьяна Львовна.
* 436. П. И. Бирюкову.
1889 г. Октября 2. Я. П.
Получил ваше последнее письмо, милый друг, с письмом Ругина и Черткова1 и тотчас же хотел отвечать, но и гости и письма замучили и до сих пор — три дня — нет, больше, — не успел, а теперь, боюсь, уж не успею — так Маша сейчас сказала — вы уедете к Черткову. А я так радуюсь на ваше сиденье одинокое! Очень, очень хорошо для души одиночество для того, кто может переносить его, а я думаю, что вы можете. То, что пишет вам Ругин, он мне — спасибо ему — тоже пишет.2 Я боюсь, что он смотрит слишком мрачно. Нехорошо, разумеется, когда из-за ближайшей конечной цели забывается бесконечная, т. е. направление, но это естественно нам. Главное же, тут нет потворства себе, а напротив. А если есть, то это дело того, кто грешит с богом, наше же — только учиться тому хорошему, к[оторое] есть в них, а во мне нет.
Гости были всякие, но больше светлые, после Ге3 и боевых Хохлова и Золотарева. От Хохл[ова] получил письмо, к[оторое] Маша хотела списать для вас и к[оторое] стоит того. (От Новоселова и Вл[адимира] Вас[ильевича]4 (забыл его фамилию) было письмо очень довольное жизнью своею. Говорят: легче, чем ожидали.) Гости были Феты,5 а теперь две американки, одна автор Tokologie.
Не успею более писать. Но всё лучше, чем ничего, и пот[ому] посылаю это. Обнимаю вас от души. Скучаю по вас. Давайте переписываться лучше.
Л. Т.
Датируется на основании упоминания о «двух американках» и записи в Дневнике Толстого 2 октября (см. т. 50).
Письмо П. И. Бирюкова, на которое отвечает Толстой, неизвестно.
1 Письма неизвестны.
2 Письмо И. Д. Ругина
