ту же точку зрения; но ведь это безумно, это всё равно, что желать, чтобы в возу две замеченных горошины легли бы рядом. А страдания те нравственные, к[оторые] я пережил, мне были очень, очень нужны, как дети болеют к росту, так и мне это б[ыло] к нравственному росту. Впрочем, я, кажется, писал вам всё это. А если не писал, то вы это знаете. Пишите мне. Всё, что вам важно и дорого, важно и дорого мне. Я жив, здоров, и мне хорошо. Живу в деревне, и я много пишу (относительно). Когда будет готово, я вам сообщу. Дети все живут в тумане, кроме милой моей Маши. Впрочем, все добры, хороши. Теперь все здесь, и Илюша с женой; играли комедию, к[оторую] я давно написал; мне казалось, что им было не весело, хотя шуму б[ыло] много. Так пишите о себе.

Датируется по содержанию: «играли комедию» («Плоды просвещения») в Ясной Поляне 30 декабря 1889 г. Слова же: «Теперь же, накануне нового года» точно определяют день написания письма — 31 декабря.

В письме без даты В. И. Алексеев сообщал о разрыве с женой и о своих столкновениях с Д. А. Воейковым на почве их разногласия в религиозных вопросах. Получение этого письма Толстой отметил в Дневнике 27 октября (см. т. 50).

* 484. П. И. Бирюкову.

1889 г. Декабря 31. Я. П.

Простите, если будет короткое письмо. Всё лучше, чем ничего. Получил письмо ваше с соседом вашим, агроном[ом], и по почте. Статьи1 не получал еще. Прочту внимательно и напишу, коли буду жив. — У нас всё это время страшная суета. Хотели играть спектакль и взяли мою пьесу, к[оторую] я и стал поправлять и немножко исправил. И вчера ее играли здесь. Суета, народу, расходу ужас. Делали с спокойной совестью в усиленной мере то самое, что осмеивается комедией. Маша играла кухарку необыкновенно хорошо, но это, кажется, не мешало ей смотреть ясно и прямо. Заливает нас с ней иногда волнами суеты, но мы стараемся не потонуть, держась друг за друга. На днях разъезжаются Кузминские, Сиверсы, сыновья, Илюша с женой, и она берется за школу, которая теперь готова. Я очень расположен писать и пишу художественное.2 Когда напишется, сообщу вам. Получил книгу Минского поэта При свете совести3 и нынче кончил. Замечательная книга. Если у вас нет, я пришлю вам. Напишу, прочтя ваше писанье, а вы пишите.

Л. Толстой.

Отрывок впервые опубликован в Б, III, изд. 1-е, стр. 116. Датируется на основании пометы П. И. Бирюкова и слов: «вчера… играли» комедию.

Письмо П. И. Бирюкова, на которое отвечает Толстой, неизвестно.

1 П. И. Бирюков, «Весна человечества», рукопись.

2 К концу 1889 г. относится начало писания повести «Дьявол». См. т. 27.

3 Н. Минский, «При свете совести. Мысли и мечты о смысле жизни», Спб. 1890. По поводу этой книги Толстой записал в Дневнике: «Замечательно сильно начало, отрицание, но положительное ужасно». К Н. Минскому, как к поэту, Толстой относится резко отрицательно, не сочувствуя его декадентскому направлению.

485. С. А. Толстой от 1880—1889 гг.

* 486. Е. М. Ещенко.

1889 г.

Очень радуюсь, дорогой брат Емельян Максимович, тому, что мы, никогда не видя друг друга, живем одною жизнью, одного желаем, — пришествия царствия божьего на земле так же, как и на небеси, и одного и того же боимся — отступления от воли божией, и оттого любим друг друга. Радуюсь и тому, что, по словам XXX,1 вы не столько ищете того, чтобы обращать других, сколько того, чтобы самому быть в истине, как сказано в евангелии: «не надежен для царствия божия тот работник, который, идя за плугом, оглядывается назад». Только бы верно держать плуг, а пашня будет. И оглядываться на нее нечего. Братски целую вас.

Печатается по копии. Дата копии.

1 Так в копии.

* 487. Неизвестному.

1889 г.

Я прочел ваше письмо, и не один раз, а поверяя свое впечатление, читал его другим, и все нашли не только, что оно понятно, но и прекрасно выражает ваши мысли. Для меня же оно не только понятно, но и родственно. Это тот самый ход мыслей, чувств, сомнений, страданий и просветления, по которому я шел, и мне кажется, что я вполне понимаю вас. И понимая вас, радуюсь тому, что нахожу родственную натуру, которая подходит к тому же источнику истины, к которому и я иду. — Надеюсь, что мы не потеряем друг друга из вида и увидимся, тогда переговорим о том, что для нас может казаться неясным. Письменно же отвечать на ваши вопросы слишком трудно и долго. Постараюсь доставить вам те из моих писаний, кот[орые] трактуют о том же. Евангелия у меня нет, но когда будет возможность, сообщу (пришлю) вам.

Если зимой будете в Москве, а летом около Тулы, заезжайте ко мне. Я по годам гожусь вам в деды и потому позволяю себе дать вам совет, выведенный из опыта жизни, и совет очень важный, по моему, и соответствующий вашим взглядам: Дар жизни в себе есть высшая святыня в мире. Цвет этого дара жизни есть наша духовная жизнь. О святости духа в человеке говорили много, даже слишком много, забывая то, что цвет этот может расцвести и дать плод только в здоровом теле. Это есть старая истина, но слишком забытая и признаваемая справедливой только в язычестве: но она справедлива и в христианстве и даже вытекает из него. Жить, как птицы небесные, значит не только то, чтоб не заботиться, но и то, чтоб повиноваться естественным законам природы для тела. —

По моему, тело человеческое есть такая же святыня, как и дух, с к[оторым] оно нераздельно, и нарушение законов тела в себе или других есть великий грех, т. е. ошибка, влекущая за собою наказание. И потому я считаю, что человек никогда не имеет права пренебрегать своим здоровьем, если только это пренебрежение не нужно для дела божия, как жертва, а должен, сколько возможно, блюсти себя, т. е. руководиться теми естественными законами, к[оторые] он знает. — Из этого вытекает мой совет, относящийся к вашей молодости. Не пренебрегайте своим здоровьем, не отступайте от естественных условий жизни — в числе которых главные те, от которых мы все в нашей жизни отступаем: физический труд и полное воздержание в половом отношении или брачная жизнь. Я думаю, что вы познакомитесь с Чертковым. Я бы очень был этому рад. Это мне очень близкий человек. Мы с ним очень любим друг друга. —

Если будете писать мне, то я буду очень рад. Если будет время или нужно, то отвечу. Если же не отвечу, то вы не осуждайте меня. Письмо ваше сохраню.

Лев Толстой.

Датируется на основании пометы на письме неизвестной рукой.

* 488. Д. А. Хилкову.

1888 г. Декабря 30 и 31 — 1889 г. Января 1. Москва.

Спасибо вам за письмо, дорогой Дмитрий Александрович.

Письма ваши всегда радостно действуют на меня, и я прочитываю их несколько раз, стараясь понять ту внутреннюю работу, к[отор]ой они служат выражением. И мне кажется, что я понимаю ее, в особенности потому, что переживал и переживаю ее. Все мы идем одной дорогой и потому должны понимать друг друга. — Отвечать по пунктам на ваше письмо не буду: слишком много бы надо писать. Будем живы, поговорим когда-нибудь, но буду писать то, что мне приходило в голову при чтении.

На вопрос о том, можно ли, должно ли и в какой мере проповедывать каждому человеку? вопрос, к[оторый] слышится в обоих ваших письмах и к[оторый] представляется всякому верующему человеку, на этот вопрос я скажу следующее: Человек сначала живет для себя, потом начинает жить для других. Но как для других? Чтобы друг[ие] хвалили (это первый переход от жизни животной к жизни настоящей). Потом, поняв, что, по пословице: себя уморишь, а людей не удивишь, что слава не дает блага, а что в самом делании добра другим есть благо, начинает жить для того, чтобы делать добро другим. И это 2-й переход. Но [как] делать добро? Добро для него всегда и долго б[ыло] благо животное, и человек начинает делать это для других сначала, если он богат, самым глупым манером, давая деньги людям, потом и более разумным, давая свои труды другим; но стоит человеку вдуматься в то, что он делает, отдавая свои труды для животного блага других, чтобы увидать, что и в этом нет и не может быть удовлетворения: «Я вылечу, накормлю, отогрею человека, а он станет развращать или убивать людей и т. п.» Так что и эта деятельность не удовлетворяет — она всегда будет только наилучшим употреблением свободного времени, но удовлетворять человека, к[оторый] понял, что призвание его в том, чтобы делать добро другим, она не может, и человек начинает понимать, что делать истинное добро другим он может только тем, чтобы научить других тому же, что он узнал, тому, что благо не во внешних вещах, а в служении друг другу. И вот, поняв это, человеку хочется проповедывать — словами передавать ту истину, к[оторую] он понял, как можно большему количеству людей. Для того ж, чтоб люди слушали, надо трудиться, хлопотать, обставлять проповедь наилучшим образом, бить в барабаны, ходить к людям и везде всегда долбить одно и то же, как миссионеры, как церковники, как армия спасения, делать то, что делали фарисеи — говорили, но не делали того, что говорили. Так что и это не удовлетворяет. И вот когда человек перейдет все эти ступени: усумнится 1) в том, что животное добро для себя есть добро, 2) в том, что делание животного добра для других есть добро, и 3) в том, что духовное добро можно передать словами, — человек возвращается к началу, т. e. к тому, чтобы искать блага своего, но только блага не своего животного, а блага своего божественного я. Разница тут главная в том, что, живя для своего животного, удовлетворяя своим потребностям или потребн[остям] других по своей воле, невольно спрашиваешь: зачем — и ответа нет. Живя же для своего божественного я, вопроса этого нет. Я живу для других не для того, чтобы для них сделать то-то и то-то, а для того, чтобы удовлетворить требо[ва]нию бож[ественного] я — исполнить волю бога. Только тем, к[оторые] не пережили этого, кажется, что это все то же. Нет, разница большая.

В первом случае у меня неразрешимые вопросы1: 1) Зачем я живу? 2) Зачем я буду делать добро людям? Зачем они все живут? и 3) Как мне наилучшим образом