что я по несчастию и недостоинству моему живу во всех удобствах и говорю о людях, мучимых и страдающих; но все-таки я не могу не сказать того, что думаю.

Как сказал Христос: «Меня гнали и вас будут гнать», так и есть и должно быть. И не может быть иначе. Если человека не гонят в нашем мире, то потому только, что он не исповедует того, что должен исповедывать; и потому, как ни тяжелы могут быть испытания гонимых, они не могут не радоваться им, и не можем не печалиться мы, негонимые. «Не на этот час ли я пришел», сказал Христос, и мы должны чувствовать то же. Ведь тут только начинается настоящая жизнь. Ведь вся остальная жизнь была только приготовлением к этому часу. Ведь если не это, — не пострадать за истину, — то зачем же жить?

Знаю, что если бы я был на месте изгнанных, унижаемых, нуждающихся, я, может быть, был бы в тысячу раз худшем унынии, чем они; но все-таки не могу не сказать того, что думаю.

Подкрепи вас всех бог и дай вам сознания того единственного дела истинной жизни, которое вы делаете с кротостью, твердостью и радостью, исповедуя истину среди гонений.

Братски целую вас.

Любящий вас.

Печатается по машинописной копии из AЧ. Дата копии.

Александр Михайлович Бодянский (1842—1916) — бывший помещик Екатеринославской и Харьковской губерний, отказавшийся от своей земли; в конце 1880-х гг. познакомился с М. В. Алехиным и общинниками Байрачной и увлекся их идеями. В августе 1892 г. был арестован за сношения с сектантами и сослан в Закавказье. В 1896 г. за распространение «вредных идей среди нижних чинов местных войск», был из Закавказья направлен в Лифляндскую губернию. В 1899 г. эмигрировал в Канаду, где жил среди духоборов до 1905 г., когда вернулся в Россию. С Толстым познакомился в августе 1892 г. в Ясной Поляне.

Письмо Бодянского, на которое отвечает Толстой, неизвестно.

1 Письма эти неизвестны.

2 Толстой имеет в виду сектантов, сосланных на Кавказ при Николае I.

450. Т. Ганусову и В. Кондратьеву.

1893 г. Мая 15. Я. П.

Иван Михайлович Трегубов передал мне последнее письмо ваше от 10-го апреля, в котором вы спрашиваете о том, передавал ли мне Иван Михайлович ваши прежние письма. Иван Михайлович передавал их мне, и я очень порадовался, найдя в них такое ясное и правдивое отношение к учению Христа. В последнем же письме вы пишете, что опасно народу говорить всю истину, как мы понимаем ее. Это мнение совершенно несправедливо. Нельзя вливать вина нового в меха старые. Всё учение Христа есть не что иное, как учение об истине, что он неоднократно и высказывал, и не то, чтобы то, что он говорил, была истина, потому что он говорил это, а то, что он требует веры себе только потому, что то, что он говорит, есть истина (Иоан. VIII, 46, и мн. др.).

И потому надо говорить людям всю истину, а не часть ее; или подмешивать к истине долю лжи для того, чтобы, как нам кажется, люди легче приняли ее.

Истину надо говорить всю до конца, до тех пор, пока она открылась нам, только тогда она убедительна. А главное то, что по отношению принятия истины все люди равны: нет умных и глупых, ученых и не ученых, и если есть преимущества, то на стороне не ученых в светском смысле.

Я знаю это по рассуждению и на опыте. Ложь о том, что Христос был бог и родился от девы, не может быть передана всякому, а с выбором и с разными подходами и хитростями, а истина о том, что Христос учил, что все люди братья и должны, если хотят блага, жить для служения тому, кто послал нас в мир, служения, состоящего в единении и любви между собой, истина эта так проста и близка сердцу каждого человека, что ее можно и должно передавать без всяких соображений.

На вопрос же о том, бог или не бог этот Христос и было ли его пришествие предсказано пророками, мы можем ответить только тем, что мы не знаем этого, и не желаем знать, и просим, отложив этот неясный вопрос, заняться вместе уяснением того, что нам всем одинаково понятно, близко и важно, а именно что, как и вы пишете, как сделать то, чтобы у нас не было разделений, всё было общее, как у апостолов. — А первое средство сделать это, состоит в том, чтобы всегда, перед всеми, перед «малыми сими» и сильными мира одинаково исповедывать всю истину вполне, как мы понимаем ее. Соединиться воедино мы все можем не около Христа, а около истины, которая наверное одна прежде всех веков. Христос для меня до сих пор совпадает с истиной, но верю я ему не потому, что он Христос, а потому, что он в истине.

Один английский писатель, Кольридж, писавший довольно много вещей не замечательных, сказал одно глубочайшее слово: тот, кто начинает с того, что любит христианство более, чем истину, очень скоро начнет любить свою церковь или секту более, чем христианство, неизбежно кончит тем, что будет любить себя более всего остального.1

Всё разъединение христиан, т. е. людей, называющихся этим именем, о которых вы тоже говорите в вашем письме, происходит оттого, что люди делают это первое отступление.

Вот что я хотел сказать вам.

Мне кажется, что вы одно лицо с Кондратьевым, и потому отвечаю вам вместе. Если ошибаюсь, то извините меня.

На письмо ваше, Кондратьева, я не отвечал, п[отому] ч[то], к сожалению, не мог исполнить вашего желания:2 содействовать вашему переселению в деревню и обучению работе. Я сам живу на земле, мне не принадлежащей, и в условиях, совершенно противных всем моим взглядам, и даже в среде людей, не сочувствующих переходу людей, занимавшихся интеллектной работой, к земельной работе. Я знаю нескольких лиц, живущих на своей земле и работающих сами, но для того, чтобы жить у них, надо их согласие и сближение независимо от воззрений. Главное же то, что я полагаю, что выучиться работать везде можно. Перейти же от жизни городской, ремесленной, трудовой к жизни деревенской надо естественно, а не искусственным путем, т. е. не так, чтобы этим переходом огорчить, лишить кого-либо чего-нибудь, и сделать кому-нибудь лишнее затруднение, а напротив, чтобы этот переход был бы вынужденным и облегчал бы положение связанных с нами людей: было бы не прихотью, а необходимостью. Эту ошибку делали многие. Признание и исповедание человеком христианской истины в нашем мире неизбежно должно привести его из более выгодного положения в менее выгодное, из положения начальствующего, богатого в положение подчиненное и бедное. Но будет ли это положение ремесленника, земледельца или положение узника или казнимого — неизвестно. Умышленно же стать в наилучшее положение из этих — земледельца и особенно земледельца хозяина или живущего у христианина хозяина совершенно неправильно. Надо, чтобы это или другое положение вытекло из самой жизни. А то избрать излюбленное положение земледельца, купив для этого землю, инвентарь, т. е. совершив то, что считаешь грехом, или заставить другого совершить это для того,чтобы жить лучше, есть очевидное противоречие.

Не взыщите, если чем в письме огорчил вас. Писал всё, любя и желая поделиться тем, что знаю.

Лев Толстой.

Печатается по рукописной копии из AЧ. Впервые отрывок опубликован в журнале «Голос минувшего» 1913, 10, стр. 58; другой отрывок опубликован в журнале «Единение» 1916, 1. Дата копии.

Т. Ганусов — молодой человек, работавший в типографии в г. Николаеве, Херсонской губ., познакомившийся с запрещенными произведениями Толстого через Д. Р. Кудрявцева, получая от него гектографированные сборники произведений Толстого. Находился в переписке с И. М. Трегубовым. Трегубов показывал письма Ганусова Толстому.

Василий Кондратьев (р. 1873) — товарищ Ганусова, работавший с десятилетнего возраста в той же типографии, тоже ведший переписку с Трегубовым и, как хорошо грамотный, писавший за Ганусова.

Письмо Ганусова к Трегубову от 10 апреля, на которое Толстой отвечает настоящим письмом, не обнаружено.

1 Самуэль Тэйлор Кольридж (1772—1834), английский поэт, публицист, критик и писатель по религиозно-нравственным вопросам. Приведенная Толстым фраза взята из его произведения: «Aids to reflection» («Помощь в размышлении»). См. т. 65.

2 В недатированном письме к Толстому Кондратьев просил разрешения «хоть на время» приехать к Толстому и работать у него в деревне.

451. Л. Л. и М. Л. Толстым.

1893 г. Мая 15. Я. П.

Написал бы вам раньше, милые друзья, да третьего дня заболел, сделался жар до 39, вроде лихорадки, и не хотел писать, пока не определилось. Нынче, 15-го, совсем здоров и вoт пишу. Тут же во время жара решил отослать окончательно рукопись.

И так и сделал, отослал ее с Мимочкой.1 Вы знаете, что она была у нас. Очень умная, скромная и чуткая женщина.

Нынче приезжают Кузм[инские] и, с другой стороны, в тот же день Маша Эрдели. Вышла путаница; ее ждали в Туле, а она приехала как-то в Ясенки, и сейчас поехал за ней Андрюша верхом, чтобы там навять коляску, и все в отчаянии, т. е. очень рады, что что-нибудь разбивает томительную жизнь. Сейчас 4 часа и ждем ее, а через час Кузм[инских].

Я очень, от нездоровья, вероятно, и от вашего отсутствия (одна Таня родня), тягощусь этой жизнью. Вчера Илья прибежал на велосипеде и всё торопится, кусая усы и заботясь о шептунах, обезьянах и т. п., забыть то, что знает или знал и чего нельзя не знать, — что жить так мущине (женщинам и детям еще простительно) стыдно. Устроили Lown tennis2 и с Верой Кузм[инской] и Машей3 топчутся с мячиками. Посмотришь, посмотришь, как Таня, и сам станешь играть. Не я, а Таня. Больше делать нечего. Видно, так надо. Это я серьезно говорю. Думаю, что мне нужна эта тоска, и так не пройдет. Пересматривал начатое и одно начало — вы не знаете — и хочу кончать и выложить там часть, то что испытываю.4 Написал письма, к[оторые] у меня были на совести и вчера и нынче, а не принимался еще за работу. Без поглощающей всего работы и про к[оторую] позволяешь себе думать, что она может быть нужна, трудно жить. Впрочем, мое теперешнее настроение исключительное и, должно быть, вызвано бывшим нездоровьем.

Вчера сгорели Телятинки, 8 дворов: Матрена и Петр уцелели.5 Нынче приходил Пав[ел] Шинтяков, дочь его умерла.6 Каждый день ходят бедные, и мы раздаем голодающие деньги и, кажется, благодаря писарю, без грубых ошибок и не вызывая зависти.

Сейчас приехала Маша. Она оказалась одна там7 — ни bele-mère,8 ни Вани,9 и она вздумала приехать. Очень свежа, и ребенок прехорошенький. —