нежелание сознаться себе, что ошибся, может руководить тобой и испортить всё дело, к[оторому] ты служишь. Единственное объяснение это то, что я написал тебе на стороне письма, это то, что толпа — сами крестьяне, к[оторые] никогда не смотрят на дело с общей точки зрения, а всегда с личной эгоистической, убедила тебя и уверила так, как они нас старались уверить, что столовые нельзя, неудобно и что гораздо лучше раздавать на руки. При столовой тот, кому нет крайней нужды, ничего не получит, п[отому] ч[то] ему и совестно и скучно итти в столовую, а тут хоть по 10 ф., положим на 4-х — пудик, все-таки деньги или подсобка. Они всегда убеждают и, вероятно, убедили тебя. И так жалко, что ты их послушался. — Но повторяю то, что писал тебе в последнем письме: бог с ними, с столовы[ми], и наши отношения дороже всего. Если ты находишь, что так и надо делать, как ты делаешь, и делай так. Я уж довольно говорил об этом. И мне это очень тяжело. И, пожалуйста, не будем больше об этом говорить. Помогай тебе бог делать как лучше перед ним. Целую тебя и дружески жму руку Алекс[ею] Алекс[еевичу]13 и Ив[ану] Ал[ександровичу].

Л. Т.

*Припек, к[отор]ый тебя так как будто удивляет, никогда у баб в столовых не бывает меньше 20 ф[унтов].

На конверте: Самарской губ. Бузулукского уезда село Патровка, Льву Львовичу Толстому.

Датируется на основании записи в Дневнике Толстого 23 декабря (см. т. 52, стр. 60).

Лев Львович Толстой (1869—1945) — третий сын Толстого. См. т. 63, стр. 199—200. В 1891—1892 гг. жил в Самарской губ., занимаясь помощью голодающим. См. Л. Л. Толстой, «В голодные года. Записки и статьи», М. 1900.

Письма Льва Львовича, на которые отвечает Толстой, неизвестны. О них Толстой сообщал С. А. Толстой в письме от 24 декабря (см. т. 84, стр. 111—112).

1 Этот отчет Льва Львовича в печати не появлялся. В комментируемом письме Толстой называет его также статьей.

2 Об условиях работы в Самарской губернии С. А. Толстая писала позднее: «Лев Николаевич судил по своей местности и не принимал во внимание огромных пространств самарских степей, очень больших сел и населений, без помещиков, без пунктов для складов и без дров. А главное Лева был только вдвоем с Иваном Александровичем Бергером» («Моя жизнь», VI, стр. 196).

3 С. А. Толстая приводит отдельные фразы из неизвестных писем Льва Львовича, написанных, по ее словам, в ответ «на упреки отца, что он не только открывает столовые, но и раздает муку»: «Здесь все поголовно без хлеба, и пока мы будем заниматься открыванием столовых, рядом будут резаться и умирать с голода, от тифа и т. д.»; «Какие тут столовые, когда нужен хоть маленький кусочек хлеба»; «Можно бы открывать столовые, согласен, что они нужнее раздачи, но давай нам 100 солдат пекарей, 10 вагонов привара и целую толпу людей»; «Пекарня наша идет отлично» (С. А. Толстая, «Моя жизнь», стр. 195—196).

4 Лев Львович писал отцу о случае в селе Землянках с шорником Семеном (Толстой называет его в этом письме Степаном), семейным человеком, не получавшим, как уроженец другой губернии, помощи ни от земства, ни от Красного креста и перерезавшим себе, в порыве отчаяния, ножом горло. «Тогда мы, слава богу, поправили его, перевели в другую избу, кормили» (Л. Л. Толстой, «В голодные года», стр. 96—98).

5 и 6 Абзацы редактора.

7 Федор Федорович Эрисман, доктор медицины; профессор Московского университета, председатель Московского гигиенического общества и заведующий санитарной станцией для исследования пищевых продуктов. В письме «К редактору «Русских ведомостей» Эрисман писал: «Есть вещества, которые, будучи в известной пропорции прибавляемы в ржаной муке, дают хлеб и вкусный и удобоваримый и в то же время сравнительно недорогой» («Русские ведомости» 1891, № 282 от 13 октября).

8 Абзац редактора.

9 H. Н. Философова.

10 Иван Александрович Бергер (1867?—1920?), в то время управляющий имением Ясная Поляна; по приглашению Л. Л. Толстого работал с ним на голоде в Самарской губ.

11 Дальнейший текст письма написан на отдельном полулисте почтовой бумаги.

12 Так в подлиннике.

13 А. А. Бибиков.

* 128. И. М. Трегубову.

1891 г. Декабря 23. Бегичевка.

Очень рад был получить от вас письмо, дорогой Ив[ан] Михайл[ович].

Я часто вспоминал о вас и жалел о вашем душевном состоянии. Сомнение мучительно, но сомнение есть грех, т. е. в сомнении виноваты всегда мы сами. Не мог бог сотворить нас или просто не могут существовать разумные существа, каковыми мы себя сознаем, не зная, что мы, зачем мы, а главное — что нам делать. Если есть сомнение, то непременно вследствие того, что мы не делаем того, что знаем, что должны делать и в оправдание себя хотим узнать то, что нам не дано, не нужно и не должно знать. Нам нужно знать, что нам делать, как прожить эту жизнь? Как направлять свою волю? Что считать добром? И неужели мы не знаем этого и есть в этом хоть малейшее сомнение? И мудрость человеческая, и откровение, то, что мы считаем выражением воли бога, и наша совесть ясно говорят нам одно и то же: что надо не для себя, а для бога, служа ему; служение же ему проявляется в любви деятельной к ближнему, в любовном служении ближним. И больше знать ничего не нужно. Всякие попытки знать больше этого вытекают из неисполнения того, что дано знать, и составляют всегда ужасавшее меня кощунство, котор[ым] наполнены все богословия.

Вы говорите: «спастись». От чего спасаться? От того положения, в кот[орое] нас поставил бог, бог любви? Какое бессмысленное кощунство! Отец наш не губил нас и не ставил в такое положение, от кот[орого] надо спасаться. Напротив, oн поставил нас в самое твердое п безопасное положение, в кот[ором] нам не от чего спасаться, а нужно только исполнять его волю. От чего нам спасаться, когда мы от него изошли и к нему идем? В роде как когда мать, чтобы выучить своего ребенка ходить, только выпустила его из своих объятий. То же с нами делает Отец, пуская нас в жизнь. Так и не от чего нам спасаться. Нужно нам только делать то, чего он от нас хочет: верить в то, что мы от него изошли и к нему идем, что он, любя, бережет нас, и с любовью глядя на него, как ребенок на мать, делать то, что он хочет — шагать, как умеем. Он знает нашу слабость и не только не накажет или осудит наши слабые, неумелые шаги, но поддержит и ободрит, если мы сердцем захотим служить ему.

Не помню, в каком смысле я выразил согласие с мыслью вашего дяди1 о том, что бога нельзя знать. Знаю только то, что не в том смысле, что бог есть нечто недоступное для человека. Я не мог думать того, что бога нельзя знать, потому что убежден, что бога нельзя не знать, что единственное, что несомненно знает человек, — это бог. И это не может быть иначе, потому что бог в нас, и человек непосредственно сознает свое единство с ним. Нельзя рассуждать о боге, определять его, как это делают богословы, нельзя описывать его, так же как нельзя рассуждать о сущности своего «я» и описывать его. Но не знать его мы не можем.

Всей душой желаю вам спастись, но не от того положения, в кот[орое] вас поставил бог, а от того, в кот[орое] поставила вас ложь жизни. Желаю вам спастись от того, чего вы ищете в академиях: от успокоительного (только на время) обмана.

Простите, если чем оскорбил вас. Предмет, о кот[ором] пишу, слишком важен, чтобы говорить о нем обиняками, да и чувство любви, которое к вам испытываю, велит мне говорить прямо.

Печатается по копии рукой П. Н. Гастева. В АТ сохранился черновой вариант этого письма. Датируется на основании записи в Дневнике Толстого 23 декабря (см. т. 52, стр. 60).

Иван Михайлович Трегубов (1858—1931) — в то время студент Московской духовной академии, которую покинул в 1893 г. С 1893 г. работал в «Посреднике». В 1897 г. за подписание воззвания о помощи духоборам (вместе с Чертковым и Бирюковым) был выслан в Курляндскую губ., где жил до 1901 г., когда ему было разрешено выехать за границу. Вернулся в Россию в 1905 г. Написал ряд статей о русском сектантстве. Был в переписке с Толстым до 1910 г. Всего Толстой написал Трегубову 98 писем.

Ответ на письмо Трегубова из Московской духовной академии (Сергиев Посад) от 11 декабря, с вопросами религиозного характера.

1 Юрий Иванович Морозов, профессор естественных наук Харьковского университета. Свою переписку с ним Трегубов давал читать Толстому 3 сентября.

129. С. А. Толстой от 24 декабря 1891 г.

130. П. А. Усову.

1891 г. Декабря 24. Бегичевка.

Уважаемый Павел Александрович!

Все три пожертвования ваши1 я получил и приношу вам за них сердечную благодарность от лица тех, кто воспользуется вашим благодеянием. Лыко мы продаем и потихоньку раздаем так, чтобы не вызвать слишком большую зависть, и отдаем из полу с тем, чтобы потом оделять нуждающихся лаптями.

От Владимирова2 идут еще 11/2 вагона лык, так что пока мы не будем выписывать лыко. То же и со льном. Ваш лен расхватали за деньги по вашей цене и из полу холстом. Но теперь идут свой купленный вагон и полвагона Владимирова и потому тоже и льна пока не нужно. Сено еще на станции, и так хорошо, что мой комиссионер Ермолаев, соблазнившись его добротою и моими, сказанными как предположение словами, что не выгоднее ли будет продать его, чтобы променять на солому, стал без моего приказа продавать его, что я остановил, решив держать его до весны с тем, чтобы в самое критическое время, смешивая его с соломою, давать погибающему скоту.

Вы так добры, что неоднократно предлагали мне свою помощь.

Я желаю воспользоваться ею. Теперь нужнее всего дрова. Не можете ли вы приторговать нам на какую-либо из станций дров осиновых или березовых. Цена 8 осин[овые] и 10 бер[езовые] для нас будет доступна и выгодна, и мы возьмем десятки вагонов. 50 вагонов, т. е. 100 саж[ен] тех и других. Нужда в дровах становится всё больше и больше.

Дело наше всё ползет врозь, т. е. расширяется независимо от нашей воли. —

С совершенным уважением ваш Л. Толстой.

На конверте: Кал[уга]. Павлу Александровичу Усову.

Впервые опубликовано в ПТС, II, стр. 135—136. Датируется на основании почтовых штемпелей.

1 80 пудов льна, 400 пудов (1 вагон) лыка и 2 вагона сена. Пожертвования эти были получены после отъезда