совершенства бесконечен, не бесконечен, а достижим только бесконечным приближением (как многоугольник в круге), так и идеал внешнего совершенства, царства б[ожия] (льва с ягненком и дальше…) достижим только в бесконечности, и что потому поверку своих поступков человек должен искать не во внешнем сравнении себя, своих достоинств с идеалом внутрен[него] совершенства (будьте соверш[енны] как отец), не с внешним идеалом царства б[ожия], а во внутреннем сознании наибольшего, возможного в его положении, исполнении воли пославшего. Вроде как работник, ко[торому] от хозяина велено бить молотом и к[оторо]му нечего заботиться о том, что от его ударов не разбивается сразу то, что он разбивает, и о том, что завод, на кот[ором] он работает, не кончит всю работу к празднику, а к[отор]ому надо только делать в том, к чему он приставлен, всё, что он может, твердо веруя, что то, что он делает, нужно и разумно.

Нет, не сумел сказать: надо не думать о том, как бы мне сделать как можно более важное дело, отличиться, и о том, что выходит из того, что я делаю, а только о том, как бы мне не прозевать чего на том месте, к к[оторому] я приставлен. А дело делается и сделается и без меня. Я же имею счастье быть участником его. Так как бы мне воспользоваться этим счастьем и не подгадить. —

Напишите, пожалуйста, о себе и о Гастеве. Скажите Л[ьву] П[авловичу], что я благодарю его за книги, я не успел еще прочесть их, но просмотрел, и Достоевск[ого]. Как я и ждал, мне нравится, хотя жалко, что из одного «Дневника Писателя»,3 a Enfantin4 менее нравится — неясностью, поднятостью выражений, хотя мысль о вечной жизни я вполне разделяю. На-днях б[ыл] Дунаев и ходил к Буткевич[ам], и вынес самое хорошее впечатление. Я нынче нездоров — простудился и оттого неясно пишу.

Пишите, я буду отвечать. Что делаете и собираетесь делать?

Л. Т.

Не взыщите за нескладность письма, я 2-й день в сильнейшем гриппе — кашель и жар.

Впервые опубликовано (без последней фразы) в журнале «Минувшие годы» 1908, 12, стр. 301—302. Датируется на основании записи в Дневнике Толстого 10 мая (см. т. 52, стр. 31).

Письмо Рахманова, на которое отвечает Толстой, неизвестно. В комментарии к переписке с Толстым Рахманов замечает по поводу публикуемого письма Толстого, что оно было написано в ответ на его письмо, в котором он высказывал «свои сомнения по вопросу о насилии» (В. Р[ахманов], «Семь писем Льва Николаевича Толстого» — «Минувшие годы» 1908, 12, стр. 300—301).

1 Никифоров.

2 Абзац редактора.

3 См. прим. 3 к письму № 269.

4 Бартелеми-Проспер Анфантен (Enfantin, 1796—1864), представитель утопического социализма, последователь Сен-Симона (1760—1825), а с 1831 г. глава сен-симонистов и «верховный отец» («père suprême»). Никифоров прислал Толстому его книгу: «La vie éternelle passée — présente — future», Paris 1861 («Вечная жизнь прошлая — настоящая — будущая»). В яснополянской библиотеке нет книг Анфантена.

304—305. С. А. Толстой от 9 и 10 мая 1891 г.

* 306. А. В. Алехину.

1891 г. Мая 14. Я. П.

Пишу вам, дорогой А[ркадий] В[асильевич], рукой Маши, потому что у меня сильное воспаление век. Вчера получил ваше большое письмо, а нынче следующее за ним. Очень, очень рад был известиям о вас и — таким хорошим.

На три пункта постараюсь ответить: 1) о воскресении и бессмертии личном, 2) о личном боге и его участии в нашем спасении и 3) главное, о средствах объединения.

1) Места из Павла о воскресении, которые вы приводите, как и большая часть писания Павла, мне представляются неясными и неточно выраженными: воскресение Христа — одно, наша надежда на вечную жизнь — другое, и нет прямой связи между тем и другим.

То, что вы пишете нынче о переходе сущности жизни, искры божией, находящейся в нас в этой жизни, в другую форму, но без памяти и сознания, я также понимаю. Но боюсь и считаю излишним много думать об этом и определять словами. Вера в бога, преданность его воле не только заменяет, но дает бессмертие. Верить в бога, предаваться его воле и верить в бессмертие личное есть плеоназм — новое доказательство того, что уже доказано. Если я точно сердцем говорю: да будет воля твоя, как на земле, так и на небе, т. е. как в временной этой жизни, так и в вечной, то мне не нужно никаких ни утверждений, ни доказательств бессмертия. Отдаюсь воле бесконечного существа, благословляю эту волю, знаю, что она есть любовь, так чего же мне еще? Всё равно, как работник говорит хозяину: сколько пожалуете, а потом еще хочет определить цену! Если я отдаюсь на его волю, то зачем мне выговаривать бессмертие, да еще личное.

2) То, что вы пишете об участии бога и личного бога в спасении нашем, я не понимаю.

Говорить о боге, что он личный или безличный, есть кощунство. Он — тот, который есть, от которого я исшел и к которому я иду. А кто он и какой он — не знаю и не могу знать.

Знаю только то, как я должен относиться к нему. О том же, как он относится ко мне, я не могу знать. Да и верное или неверное знание или догадка об его отношении ко мне не изменяет этого отношения.

Мне нужно знать, что делать мне, чтобы спастись, а что ему делать, чтобы меня спасти, он знает и будет делать, и рассуждать об этом мне бесполезно.

3) Теперь главный вопрос для всех и для меня: о средствах единения.

Представляю себе мир храмом, в котором свет падает только сверху в середине. Этот свет есть божеская истина. Люди рассыпаны везде в пределах темного храма. Все попытки их объединиться в углах храма, в темноте, с целью объединения, были и будут тщетны. Одно средство единения есть то, которое и не ставит себе это целью, но одно достигает его, это стремление каждого отдельного человека к свету истины, к средине храма.

Люди в темноте должны оставить всякие попытки единения и стремиться к одному свету истины, к богу. И не думая об единении, а стремясь только к середине, к свету, они, по мере приближения к нему, найдут истинное, ненарушимое, вечное единение, прежде с богом, а потом между собой.

Церковь, видимая церковь, которой вы так желаете, есть излишнее подтверждение доказанного: в церкви те, кто со Христом; так насколько мы будем с ним, настолько мы и будем в церкви. Для чего же нам еще видимая церковь? Для чего человеку начертание окружности, когда ему дан ее радиус?

Ведь подумайте, если есть теперь тысяча истинных христиан среди ста миллионов русских (и то ведь много), то придется один христианин на сто тысяч. И не забудьте, что истинные христиане таковы, что они не идут на площади, провозглашая себя христианами, а сидят незаметными во внешних проявлениях и потому неизвестными своим современникам, по своим углам. Какая же вероятность есть при этом, чтобы у нас в России сошлись или хотя бы знали друг друга не говорю тысячи, но хоть сотни таких людей, которые могли бы представлять из себя видимую церковь?

Если есть церковь, в том смысле, в котором вы ищете ее, т. е. из людей истинно верующих и праведных, то и эта церковь состоит из людей, живущих прошедшие века и теперь живущих, разбросанных по лицу земли.

Но кроме того скажу прямо, что понятие церкви, собрания избранных, лучших есть понятие не христианское, гордое, ложное. Кто лучший, кто худший? Петр был лучшим до петуха, а разбойник худшим до креста. Разве мы не знаем в самих себе то ангела, то дьявола, которые перемешиваются в нашей жизни так, что нет человека, который бы совсем изгнал из себя ангела, ни того, у которого из-за ангела не выступал бы иногда дьявол? Как же нам, таким пестрым существам, составлять собрание избранных, праведных?

Есть свет истины и есть люди, со всех сторон приближающиеся к нему, — с стольких разных сторон, сколько есть радиусов в круге, стало быть до бесконечности разнообразными путями. Будем всеми силами стремиться к свету истины, объединяющему всех, а насколько мы близки к нему и объединены — судить не нам.

Так вот, дорогой друг и брат, всё, что я думаю и чувствую об этих предметах, которые для меня важнее жизни.

Об единении хочется сказать еще следующее: мешает единению еще и то, что люди, сойдясь у света и придя к нему разными путями, вместо того, чтобы радоваться своему соединению, начинают спорить о том, каким путем удобнее и следует другим итти. Что мне за дело до того, как пришел туда, куда он пришел, тот чудный старец, о котором вы пишете мне.1 Если бог дал радость встретиться с таким человеком, то можно только желать учиться у него, укрепляться от него. А мы часто начинаем спорить.

Все сомнения наши возникают, как не может быть иначе, от недостатка веры: каково бессмертие? Личное или нет? Как и участвует ли бог в нашем спасении? Нахожусь ли я в истине, или нет, т. е. в церкви? — Всё это попытки чем-нибудь заместить отсутствие веры.

Церковные христиане крестятся и миропомазывают, чтобы приобщиться к Христу и спастись. Казалось бы, всё сделано; но нет, они еще исповедуются, причащаются, молятся о своем спасении и заставляют молиться других, — не только богу (всем трем лицам), но богородице, святым, мощам, иконам; кроме того, верят в искупление, которое, в сущности, одно уже обеспечивает спасение; сейчас перед смертью исповедуются, причащаются, соборуются; в руки мертвому дают молитву, над мертвым и за мертвого молятся, — всё, чтобы обеспечить свое спасение. Ясно, что они не верят ни в одно из этих средств, потому и употребляют их все. Не верят, главное, в бога.

То же отчасти делаем и мы, когда ищем разрешения вопросов: участия бога в спасении, о личном бессмертии, о церкви.

Христос, умирая, сказал: «Отец, в руки твои отдаю дух мой». Для того, кто может сказать эти слова, разумея их во всем их значении, ничего больше не нужно: вера, истинная вера разрешает всё.

А чтобы иметь эту веру, надо воспитывать ее в себе. А чтобы воспитывать, надо творить дела веры.

Сущность дел веры не в подвигах, а — в делах, может иногда незаметных, ничтожных, но творимых несомненно и исключительно для бога.

Умирать придется одному, сказал Паскаль.2 И жить надо одному, перед одним богом, а не перед людьми. В той мере, в которой достигаешь этого, — и достигаешь веры; а вследствие веры — устранение всех сомнений; и