главное, душа в душу говорю вам, милый друг: единственная цель бесконечная, радостная, всегда достижимая и достойная сил, данных нам, это увеличение любви. Увеличение же любви достигается одним определенным усилием: очищением своей души от всего личного, похотливого, враждебного. «Душа человека христианка»,2 т. е. ей не только свойственно, но сущность ее есть любовь, и потому, чтобы усилить, увеличить любовь, надо только очищать, шлифовать ее, как стекло, собирающее лучи. Насколько будет шлифованнее и чище, настолько будет сильнее пропускать и изливать свет и тепло любви. И этому делу нет конца, нет препятствий, нет пределов радости и нет ничего доброго, того, что должен человек сделать, что бы не входило частью в это дело, т. е. в дело очищения души, и, вследствие того, увеличения любви. Вы это знаете, милый друг, знаете эту радость, потому что шли по этому пути и теперь, вероятно, идете в глубине своего сознания. Я же, чем ближе подхожу к плотской смерти, тем яснее это вижу и познаю не одним созерцательным, но и действительным опытным путем: учусь не только к присутствующим, живым людям, но и к отсутствующим, к животным, к умершим подавлять в себе всякий оттенок презрения, насмешки, раздражительности, не только враждебности; и удивительно: по мере достижения получаешь и награду в ясности мысли, жизнерадостности, плодотворности и скорости работы. В этом деле, вы, верно, знаете это, нелюбовь к одному человеку парализует силы жизни, точно так же, как нелюбовь, ненависть ко всему роду человеческому. Стекло замутнится и не пропускает света от одной капли грязи, так же, как и от бочки. Пишите, пожалуйста.

Л. Т.

Печатается по копии рукой М. Л. Толстой. Впервые опубликовано с небольшими пропусками и искажениями в ПТСО, стр. 82—83. Дата копии.

1 [служба, служение]

2 Слова эти принадлежат карфагенскому богослову Тертуллиану.

51. Н. П. Вагнеру.

1890 г. Марта 25. Я. П.

Истинно уважаемый и любимый Николай Петрович.* Письмо ваше вызвало те самые чувства, к[оторые] вы им, вероятно, и хотели вызвать, чувства сожаления, раскаяния почти, грусти в том, что я огорчил, хотя и нечаянно, человека, к[оторого] люблю и уважаю, и главное, любви и благодарности к вам за ваше любовное отношение к человеку, сделавшему вам больно. Пожалуйста, прежде всего простите меня, а потом уже выслушайте. В мое оправданье скажу следующее: 1) что эта комедия давно была мною написана начерно и заброшена; явилась же она на свет божий нечаянно: дочери попросили ее играть, я стал поправлять, никак не думая, что она пойдет дальше нашего дома, а кончилось тем, что она распространилась. Это оправдание слабое, но все-таки оправдание: если бы я прямо задумал ее для печати, очень может быть, что я такою не издал ее. 2) О вас и о Бутлерове1 я никогда не думал, пиша комедию. Про Бутлерова всё, что я знал, внушало мне уважение к нему, к вам, я уже говорил вам, какие я имею чувства. Профессор же является как олицетворение того беспрестанно встречающегося и комического противоречия: исповедание строгих научных приемов и самых фантастических построений и утверждений. 3) И главное мое с годами всё усиливающееся отвращение, от которого я не отрекаюсь, ко всяким суевериям, к к[оторым] я причисляю спиритизм. Чем больше я вглядываюсь в жизнь людей, тем больше я убеждаюсь, что главное препятствие для осуществления, или, скорее, задержка — в суевериях различных, прирастающих с разных сторон к истинному учению и мешающие ему проникать в души людей. Суеверия это те ложки дегтю, губящие бочки меду, и их нельзя не ненавидеть или, по крайней мере, не смеяться над ними. Недавно я был в Оптиной пустыни и видел там людей, горящих искренней любовью к богу и людям и, рядом с этим, считающих необходимым по нескольку часов каждый день стоять в церкви, причащаться, благословлять и благословляться и потому парализующих в себе деятельную силу любви. Не могу я не ненавидеть этих суеверий. Я вижу, как эти суеверия для одних подменяют сущность формой, для других служат орудием разъединения, третьих отталкивают от учения истины. То же со всяким суеверием, со всякой ложкой дегтю. — И это потому, что истина обща, всемирна, всечеловечна, суеверия же эгоистичны. Суеверия — это известные формы, приятные, удобные для известных лиц в известном положении. Как только человек в ином положении, суеверия других его отталкивают, а его суеверия их отталкивают. Таковы, по моему мнению, суеверия всех церквей и таковы же — спиритизма. Мне кажется, что людям, преданным известного рода частным учениям, надо бы выучиться отделять общую всем истину от того, что они только, известные люди, считают за истину. Если бы это было так, если бы они не считали того, что причащение, или происхождение св. духа, или существование духов суть такие же несомненные истины, как и закон смирения, нестяжания, чистоты любви, если бы они свою ложку дегтю разводили бы в особенной посудинке, не заражая всю бочку, то можно было бы не ненавидеть этих частных учений. Тогда бы можно было сходиться теми огромными сторонами, кот[орые] общи у всех людей, и не прикасаться теми сторонами, к[оторые] так разнообразно прихотливо изогнуты у стольких различных исповеданий. — Думал же я это особенно живо, когда читал или слышал про вашу глубоко сочувственную мне деятельность во имя того принципа человечности, о кот[ором] вы упоминаете в вашем письме. Эти же чувства испытываю я беспрестанно, получая в последнее время из Америки очень много спиритических изданий и журналов, из кот[орых] многие, напр. Wo[r]ld’s advance Thought, самого высокого христианского настроения.

Вот вам моя исповедь; пожалуйста, еще раз простите меня, если я, излагая ее, где-нибудь слишком резко выразился. Я скажу, как дети: простите, это в первый и последний раз, последний раз п[отому], ч[то], раз высказавшись, я уже не буду никогда впредь говорить с вами о спиритизме, а если вы не лишите меня своей дружбы и общения, буду общаться с вами теми сторонами, к[оторые] у нас согласны. — Мне кажется, что это можно, и надеюсь, что то обстоятельство, кот[орое] вызвало эту переписку, будет не орудием разъединения, а, напротив, сближения между нами. —

Уважающий и любящий вас

Л. Толстой.

* Если я неверно ставлю отчество, то простите. В городе бы я узнал, а в деревне негде.

На конверте: Петербург. Университет. Профессору Николаю Петровичу Вагнеру.

Впервые с цензурными пропусками опубликовано в «Известиях Общества Толстовского музея» 1911, № 2, стр. 2—4. Дата определяется записью в Дневнике Толстого 25 марта (см. т. 51, стр. 31).

Николай Петрович Вагнер (1829—1907) — профессор зоологии Петербургского университета, с 1898г. член Академии наук, писатель-беллетрист, печатавшийся под псевдонимом «Кот-Мурлыка», сторонник спиритизма.

О нем подробнее см. в т. 61.

Ответ на письмо Вагнера от 13 марта 1890 г. из Петербурга, написанное после прослушания им комедии Толстого «Плоды просвещения» в заседании Русского литературного общества. Вагнер упрекал Толстого в том, что Толстой, осмеивая спиритизм, «глумился» и над ним, Вагнером, и его «покойным другом» А. М. Бутлеровым; говорил, что Толстой в этом произведении унизил себя до «пасквиля на профессоров и ученых».

1 Александр Михайлович Бутлеров (1828—1886), великий русский химик, академик, профессор Петербургского университета, в общих философских вопросах — идеалист и сторонник спиритизма.

2 Толстой пробыл в Оптиной пустыне 27 и 28 февраля 1890 г. См. записи в его Дневнике за эти дни (т. 51, стр. 23—24).

3 Слова: частным учениям написаны вместо зачеркнутого: суевериям.

52. С. А. Толстой от 27 марта 1890 г.

53. Л. Е. Оболенскому.

1890 г. Марта 29 — 31? Я. П.

Я получил ваше письмо, Леонид Егорович, и меня очень огорчило то раздражение против моего рассказа, кот[орое] я нашел в нем. Мне кажется, что причина этого та, что там сказано, что неправильность и потому бедственность половых отношений происходит от того взгляда, общего людям нашего мира, что половые отношения есть предмет наслаждения, удовольствия, и что потому для мущины женщина, и, надо бы прибавить, для женщины мущина, есть орудие наслаждения, и что освобождение от неправильности и бедственности половых сношений будет тогда, когда люди перестанут так смотреть на это. Так думает П[озднышев], пострадав от этого разделяемого им со1 всеми взгляда. При этом прибавлено, что внешнее умственное образование женщин, получаемое на курсах, не может достигнуть этой цели, как многие склонны думать, п[отому] ч[то] никакое самое высокое научное образование не может изменить взгляда на этот предмет, так как и не задается этой целью. Мне кажется, что я не ошибаюсь в этом.

И потому мне кажется, что вы неправы в этом, неправы и в тех раздражительных нападках на рассказчика, преувеличивая его недостатки, тогда как по самому замыслу рассказа Позднышев выдает себя головой, не только тем, что он бранит сам себя (бранить себя легко), но тем, что он умышленно скрывает все добрые черты, кот[орые], как в каждом человеке, должны были быть в нем, и в азарте самоосуждения, разоблачая все обычные самообманы, видит в себе одну только животную мерзость.

Ну вот, что я имею сказать на ваше письмо. Право, это так. И если вы спокойно обсудите, вы с вашим критическим и нравственным чутьем, верно, согласитесь со мной. —

Ведь мне достоинство моих писаний и одобрение их мало интересны. Уж мне скоро помирать, и всё чаще и чаще думаю о жизни в виду смерти. И потому интересно, важно для меня одно, это чтобы не сделать худого своим писанием: не соблазнить, не оскорбить. Этого я боюсь и надеюсь, что не сделал. — Ну, до свидания.

Любящий вас Л. Толстой.

* Черновое.

1890 г. Марта 28? Я. П.

Получил ваше письмо, Леонид Егорович, и решительно не понимаю, почему вам кажется, что несчастный герой рассказа не имеет право говорить о том, что он испытал. Рассуждение его самое простое и ясное:2 он смотрел на половую похоть так же, как все смотрят на нее в нашем мире, как на предмет наслаждения, на удовольствие, и, пострадав от этого, сделал заключение, что смотреть так не хорошо и не надобно. То же, что, как кажется, вам очень не нравится, что он между прочим говорит, что курсы, как ему кажется, не изменяют взгляда,3 то об этом, я думаю, никто спорить не станет. Шекерство,4 монашество, черничество5 в деревнях изменяет этот взгляд и так и исповедуется. Курсистки же, сколько я знаю, в этом отношении нисколько не отличаются от всех других женщин, и если согласиться, что курсистки, прослушав курсы Герье,6 Бест[ужевские]7 или акушерств[а] и прожив 2 года в них [?], от этого стали выше всяких других женщ[ин] по своим умственн[ым] и