в последний раз.1 Ничто бы столько не должно было успокаивать нас в минуты волнения и тревог, как опыт того, каким образом прежде казавшиеся сложными и затянутыми узлы просто и легко распутывались временем.

Важны только свои поступки и духовные причины, вызывающие их. —

2Приезжать вам, я думаю, не стоит: вы предлагаете только на короткое время; у нас же достаточно сотрудников с теми, кот[орых] мы уже пригласили и ждем. А вам для короткого времени незачем бросать службу. Желаю вам всего лучшего.

Л. Толстой.

На обороте: Полтава, Губернская земская управа, в статистическое отделение. Ивану Алексеевичу Бунину.

Впервые опубликовано в «Новом сборнике писем Л. Н. Толстого», изд. «Окто», М. 1912, стр. 15. Датируется на основании почтовых штемпелей.

Иван Алексеевич Бунин (р. 1870) — поэт и писатель; в настоящее время живет в Париже. Лично познакомился с Толстым в середине февраля 1894 г.

Ответ на письмо Бунина из Полтавы от 7 февраля 1893 г., в котором Бунин предлагал свои услуги работать на голоде.

1 В письме к Толстому от 15 июля 1893 г. Бунин упоминал: «Нынешней весной…. Вы ответили мне, но смешали меня с другим Буниным, который, правда, появлялся осенью в Полтаве и, вероятно, бывал у Вас. Он теперь устроился где-то недалеко от Полтавы, в имении». Возможно, речь идет о Н. И. Бунине. См. т. 64, стр. 136.

2 Абзац редактора.

419. М. А. Шмидт.

1893 г. февраля 20. Бегичевка.

Сейчас получил и прочел ваше письмо, дорогая, милая Марья Александровна, как ни естественна смерть, особенно мне уже по годам своим стоящему так близко к ней, всегда она не то что поражает, а трогает и умиляет. Хочется узнать, что чувствовал, что думал тот, кто отходит? Хорошо ли ему было в эту торжественную минуту жизни. И я поплакал, читая ваше письмо, — не от грусти, что не увижу ее больше, хотя и это жалко, особенно за вас, — но от чувства умиления. Она хорошо, спокойно, как видно из вашего письма, и без страха умерла. Милое, тихое, смиренное и серьезное было существо, как я ее вспоминаю. Как теперь вижу вас двух в зале утром, когда вы пришли ко мне, и я в первый раз увидал вас обеих.1 Она была тогда еще полумолодая, полная жизни, настоящей жизни духовной. Полноте, милый друг, упрекать и мучать себя. Разве может человек что-нибудь сделать и прибавить жизни на один локоть. Жизнь и смерть не в наших руках. Ваша жизнь с вашим пошатнутым здоровьем, в тех условиях, в которых вы жили последние годы, лучшее подтверждение этого. Как ни странно это сказать, и я бы не сказал этого другим, — всё к лучшему. Особенно такая смерть. Дай бог нам такую же. А днем или десятилетием раньше или позже разве не всё равно.

Как я рад за вас, что милые Хохловы2 у вас и помогают вам и телесно и, главное, духовно.

Удивительно, каким светом освещает смерть умерших. Как вспомню теперь про Ольгу Алексеевну, так слезы навертываются от умиления. Вспоминаю ее шутки, ее отношение к вам, ее покорность, ее тихую ласковость, и совсем яснее, лучше понимаю ту самую внутреннюю ее душу. Пишите, что вы решите делать. Велите мне служить вам, чем могу. Вы нераздельны были с ней, и часть того увеличенного и просветленного чувства любви, которую я чувствую к ней, я испытываю и к вам.

Мы теперь в Бегичевке у голодающих. С нами Поша, Попов, Маша, Таня. Все, разумеется, чувствуют ваше горе.

Любящий вас

Л. Толстой.

Печатается по копии рукой М. А. Шмидт в рукописной тетради № 15 (стр. 1—3) из AЧ, сопоставленной с публикацией в книге Е. Е. Горбуновой-Посадовой «Друг Толстого Мария Александровна Шмидт», М. 1929, стр. 50—51. В дате копии «20 февраля 1892 г.» год исправляется по содержанию письма.

Ответ на письмо М. А. Шмидт с Кавказа от 4 февраля 1893 г., описывавшей смерть О. А. Баршевой, последовавшую 3 февраля от крупозного воспаления легких.

1 Первое знакомство М. А. Шмидт и О. А. Баршевой с Толстым состоялось 20 апреля 1884 г. в доме Толстых в Долгохамовническом переулке в Москве, куда они пришли за запрещенным «Евангелием» Толстого.

2 Н. Г. Хохлов, бывший сельский учитель, п его жена Александра Ивановна Кусакова.

420—422. С. А. Толстой от 21, 23 и 25 февраля 1893 г.

* 423. H. Н. Страхову.

1893 г. Февраля 25. Я. П.

Дорогой Николай Николаевич,

Я кругом виноват перед вами за то, что так давно не писал вам, главное же, мне хочется давно уже писать вам; хочется с тех пор еще, как вы мне прислали свою статью о Ренане, к[оторая] мне очень понравилась.1 Недавно вспоминал про вас, читая неприятную по своей самоуверенности статью о вас в Сев[ерном] Вестнике.2 А вчера приехал Лева из Москвы3 (мы теперь в Ясной и послезавтра едем в Москву) и рассказывал про то, что вы очень заняты своей статьей о психологии. (Так он мне сказал.) И я очень порадовался этому, поняв, что это из той области определения предметов и пределов наук, в кот[орой] вы столько дали и в кот[орой] вы так сильны и ваши заслуги в которой никто, мне кажется, не оценил, как следует. Мы, т. е. Таня, Маша и я, ездили в Бегичевку, где бедствие голода такое же, хуже еще, чем прошлого года, с особенным своим оттенком, и теперь возвращаемся на месяц в Москву. Я в жизни никогда с таким напряжением и упорством не работал, как я теперь работаю над всей моей книгой и в особенности над заключительными главами ее. Должно быть, я поглупел или, напротив, ослабел творчеством, а поумнел критическим умом. Боюсь сказать, что я думаю кончить через дни 3, п[отому] ч[то] это мне кажется уже 3-й год. — Чувствую себя хорошо, спокойно, радостно. Кажется, что не боюсь смерти. Верно, и у вас так же. Давай вам этого бог.

Целую вас.

Л. Толстой.

25 февраля 1893 г.

1 H. H. Страхов, «Несколько слов о Ренане» — «Русский вестник» 1892, ноябрь, стр. 242—263.

2 Толстой имеет в виду статью А. Волынского «Литературные заметки» — «Северный вестник» 1892, стр. 117—146. Страхову посвящены первая и последние главы статьи.

3 Л. Л. Толстой вернулся из Петербурга, освобожденный от воинской обязанности по состоянию здоровья.

424. М. В. Алехину.

1893 г. Февраля 25. Я. П.

Письмо ваше, дорогой Митрофан Васильевич, получил я 18-го в Бегичевке и потому не мог вам ответить раньше. Я очень благодарен вам за ваше доброе письмо и очень рад был узнать всё про вас и наших общих друзей.

Вопрос ваш о том, как и куда лучше употреблять свои силы, был бы очень труден, если бы требовалось дать одно и безошибочное решение; но решений его может быть столько же, сколько предположений, и все могут быть и даже наверно будут ошибочны, как и всё, что делают люди.

Да, дорогой М[итрофан] В[асильевич], обрывать одну путу и затягивать другую, и так до гроба и с тем умереть. Я скажу вам, что думаю, вполне такова жизнь — прекрасная, дарованная нам Отцом жизнь. — И так точно жили и живут все лучшие люди, и так жил Христос и так возвещал жить нам.

Прекрасна эта жизнь тем, что, во-первых, обрывая одну путу, более связывающую и крепкую, затягиваешь другую, менее связывающую и крепкую, идешь вперед к освобождению, и в этом радость.

Но не в этом всё дело, и оглядываться на это не хорошо и не должно. А, главное, в том, что за одно с этим обрыванием пут и медленным задерживаемым движением чувствуешь, что этим самым своим личным умом делаешь другое дело — установление царства божия и на земле, и на небе. И лучше такой жизни я ничего не желаю и не придумаю желать.

Теперь ответы на ваши вопросы.

Ответ непосредственный такой: если бы я, я был на вашем месте, я бы пошел к Мищенко1 и не то, что устраивал бы что там, а работал бы там с ним, кормясь. (При этом может быть что-нибудь сложилось бы, пришли бы еще люди, а может быть и ничего; это меня бы не занимало.) Это я говорю по личному чувству,— это было бы мне самое приятное. Но как вам?

А делать из двух хороших или хоть не дурных дел, по-моему, всегда надо самое приятное, — потому что это лучше будешь делать; так что большая приятность есть отчасти признак назначения от бога.

Другой ответ — тот, что бы я желал для себя, чтобы вы сделали? Я желал бы для себя, чтобы вы отправились на Кавказ помогать молоканам. Вы им, на мой взгляд, можете помочь и укрепить, и просветить их. А это мне хочется. Но именно потому, что это мне хочется, это не имеет никакого веса.

Третий ответ — тот, что надо как можно меньше предпринимать, двигаться, а отвечать на те требования, которые предъявляются тут же, сейчас же, и тогда надо принять Файнерманово предложение.

Четвертый и самый правильный, по-моему, ответ, хотя он и кажется общим и неопределенным, — тот, что служить богу надо не на той или на этой горе, а в духе и истине. По смыслу этого ответа всё значение во внутренней деятельности, при которой всякий внешний выбор становится безразличным, и человек склонится к тому, другому, или десятому поступку, т. е. такому, который и не предвидел, даже не выбирал, а незаметно само собою.

И надеюсь и, зная и любя вас, желаю, чтобы это так и сделалось с вами.

Братски целую вас. Дочери вам кланяются.

Л. Толстой.

Печатается по машинописной копии из AЧ. Впервые почти полностью опубликовано в сборнике «Спелые колосья», 2, стр. 87—89. Дата копии.

Ответ на письмо М. В. Алехина из Полтавы от 5 февраля 1893 г., который писал, что столярная артель их распадается и участники ее разъезжаются; спрашивал, что ему делать и как наилучшим образом употребить свои силы; сообщал о ряде предложений от его друзей — от Хилкова, Бодянского, Файнермана и других.

1 Филипп Антонович Мищенко, хуторянин Зеньковского уезда Полтавской губ., друг М. В. Алехина. Мищенко звал Алехина к себе с целью организации земледельческой колонии.

425. Л. Ф. Анненковой.

1893 г. Февраля 25. Я. П.

Благодарствуйте, дорогая Леонила Фоминична, за чудесные рукавицы, и перчатки, а больше всего за ваше хорошее письмо и за вашу любовь ко мне. И если любите любящих вас, что делаете особ[енного]. То же делают и языч[ники], т. е., мне думается, что на эту любовь не стоит и обращать внимания, подчеркивать ее, а напротив, не то, что бороться с нею, а скорее пренебрегать ею